/* Google analytics */

Saturday, October 30, 2010

Книги о палеолите

Что-то захотелось сегодня перечитать серию Джин Ауэл «Дети Земли» о жизни палеолитической женщины, еще ребенком попавшей к неандертальцам, первой приручившей лошадь, пропутешествовавшей от Крыма до Франции... Первые две части у меня были на бумаге, на английском (одна пропала :(). Есть электрические первая, вторая, третья и пятая.

А между делом, пока дочитываю «Войну и мир», составляю список других книг о людях палеолита. Впрочем, чтобы не ставить слишком жесткие рамки, о первобытных людях. Это достаточно расплывчатое понятие :). Для начала надергал в интернете уже готовые списки и свел их в один файл (за основу взял вот этот список). Он еще совсем не обработан, поэтому там наверняка есть и мусор, есть дубликаты. И еще добавлю то, что сразу пришло в голову: Пол Андерсон: «Коридоры времени», «Щит времени» (четвертая часть, «Берингия»).

Есть еще серия книг Сергея Щепетова: «Род волка», «Племя тигра», «Прайд саблезуба» и т.д. Сначала они мне понравились, но на третьей книге я сломался и бросил.

Себе на память процитирую предисловие из «Повседневной жизни охотников на мамонтов» Аниковича:

О первобытном прошлом Европы писали и пишут многие. Например, у нескольких поколений школьников представление об эпохе палеолита сформировалось по книжкам французского писателя рубежа XIX—XX веков Жозефа Бекса (литературный псевдоним: Рони-старший) «Борьба за огонь», «Пещерный лев», «Вамирех»... В свою очередь, современная молодежь нередко рисует себе те далекие времена по романам современной американской беллетристки Джин М. Ауэл (серия «Люди Земли») и другой подобной литературе. Сразу оговорюсь, что ни те, ни другие произведения для моих целей абсолютно не подходят!

Дело в том, что практически вся литература XX века, трактующая об эпохе палеолита, в настоящее время очень сильно устарела. Это касается даже лучших ее произведений, как, например, уже упомянутая мной повесть С. В. Покровского «Охотники на мамонтов», не говоря уже о «Борьбе за огонь» Рони-старшего! В свете современных данных даже самый сюжет этой последней — необходимость «завоевать» огонь — вызывает у моих коллег-археологов только смех. Теперь уже прекрасно известно, что в верхнем палеолите человек превосходно владел способами добычи огня! Чтобы горю помочь, героям книги Рони-старшего на деле было достаточно раздобыть пару сухих щепок (см. гл. «Огонь»). Не более реальным выглядит и их конфликт из-за дочери вождя, приводящий к убийству одних общинников другими. В настоящий момент представляется научно установленным, что практически все племена той эпохи были экзогамными — то есть все общинники считались братьями и сестрами, а любые половые связи внутри рода запрещались самым строжайшим образом (см. гл. «Закон крови»). Даже имена героев этой повести (Нао, сын Леопарда; Аго, сын Зубра и т.д.) являются совершенно немыслимыми, с учетом понятий того далекого периода. Идеологией верхнего палеолита был тотемизм — то есть все члены рода обязательно имели одного общего предка. Безусловно, могли быть общины «детей Леопарда » или «детей Зубра», но при этом те и другие уж никак не могли считаться сородичами (см. гл. «Восприятие мира»)!

Таким образом, становится ясно, что старая художественная литература дает нам такой богатый набор ошибок и несообразностей, что, при всей занимательности, ею никак нельзя «проиллюстрировать» современные научные представления о палеолите. Разве что «с точностью до наоборот»! Характерно, что повесть «Поселок на озере» С. В. Покровского, изображающая жизнь неолитических охотников, до сих пор может считаться удачной исторической реконструкцией того периода. Во многом она «бьет в самую точку», даже по отзывам современных специалистов. А вот о повести того же автора «Охотники на мамонтов» такого не скажешь.

...

В конечном счете поиски материала, более-менее отвечающего моим требованиям — быть иллюстрацией к научному описанию жизни людей эпохи палеолита, — привели меня к современному российскому писателю и ученому Олегу Васильевичу Микулову. В настоящее время он работает над серией романов, посвященных первобытному прошлому Европы, два из которых — «Закон крови» и «Тропа длиною в жизнь» — уже вышли из печати. Оба романа написаны, с точки зрения археолога-палеолитоведа, вполне профессионально. Во всяком случае, в них повествуется не о палеолите «вообще», а о совершенно определенных его периодах, датируемых в первом случае около 30—25 тысяч, а во втором — около 18—15 тысяч лет назад. И место действия обоих романов, и даже сами их герои очень хорошо «знакомы» мне, археологу, уже 30 лет проработавшему в экспедициях на Среднем Дону (современная Воронежская область)

А можно еще расширить рамки и включить в список книги, во-первых, не только художественные, а во-вторых, не обязательно о палеолите, а просто о народах, ведущий образ жизни охотников-собирателей. Тогда сюда можно будет включить еще несколько научно-популярных книг (учебники не считаются):

  • Аникович М. В. Повседневная жизнь охотников на мамонтов.
  • Две книги Э.Б.Тайлора: Миф и обряд в древнейшей культуре; Первобытная культура.
  • Ламберт Д. Доисторический человек. Кембриджский путеводитель.
  • Хорошая книжка Малиновой Р. и Малины Я. Прыжок в прошлое, об экспериментальной археологии.
  • Аугуста И., Буриан З. Жизнь древнего человека. Книга старенькая, но интересная.

Friday, October 29, 2010

Интервью с Мошковым

Интервью с Максимом Евгеньевичем в журнале Частный корреспондент. О книжках, читалках, библиотеках, Флибусте, Либрусеке, Самиздате, экстремистах, ФСБшниках, телевидении, журналистах, ученых, компьютерах, автомобилях, китайцах и о нас:

Максим Мошков: «Сколково» я воспринимаю как хороший знак» Основатель Lib.Ru о чтении, экстремизме и государстве

С умным человеком так и хочется согласиться, даже если с его мнением совершенно не согласен...

Thursday, October 28, 2010

Красная звезда. Инженер Мэнни. Богданов, Александр

Александр Александрович Богданов (он же Малиновский, он же Вернер, он же Рядовой) — личность неординарная. Он был одним из создателей Пролеткульта, сторонником классовой культуры. К Пролеткульту можно относиться по-разному. Ленин его не любил. Я его побаиваюсь. Но зато в нем нет ни тошнотворного «одемьянивания» (sic!), как у РАППовцев, ни старательного уничтожения в себе творчества, как у ЛЕФовцев. И в то же время вряд ли можно считать Пролеткульт чем-то вроде творческого объединения. Это была политическая структура на основе авангардной культуры, которая почему-то был объявлена пролетарской.

Начало двадцатого века, с точки зрения культуры, период просто фантастический. Это время знаменитого русского авангарда, в том числе и вошедшего почти в фольклор «Черного квадрата», это время желтых футуристических штанов и Маяковского, это Серебряный век Блока, Бальмонта, Белого, Есенина, десятков и сотен других поэтов разной, но несомненной степени гениальности, это время Эйзенштейна, Мейерхольда, Стравинского, Хармса, Шагала... Откуда они все взялись?

Не на пустом месте, конечно. Я очень плохо знаю эту историю. Очень хочется что-то об этом почитать, но не знаю, что. Впрочем, началось все, видимо, с теории. Теоретическая основа авангарда очень близка к мистике и теософии. Мне кажется, что историю авангарда можно проследить до Николая Федорова, того, который хотел воскресить всех умерших, живших на Земле. Он был знаком и с Толстым, и с Соловьевым, и с Циолковским, с тремя чуть ли не самыми выдающимися российскими мистиками. От них можно провести прямые связи к теософам Гурджиеву и Успенскому и к так называемому космизму и биокосмизму. Может быть, именно отсюда характерный для русского авангарда (и Пролеткульта) бескомпромиссный подход, неприятие ограничений, невообразимый масштаб замыслов.

Вспомним того же Циолковского, мечтавшего о превращении с помощью евгеники человечества в космических животных, почти нематериальных, не привязанных к Земле. Был такой человек по фамилии Авраамов, автор «Гудковой симфонии». Он так же радикально подошел к музыке. Подавал Луначарскому петицию с предложением о сожжении всех роялей, виновных во внедрении искусственного и ограничивающего фантазию темперированного строя. Предлагал сконструировать (другого слова не подберешь) новую музыку, с новым нотным строем. Была у него еще идея рисованного звука, видимо, близко связанная с цветомузыкой Скрябина (еще один гений авангарда). А еще у него было предложение, уже в 1943 году, написать новый гимн СССР, революционный не только на словах, но и в музыкальном отношении, но основе 48-нотной системы. Жаль, не вышло. Или вот еще Алексей Гастев, изобретатель «социальной инженерии» на основе всеобщей нумерации и взаимозаменяемости. По словам Велимира Хлебникова, Гастев «Это обломок рабочего пожара, взятого в его чистой сущности, это не ты и не он, а твердое "я" пожара рабочей свободы, это заводский гудок, протягивающий руку из пламени, чтобы снять венок с головы усталого Пушкина - чугунные листья, расплавленные в огненной руке». Это точно. Обычный человек не смог бы написать такие стихи, как, например, как вот этот «Ордер 01» из сборника «Пачка ордеров»:

Сорок тысяч в шеренгу.
Смирно: глаз на манометр — впаять.
Чугуно-полоса-взгляды.
Проверка линии — залп.
Выстрел вдоль линии.
Снарядополет — десять миллиметров от лбов.
Тридцать лбов слизано, — люди в брак.
Тысяча А — к востоку.
Колонна 10 — на запад.
Двадцать девять тысяч — замри.

Впрочем, я отвлекся, хотя и несильно. Богданов ведь из той же компании. Как Гастев прославился исследованиями организации труда в своем Центральном Институте Труда, так и Богданов не остался без института. Он мечтал об омоложении организма и даже достижении бессмертия путем переливания крови. Изобрести он ничего особенно не изобрел (как говорит академик Воробьев, «гематологией Богданов совершенно не занимался») , только сам умер во время неудачного эксперимента, но дело донорства в СССР все-таки поставил на широкую ногу. Второе детище Богданова — тектология, всеобщая организационная наука. Сейчас иногда утверждают, что тектология предвосхитила кибернетику и общую теорию систем. А гастевская «социальная инженерия», якобы, заложила основы теории управления и научной организации труда. На самом деле, как мне кажется, при том багаже знаний, который имелся на начало XX века, и тектология, и социальная инженерия были скорее мистическими практиками, чем науками, ибо основывались на интуиции, а не на знании.

Ну, вот, наконец, мы и добрались до фантастических книг Богданова. «Красная звезда» и «Инженер Мэнни» это иллюстрации к богдановскому видению будущего мира, пролеткультовские утопии.

Жители Марса, уже довольно давно построившие коммунистическое общество, ищут место в Солнечной системе для экспансии, посколько ресурсы их планеты истощаются. Присматриваясь к Земле, они увозят одного человека с нее к себе на Марс. Для этой цели они выбирают человека наиболее близкого по духу их коммунистическому обществу, участника революционного движения со склонностью к нелегальным и насильственным действиям. Все оставшееся время этот человек, от чьего имени ведется повествование, рассказывает читателям о том, как нужно жить.

Разумеется, каждый из них готов пожертвовать жизнью ради общества. Работу они меняют постоянно, ориентируясь на потребности общества, которые измеряются институтом подсчетов. Дети воспитываются централизованно в «Домах детей» (правда, родители могут поселиться рядом с ними). Решения принимаются коллективно:

«Решения собраний, чаще всего единогласные, выполнялись со сказочной быстротой. Решало собрание ученых одной специальности, что надо организовать такое-то научное учреждение; собрание статистиков труда, что надо устроить такое-то предприятие; собрание жителей города, что надо украсить его таким-то зданием, — немедленно появлялись новые цифры необходимого труда, публикуемые центральным бюро, приезжали по воздуху сотни и тысячи новых работников, и через несколько дней или недель все было уже сделано, а новые работники исчезали неизвестно куда»
.

Не обходится без описания технических достижений марсиан:

«Несколько раз в месяц с ближайших химических заводов по рельсовым путям доставлялся «материал» для пряжи в виде полужидкого прозрачного вещества в больших цистернах. Из этих цистерн материал при помощи особых аппаратов, устраняющих доступ воздуха, переливался в огромный, высоко подвешенный металлический резервуар, плоское дно которого имело сотни тысяч тончайших микроскопических отверстий. Через отверстия вязкая жидкость продавливалась под большим давлением тончайшими струйками, которые под действием воздуха затвердевали уже в нескольких сантиметрах и превращались в прозрачные паутиновые волокна. Десятки тысяч механических веретен подхватывали эти волокна, скручивали их десятками в нити различной толщины и плотности и тянули их дальше, передавая готовую «пряжу» в следующее ткацкое отделение. Там на ткацких станках нити переплетались в различные ткани, от самых нежных, как кисея и батист, до самых плотных, как сукно и войлок, которые бесконечными широкими лентами тянулись еще дальше, в мастерскую кройки. Здесь их подхватывали новые машины, тщательно складывали во много слоев и вырезали из них тысячами заранее намеченные и размеренные по чертежам разнообразные выкройки отдельных частей костюма»
.

(Похоже на Незнайку в Солнечном городе...)

Один из самых характерных эпизодов романа это обсуждение стратегии выживания марсиан: должны ли они колонизировать Венеру или Землю? Если Землю, то что делать с землянами, вести их в светлое будущее или просто уничтожить? Аргументы довольно прямолинейны: марсиане, дальше ушедшие по пути коммунизма, более ценны, чем земляне, говорят одни. Поэтому нужно избежать жертв среди них, очистив Землю от людей. Другие возражают, что им известно, что человеческая история проходил гораздо более бурно и активно, чем марсианская, поэтому, может быть, люди, которые уже близки к построению социализма, смогут подтолкнуть марсиан к более активному развитию, предложив другие пути прогресса.

Главный герой испытывает нервный срыв и после трагических событий марсиане решают вернуть его на Землю, где он и пишет этот роман.

«Инженер Мэнни» — приквел к «Красной звезде». Это рассказ о событиях на Марсе, закончившихся появлением коммунистического общества. Во многом эта история является рекламой богдановской тектологии, универсальной науки управления и организации. Не отвлекаясь на подробное ее изложение (поверьте, оно того не стоит), скажу только, что по части увлекательности вторая часть даже проигрывает первой и я ставлю ей только три балла (и от силы пять первой части).

Книга написана, честно говоря, из рук вон плохо. Можно было бы, конечно, сослаться на год написания, сказать, что, мол, фантастики тогда и в помине не было, это только первый блин... Но какой же это первый блин?! Да, написано в 1908 году, но в это время были давно известны Гончаров и Чехов. Было, у кого поучиться.

Насколько интересен автор этих книг и его сподвижники, насколько фантастичны идеи, зародившиеся в начале двадцатого века, насколько радикальны их стремления заменить все старое всем новым, настолько же сухи, шаблонны и предсказуемы сами эти две книги. Никак не получается обойтись без классической цитаты: «ни о каком принуждении граждан не могло быть и речи, все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов». Очень уж прозрачные у Богданова получились марсиане.

PS: Очень рекомендую походить по ссылкам из этой статьи. Там совершенно невероятные истории попадаются.

Tuesday, October 26, 2010

Мещерская сторона. Паустовский, Константин Георгиевич

Не помню, когда и где я впервые прочитал эти рассказы Паустовского, но читая их, я узнавал каждый. Когда-то, в глубоком детстве, возможно, в альманахе «Рыболов-спортсмен», который издавался в пятидесятые годы и завалялся в книжном шкафу моего дедушки. Может, в какой-то другой книге, но я их точно читал. Наверное, не нужно объяснять то ощущение, с каким перечитываешь хорошую, но забытую книгу. Этакое радостное узнавание, будто приехал в скучную командировку, а встретил старых друзей и места, где бывал в детстве.

Никогда не увлекался рыбалкой, но бывает, прочитаешь особенно завораживающее описание рыбной ловли, и так хочется там оказаться... Единственное, что удерживает меня от попыток перейти от чтения к практике, это мысль о том, а что потом я буду делать с этой рыбой? И все равно, каждый раз, взяв в руки рассказы Паустовского, я попадаюсь, как та рыба, на его удочку. И снова хочется поставить на заливном лугу палатку, проснуться ранним утром, забросить удочку... Тьфу, зараза, да зачем мне эта удочка, если я и так могу поставить палатку? Наверное, удочка появляется по цепочке ассоциаций, тем более устойчивых, что заложены они в раннем детстве. Заложены Паустовским, Пришвиным, Пермитиным, Пермяком (да что ж они все на П?)... Соколовым-Микитовым, Сладковым, Скребицким, Сахарновым (опять заклинило)... Бианки и Аксаков, одним словом.

На удочке, правда, сходство заканчивается. «Мещорская сторона» по сравнению с их книгами немного статична. Там мало людей, мало событий, но много леса, воды и тумана. Это само по себе ничуть не плохо, но после «Повести о жизни» или «Золотой розы» кажется, что чего-то не хватает. Не то мастерства («Мещерская сторона» написана лет на пятнадцать раньше), не то романтизма. А скорее всего, не в этом дело, просто это другой жанр.

Sunday, October 24, 2010

Кораблики, или «Помоги мне в пути». Крапивин, Владислав

Не моя любимая книжка у Крапивина. Несмотря на это, перечитывать я могу у него все. Вот и «Кораблики» перечитал. Естественно, получил удовольствие. Но отметить, выделить нечего. Дети, кораблики, ученые, исследующие тайны, хорошие и плохие взрослые. Уж плохие, так плохие. Уж хорошие... Ну, в общем, по крайней мере, честные. Шесть баллов, вряд ли больше. Но когда-нибудь я ее перечитаю еще раз. Потому что не оторваться.

Несколько книг, о которых нечего сказать

Вот еще несколько книжек, которые я записываю просто, чтобы не забыть, что я их читал. Не самые плохие, но довольно безликие. Даже Джин Вульф, которого я начал было читать по совету avva@livejournal.com.

  • Глаза Америки. Лендис. 4 балла
  • Борьба за место президента США между Эдисоном и Теслой

  • Сиракузовы против Лапиных. Длуголенский. 4 балла
  • Абстрактно-детская книжка

  • Пятая голова Цербера. Вульф, Джин. 3 балла, недочитано
  • Вообще не помню, о чем

Голубой человек. Лагин, Лазарь

Неожиданные провалы хорошо подготовленного главного героя в прошлое не уникальная особенность плохой фантастики XXI века. Автор «Хоттабыча» Лазарь Лагин использовал этот ход еще в повести «Голубой человек», написанной в 1957-1964 годах.

Итак, некто Юра Антошин, молодой советский рабочий, увлекающийся историей революционного движения в России, в январе 1959 года, неудачно подскользнувшись, теряет сознание, а приходит в него уже в 1894. Нет, он никого не спасает на Ходынке, не выигрывает русско-японскую войну, не помогает революционерам победить в 1905 году. Для этого у Лагина, в отличие от наших фантастов-воспитанников военно-исторических форумов, слишком хороший вкус. Юра (Георгий, как его называют в девятнадцатом веке) просто знакомится с дореволюционной жизнью. Ну, вообще-то, он действительно встречается с Лениным, но мельком. Зато близко знакомится с одним революционером, одним филером и несколькими хорошими и не очень людьми.

Самая выдающаяся вещь, которую он совершает, хотя и случайно, это находка второго выпуска книги Ленина «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» К сожалению, после этого он в очередной раз приходит в себя, на этот раз уже в родном 1959 году.

При всей наивности и предсказуемой однобокости, написана повесть неплохо. Можно читать, можно и перечитывать. Что, собственно, я и сделал. Впервые я прочитал «Голубого человека» в глубоком детстве, в издании с именно вот этой обложкой, которая нарисована вверху этой статьи. Перечитав, я в Лагине не разочаровался, но в то же время сомневаюсь в том, что эта книжка понравится тем, кто не читал ее в советском детстве.

А если кому-то интересно, почему у повести такое странное название, то ниже я цитирую кусочек, который его объясняет. Заодно он еще и послужит иллюстрацией стиля. Это кусочек из речи Антошина на похоронах одного революционера.

– У меня вчера вечером, – продолжал он, как если бы от него только и ждали что сообщения о том, что с ним вчера вечером произошло, – вчера вечером у меня произошел интересный разговор… С одним семинаристом… Мы с ним были одни на империале конки, и мы с ним скуки ради разговорились… О том о сем, о жизни, о людях… Умный такой семинарист, начитанный, злой… Ему в этом году в попы выходить, в бога, видно, не шибко верит, но в попы пойдет и будет стараться преуспеть… Он так и сказал, что будет стараться преуспеть. Происходит, совсем как Сергей Авраамиевич, из нищей-пренищей дъячковской семьи, горя, видно, нахлебался по самые уши… Но слышали бы вы, товарищи, чтб он говорил о людях! Он такое говорил, что впору повеситься, если бы это хоть на десятую часть правдой было… Черви, говорит, люди все, голые, противные, склизкие черви. Все сплошь, от самых богатых и знатных и вплоть до распоследнецших батраков. Жалеть их не за что, а уважать и подавно. Только, говорит, о том люди и думают, как бы выпить, пожрать, поспать всласть и чтобы никто их ненароком или нароком не раздавил сапогом. Им, говорит, червям этим, голову оторвут, а им и горюшка мало. Шасть в норку, и счастливы. Дескать, отрастет голова – хорошо, не отрастет – и так, бог даст, проживем. Без головы, дескать, даже лучше, удобней: мыслям заводиться негде. Начальству это очень даже приятно. Заметит, похвалит, жалованья прибавит, медальку пожалует…

Я ему говорю, семинаристу этому, как же это так! Можно разве такое про народ? А семинарист мне: «Все это, сударь мой, выдумки. Маниловщина. Где вы его, спрашивает, видели, народ этот хваленый? Нету, говорит, такого реального существа, народа. Имеются мужики, помещики, будочники, попы, мастеровые, жандармы, кулачье деревенское, архиереи, охотнорядцы, цари, фабриканты, проститутки, преподаватели средних и высших учебных заведений, палачи, купцы разных гильдий, странники, банкиры, нищие, лавочники, господа офицеры и генералы, актеры, снова палачи, шансонетки, сенаторы и обыватели, обыватели, обыватели, сколько глаз хватит, все обыватели, и все врозь, каждый сам за себя, а остальные хоть пропади пропадом. Каждый за свою нору, за свою шкуру, за свою утробу, за свой выводок. Все врозь. А если в кои веки и соберутся вместе, так в картишки перекинуться или студентов побить с благословения начальства…»

Я ему возражаю, семинаристу. Я ему говорю: народ – это вроде воздуха: его не замечаешь, пока не разразится буря. А семинарист смеется: «все – это, говорит, философии. Плюнь, говорит, на всю эту проклятую умственность, от нее только тоска. Давай, говорит, слезем с конки и завалимся в кабак… Веселие Руси пити, вот тебе и вся истинная философия…» А я никак от него не отстаю, от этого умного дурака семинариста, меня зло на него берет. Благо бы барчук какой-нибудь, а то ведь из нищей семьи и мыслить вроде бы научился, «вот вы говорите, черви, говорю, а как же Пугачев, Степан Разин, декабристы, народовольцы, Пушкин, Гоголь, Дев Толстой, Салтыков-Щедрин?» А он что говорит, тот семинарист! Он говорит, даже на снятом молоке какая ни на есть пленочка появится, если его долго держать на огне! И посмеивается! Понимаете, ему это все смешно!.. Я его спрашиваю тогда: «Неужели вы не замечаете, что пленочка эта все растет и растет, а огня под народом нашим тоже не занимать-стать, поджаривают нас за милую душу. Разве вы не знаете, говорю, что все больше становится людей, которые интересы народа ставят выше своих, личных?» А он: «Брось, приятель! Начитался в дурацких книжонках про сладеньких „голубеньких людей“ и всерьез принимаешь! С души воротит… Кругом холуй на холуе, вор на воре, взяточник на взяточнике, каждый в карман норовит, а если не в карман, так ближнему рабу божию в рыло, а в книжечках слюнявые – старые девы расписывают ангелов господних в старых студенческих пледах и всем нам, дуракам, морочат головы. Ох уж мне, говорят, эти „голубые люди“!» Говорит и кулаком размахивает, словно гвозди в гроб заколачивает.

Я, признаюсь, поначалу не понял, о каких это таких «голубых людях» разговор? Семинарист мне объясняет: это у актеров такое выражение в ходу. Бывают в пьесах герои такие, не курят, не пьют, с девушками не гуляют и только, о том думают, как бы народу пользу принести. Актеров от таких ролей рвет, зрителей театральных рвет. Играть такие роли противно, а смотреть, если человек более или менее умный и понюхал жизни, просто невозможно… Потому что в жизни таких людей не бывает, а у нас, в Расее нашей любезной, еще почитай лет пятьсот не будет, поверьте моему слову…

Я тогда ему говорю, семинаристу: для обывателя любой человек, который заглядывает повыше своего личного благополучия – ненормальный человек; революционер – сумасшедший; а если он про-таких людей читает в книге или пьесу смотрит, то они для него «голубые», слава богу, несуществующие люди. От подобных рассуждений обывателю не так совестно жить на свете. Раз «голубых людей» в природе не бывает, тогда какой с меня, с обывателя, может быть спрос? Посмотрите, мол, добрые люди, сами проверьте: вокруг меня, обывателя, все сплошь неголубые люди, сплошь, обыватели, все только в карман себе норовят… И мечтать в таком случае вроде не надо…

Тут смотрю мой семинарист раньше посмеивался, а теперь стал злой, только что не рычит. «Врешь, говорит, мечтаю! С малых, говорит, лет мечтаю! Чтобы все было как у меня в детстве, но наоборот. В детстве я голодал, мечтаю быть, сытым. В детстве жили мы с батей моим в вонючей хибарке мечтаю, чтобы домик был у меня – хорошенький, чистенький, просторный, с бархаткой мебелью. Батя мой дьячком был. А я буду попом, благочинным и землю буду рыть, лоб расшибу, а своего добьюсь. Бывало, в детстве подеремся с поповыми детками, всегда поповы детки правы были, а мы – дьяяковы – неправы, Хочу, что бы мои дети всегда – перед дьячковыми были правы отныне и во веки веков. Для моего бати, царствие ему небесное, волостной старшина был бог, царъ, воинский начальник, а я, дай только срок, с губернаторами буду чаи распивать… А ты говоришь, мечтать не надо!.. Надо, но только применительно к натуральной человеческой природе… И не тяните вы меня, говорит, ради Христа, в вашу „грядущую“ Россию! Я червяк. Я порвусь, если меня тянуть!.» Крикнул прямо, еще что-то хотел сказать, да не успел. Как раз остановка была у Сретенских ворот, горько только так махнул рукой и загремел вниз но ступенькам. Даже не простился…

Обыватель, даже самый умный, видит всегда только то, что ему хочется видеть. Но чтобы делать умное дело, недостаточно быть умным человеком. Обыватели любят называть себя реалистами. Не помню, кто из хороших людей замечательно сказал: есть реалисты, которые идеализируют реальное, и реалисты, которые реализируют Идеальное. Я верю, я знаю: будущее за вторыми. И пусть себе обыватели до поры до времени похихикивают в кулачки насчет «голубых человеков». Будущее за «голубыми людьми», будущее за теми, кто, не страшась тягот и мытарств по тюрьмам и каторгам, реализуют идеальное.

Thursday, October 21, 2010

Поход на Югру. Домнин, Алексей

Небольшая историческая повесть о походе новгородцев-ушкуйников в Сибирь. Ну и, конечно, как полагается советской книжке, о том, что плохо быть жадным и хорошо быть добрым, о вреде насилия и о пользе толерантности. Но не так все скучно, потому что все это происходит на фоне приключений и дальних путешествий.

В истории автор знает толк. Алексей Михайлович Домнин написал еще несколько таких же художественных исторических книг, что называется, для подростков и юношества, а кроме того, он известен как переводчик коми-пермяцких народных легенд и сказок, а также как автор переложения «Слова о полку Игореве». Специалисты по «Слову» даже говорили, что «А. Домнин здесь имеет, пожалуй, только одного соперника (точнее, союзника) — Н. Заболоцкого! Только из обостренного чувства ответственности перед „Словом“ А. Домнин назвал свой труд поэтическим переложением. По сути дела, это поэтический перевод, полный очарования!»

Нельзя сказать, чтобы книжка западала в душу, но прочитать ее вполне можно.

Wednesday, October 20, 2010

Несколько античных романов. Пифей. Бортовой дневник. Лаллеман

А это полная противоположность роману Тартлдава, о котором я писал вчера. В полном соответствии с названием, это изложение путешествия Пифея из Массалии на север Европы. Одно из самых замечательных путешествий античности. Сравнится с ним может, наверное, только плавание Ганнона вокруг Африки, и, между прочим, Лаллеман написал книгу и о нем. Называется, естественно, «Бортовой дневник Ганнона», но она, к великому моему сожалению, на русский не переведена. Также непереведенным осталось «Плавание "Дельфина" (напрашивается, правда, название «Бортовой дневник Марка Сестия», и, действительно, это подзаголовок) о плавании некоего римлянина с Делоса в Массалию и крушении его корабля. Двумя тысячами лет позже обломки корабля были найдены командой Ж.-И. Кусто.

Вернемся к Пифею. Об этом плавании известно очень мало. А то, что известно, дошло до нас в основном через Страбона, который Пифея просто не выносил и открыто называл лжецом. За что? А за то, что небылицы рассказывал: что, мол, если плыть далеко на север, то солнце будет светить постоянно, не заходя на ночь. Что приливы и отливы в океане связаны с фазой Луны. Что на севере от Британии есть большой остров Туле. Нас, в отличие от Страбона, это как раз и наводит на мысль о том, что Пифей там все-таки был. Исходя из малейших упоминаний об этой истории у Страбона, Плутарха, Плиния и некоторых других, Лаллеман попробовал восстановить историю плавания Пифея.

Лаллеман, к сожалению, как писатель не бог весть как талантлив. Он вообще археолог, а не писатель, хотя и написал все эти «Бортовые дневники», поэтому особой художественной ценностью эта книга не отличается. Но до чего же интересно ее читать, особенно после Тартлдава, израсходовавшего даром такой сюжет. Он пишет и о возможном устройстве корабля Пифея, и о его маршруте, проложенном с учетом необходимости избежать встречи с карфагенянами, и о тех местах, куда добиралась экспедиция, и о физических явлениях, с которыми им довелось встретиться.

Большинству читателей «Пифей», наверное, покажется суховатым и не очень интересным, но мне этот исторический персонаж очень интересен, поэтому и от книги осталось очень положительное впечатление. Что-то вроде тех книг о путешествиях, которые я читал в детстве: перечитывать вряд ли когда буду, но запомнились они на всю жизнь.

Tuesday, October 19, 2010

Несколько античных романов. По воле Посейдона. Морские приключения в Древнем мире. Тартлдав, Гарри.

Вот аннотация к книге:

310 г. до н. э. Прошло более десяти лет со смерти Александра Македонского, но тень великого человека все еще господствует над Древним миром. В это неспокойное время торговец Менедем в погоне за богатством предпринимает рискованное морское путешествие от берегов Малой Азии к далекой Италии. Победит ли он в бесчисленных схватках с людьми и с морской стихией? Будет ли благосклонен к нему Посейдон?

Ах, какой сюжет можно придумать! Какая тема! «На краю Ойкумены» все помнят? Античный мир, расцвет науки и культуры, космополитичная империя Александра рушится, политические заговоры, шпионы, войны, варвары, рабы, Рим воюет с самнитами, пунийцы воюют с Сиракузами, Пифей возвращается из Исландии, смута в Боспорском царстве... Кое-что из этого в книге есть. Но почему-то от этого она не становится интересной. Тартлдав умудрился испортить античную историю, превратив ее в историю продажи выводка павлинов. Два брата, главные герои цикла (цикла!) его романов, умудряются проехать от Родоса до Рима и вернуться назад, не заметив почти ничего. Ну, предположим, заметить осаду Сиракуз им пришлось, но это практически и все. Вместо того, чтобы рассказать о жизни древних греков, о мореплавателях, о путешествиях, Тартлдав занудно пишет о любовных развлечениях купцов. Да, конечно, это важная часть жизни и сейчас, и тем более тогда. Но можно было бы и поразнообразить текст познавательными и характерными деталями. Я так и не понял, зачем ему понадобилось помещать действие книги в стольк отдаленную эпоху.

В этот цикл входят еще три книги. Даже и браться за них я не буду. Гарантированная потеря времени, как бы ни казалось, что испортить античную историю невозможно.

Monday, October 18, 2010

Несколько античных романов. Помпеи. Империум. Харрис, Роберт.

Давно и хорошо известный писатель. В первую очередь, конечно, отличными боевиками «Фатерланд» и «Энигма», но оказалось, что он еще и неплохо разбирается в античной истории. Два его романа посвящены Древнему Риму. Вернее, второй роман, «Империум», похоже, должен быть только первой частью трилогии, но остальные мне пока не попались.

Итак, по порядку. Первый роман, «Помпеи», попроще и поразвлекательнее. Сюжет, естественно, построен вокруг извержения вулкана. Главный герой, что приятно, инженер. Точнее говоря, акварий, специалист по акведукам, фонтанам и бассейнам. Приехав в Помпеи по заданию чуть ли не самого императора, он влипает несколько историй, влюбляется, решает технические проблемы и вообще ведет увлекательную древнеримскую жизнь. Пока не начинается извержение. Добротная такая книжка с историческими приключениями. Я прочитал с удовольствием.

Второй роман, «Империум», первая часть трилогии о Цицероне. Написано намного тщательнее, чем «Помпеи». Прочитав первые десять-двадцать страниц я даже отложил русский перевод и нашел английсий текст, чтобы быть поближе к автору. Написано действительно прилично. Повествование идет от лица Тирона, раба-секретаря Цицерона:

Мое имя — Тирон. Целых тридцать шесть лет я был личным секретарем Цицерона, одного из самых выдающихся государственных деятелей Рима. Сначала эта работа казалась мне увлекательной, потом — удивительной, затем — трудной и наконец стала крайне опасной. За эти годы он провел со мной больше времени, чем с женой и домочадцами. Я присутствовал на его конфиденциальных встречах и передавал его тайные сообщения. Я записывал его речи, письма и литературные сочинения — даже стихи. Это был поистине нескончаемый поток слов. Чтобы не упустить ни одно из них, мне даже пришлось придумать то, что в настоящее время принято называть стенографией — систему, которую сейчас используют для записи дискуссий в Сенате. За это изобретение мне была пожалована скромная пенсия. Она, а также небольшое наследство и доброта старых друзей помогают мне существовать, уйдя на покой. Старикам ведь много не нужно, а я очень стар. Мне уже почти сто лет — по крайней мере, так говорят люди.

На протяжении десятилетий, минувших со дня смерти Цицерона, меня часто спрашивали — преимущественно шепотом, — каким он был на самом деле, но каждый раз я хранил молчание. Откуда мне знать, может, это были подосланные правительством шпионы! В любой момент я ожидал смертельного удара из-за угла. Но теперь, когда мой жизненный путь подходит к концу, я уже не боюсь никого и ничего, даже пытки. Оказавшись в руках палача или его помощников, я не проживу и нескольких секунд. Вот почему я решил написать этот труд и ответить в нем на все вопросы о Цицероне, которые мне когда-либо задавали. Я буду основываться на собственных воспоминаниях и на документах, вверенных моему попечению. Поскольку времени мне отпущено очень мало, я намерен писать эту книгу с помощью своей стенографической системы. Так выйдет быстрее. Для этой цели я уже давно запасся несколькими десятками свитков самого лучшего пергамента.

Я заранее прошу у моих читателей прощения за возможные ошибки и погрешности в стиле. Я также возношу молитвы богам, чтобы моя работа закончилась раньше, чем кончится моя жизнь. Последними словами Цицерона, обращенными ко мне, была просьба рассказать о нем всю правду, и именно это я собираюсь сделать. Если на страницах этой книги он далеко не всегда будет выглядеть образцом добродетели, что ж, так тому и быть. Власть одаривает человека многим, но честность и принципиальность редко входят в число ее даров.

А писать я намерен именно о власти и человеке. Я имею в виду ту власть, которая в латинском языке называется словом «империй». Многие сотни людей стремились к ней, но Цицерон оказался единственным в Республике, кто добился ее лишь с помощью своих талантов, не прибегая к каким-либо другим средствам. В отличие от Метелла и Гортензия он не происходил из знатной аристократической семьи, которая в течение поколений пользовалась бы политическим влиянием, оказывающимся как никогда кстати во время выборов. В отличие от Помпея или Цезаря у него не было армии, которая могла бы мечами проложить ему дорогу к власти, и в отличие от Красса он не владел огромными богатствами, которые помогли бы выстлать эту дорогу золотом. Единственное, что имел Цицерон, был его голос, и силой воли он превратил его в могучее оружие.

Харрис очень хороший писатель, у которого еще и есть чутье на сюжеты. Очень может быть, что и другие его книги стоит почитать. Немного смущает аннотация к «Архангелу»: «Английский учёный Келсо находит в России дневник Сталина и встречает его сына в северной глуши». Но все-таки беру на заметку.