/* Google analytics */

Saturday, December 26, 2009

Сборник. Эдогава, Рампо

  • Близнецы
  • Человек-кресло
  • Чудовище во мраке
  • Дьявол
  • Игры оборотней
  • Красная комната
  • Невероятное орудие преступление
  • Плод граната
  • Психологический тест
  • Путешественник с картиной
  • Волшебные чары луны
  • Зола

Ох, не вовремя я взялся за этот сборник рассказов. Нет-нет, рассказы-то хорошие, но... не вовремя, одним словом.

Имя автора я впервые узнал из «Хромой судьбы», конечно. Как всем известно (из той же «Хромой судьбы», сами понимаете), этот псевдоним Хираи Таро взял в честь Эдгара Аллана По. А вот насколько оправдана такая параллель, это еще большой вопрос.

С одной стороны, конечно, Эдогава с легкостью выдает ту же гнетущую атмосферу, которой славится По («Ради всего святого, Монтрезор!»). У него есть невероятно мрачные, давящие сюжеты, как, скажем, в «Волшебных чарах луны». Но с другой стороны, это не самая интересная часть его творчества. Мне гораздо больше нравятся его детективные рассказы с неожиданными поворотами сюжета, сложными зеркальными отражениями, когда преступник, и жертва меняются местами, иногда неоднократно («Плод граната»). Или, например, рассказы в духе «Человека-кресла», где так и остается непонятным, происходили ли описанные события на самом деле. У По такие рассказы тоже встречаются, но реже.

А самое главное различие, наверное, в их собственном отношении к этим рассказам (или, может быть, в том, что кажется мне их собственным отношением? Ох уж эта литература). Для По это экзотика, с помощью которой он развлекает читателей, это хорошо чувствуется в юмористических рассказах, вроде «Косы времени». Я не знаток японской культуры и не могу говорить со знанием дела, но мне кажется, что для Эдогавы эти рассказы отлично вписывались в японскую литературную традицию с ее рассказами об оборотнях и привидениях. Заметим, кстати, что Акутагава Рюноскэ, почти ровесник Эдогавы Рампо, тоже часто использовал мистические сюжеты. Или вспомним «Женщину в песках» Кобо Абэ. Будь она рассказом, ее вполне мог бы написать и Эдогава. Или из недавнего – Мураками, он ведь тоже склонен к мистике.

И ведь Эдогава далеко не худший среди японских писателей подобного склада, да и рассказы в этот сборник вошли очень неплохие, а все-таки повторю: зря я взялся за эту книгу. Не нужно было читать ее сразу после «Пересмешника», тогда у меня не вызывали бы отторжения эти жуткие истории.

Saturday, December 19, 2009

Убить пересмешника. Ли, Харпер

История нескольких лет жизни маленькой девочки-сорванца (tomboy, как говорят американцы) Джин-Луизы Финч, по прозвищу Глазастик (в оригинале она Scout, Разведчик), живущей в маленьком городке Мейкомб, штат Алабама, в тридцатые годы двадцатого века. Книга во многом автобиографична, но если бы это было ее единственное достоинство, вряд ли книга непременно попадала из года в год в разнообразные списки типа «Сто лучших книг всех времен» или «Двадцать лучших запрещенных книг мира». Вот только отец Глазастика, Аттикус, адвокат по профессии, защищает негра, ложно обвиненного в изнасиловании белой девушки. Напомню, американский Юг, начало тысяча девятьсот тридцатых.

Раздумывая над тем, как бы попроще охарактеризовать эту книгу, я остановился на немного противоречивом варианте: «Детская книга для взрослых». Чуть позже, когда я захотел посмотреть, что думают по этому поводу умные люди, выяснилось, что эта противоречивость неспроста. Когда книга только появилась, одни критики называли ее «незатейливой и в высшей степени оригинальной», другие говорили, что это «приятная, нетребовательная литература», хотя и были недовольны тем, что повествование ведется от имени «шестилетней девочки, пишущей стилем хорошо образованного взрослого». Третьи посмеивались: «Книга учит читателя невероятному количеству полезных вещей о маленьких девочках и жизни на американском Юге». А Флэннери О'Коннор сделала особо интересное наблюдение, заметив: «Для детской книжки недурно. Интересно, что народ, который ее покупает, не понимает, что они читают детскую книжку. Но кто-то должен это сказать». Эта мысль на многих произвела впечатление. Кто-то соглашается, кто-то нет, и в недавнем очень интересном отзыве о «Пересмешнике» на Epinions.com Befus цитирует О'Коннор:

«Возможно, главная проблема с этой книгой это классификация. Поскольку главное действующее лицо – ребенок (хотя голос рассказчика значительно взрослее), некоторые настаивают на том, что эта книга предназначена для детей или в крайнем случае для подростков. Даже О'Коннор, которую я очень люблю, язвительно назвала «Пересмешника» детской книгой. К сожалению, для людей из литературы очень типично пренебрежительное отношение к хорошей литературе о детях. А классифицировать книги о детях и детстве как детскую литературу не очень-то правильно. Это не детская книга, и такие дети, как Глазастик и Джим, вряд ли много поняли бы в этой книге. Некоторые темы и слова в ней совершенно не подходят для детей, и очень многое просто прошло бы мимо их внимания. Я думаю, что эту книгу было бы очень полезно читать в старших классах, хотя это, возможно, зависит от готовности подростков встретиться с некоторыми трудными темами.

Но как книга для взрослых, «Убить пересмешника» – настоящее сокровище. Эту книгу нужно читать, ей нужно восхищаться, смеяться и плакать над ней (в соответствующих местах) и читать снова.»

Так вот. Я совершенно согласен с последним предложением Befus'а, но остальное требует комментариев.

В первый раз я прочитал «Убить пересмешника» в «Роман-газете», когда мне было лет десять. Книга мне так понравилась, что я за следующие три-четыре года перечитывал ее еще один или два раза. Без сомнения, это детская книга, О'Коннор права. Я получал от чтения громадное удовольствие. Совершенно не припомню, чтобы там было что-то непонятное, недоступное детскому уму или неприемлемое для детей. Не помню, может быть, мне и было не совсем понятно, в чем суть изнасилования, но то, что это преступление, мне было понятно и в десять лет. Этого было достаточно.

Потом на долгое время я подзабыл об этой книге, и вот, перечитал снова. И еще раз я получил то же удовольствие, что и в детстве. Но это было еще и другое, особенное удовольствие, которое взрослые получают от книг о детях, удовольствие, которое получаешь, например, от «Приключений Гекльберри Финна» и «Вина из одуванчиков». Вот и получается, что «Пересмешник» – детская книга для взрослых. Звучит гротескно, но та же Флэннери О'Коннор сказала как-то: «все, что выходит с Юга, читатели с Севера называют гротеском, кроме тех случаев, когда это действительно гротеск, и тогда они называют это реализмом». Я сам не вырос на американском Юге, но, с другой стороны, уж совершенно точно, что я не читатель с американского Севера. Я не берусь определить, к какому из этих двух направлений относится «Пересмешник», но это простая история, просто, но увлекательно написанная. Это универсальная история, которая могла произойти где угодно. Это история о том, что такое хорошо и что такое плохо. О том, как нужно жить, о том, как относиться к другим людям, как их понимать. И пусть это детская книга, читать ее нужно и взрослым – чтобы вспомнили то, что они знали в детстве: «Почти все люди хорошие, Глазастик, когда их в конце концов поймешь».

Tuesday, December 15, 2009

Правдивая история Деда Мороза. Жвалевский, Андрей и Пастернак, Евгения

В общем-то, конечно, «Правдивая история Деда Мороза» – сказка. Но, как большой специалист по сказкам, должен сказать, что это совершенно недостаточное определение. Сказки бывают разные. Я не литературовед, я классифицировать не буду, тем более, что авторские сказки вообще, по-моему, анализу не поддаются. Эта немножко напомнила мне своей атмосферой смесь «Щелкунчика» и «Чука и Гека», во всяком случае, в начале. Неудивительно, ведь действие начинается в предвкушении праздника, Нового 1912 года. Немножко сувенирная картина довоенной России, видимо, смущает многих, склонных видеть в ней сознательное противопоставление суровой и мрачной советской России. Я же увидел противопоставление мира и войны.

Кроме двух мировых войн и одной гражданской, в «Правдивой истории» встречаются еще и революция, трехсотлетие дома Романовых, секретарь ЦК ВКП(б) Постышев, блокада Ленинграда, распад СССР... А чтобы познавательная сторона дела не заслоняла сказочную, Деду Морозу со Снегурочкой помогают десятки сказочных человечков, птёрков и охлей. В общем-то, оживлять повествование у них получается здорово.

Наверное, можно было бы что-то добавить в биографию Деда Мороза. Например, как-то выпало освоение им космоса (отражено во множестве новогодних открыток). С другой стороны, что-то можно было бы и выкинуть, скажем, уж обзор олбанского языка – наверняка.

И все-таки сказка удалась. Ее можно и нужно читать детям, она им понравится и, думаю, останется в памяти.

Saturday, December 12, 2009

Время всегда хорошее. Жвалевский, Андрей; Пастернак, Евгения.

Еще одна книга, прочитанная после того, как о ней написал Дима Ермолаев. И опять я с ним не соглашусь. Никакого неприятного осадка не осталось. Сюжет вполне фантастический: случайно, непонятно как, меняются местами двое ровесников, мальчик из 1980 года и девочка из 2018 года. Они меняются и школами, и друзьями, и семьями. В 1980 году я, как и мальчик Витя, был пятиклассником, и с моей точки зрения школа, да и жизнь тогдашняя, описана, может быть, упрощенно (что неудивительно, учитывая, для какой аудитории писалась книга), но и вполне грамотно (что неудивительно, учитывая возраст авторов). Впрочем, это совершенно неважно. Главное, что книжка получилась по-настоящему детской: увлекательной, светлой, доброй, и даже ненавязчиво учащей – товариществу, смелости, самостоятельности. По нашим временам это невероятная редкость.

Книга мне понравилась настолько, что мне очень захотелось узнать побольше об авторах, почитать мнение других читателей, и я сделал то, что делать зарекался много раз: пошел читать отзывы на Либрусеке. Могу понять ностальгию по детству тех читателей, которые полагают, что их детские годы были куда привлекательнее, чем в этой книге. Понять могу, но ни в коем случае не разделяю. Опять они нашли в хорошей книге какое-то, якобы, очернительство, клевету на советский строй и прочий политический бред, который я и обсуждать не хочу.

Само сопоставление (но не противопоставление!) детей из двух поколений невероятно интересно. Авторы совершенно не собираются их оценивать – этот лучше, этот хуже – они показывают, в чем дети разные, а в чем одинаковые. А дети из будущего и правда другие. Они не разбирают трансформаторы, чтобы из железной пластинки сделать меч для рыцаря. Они не выковывают наконечники на электродах, чтобы играть в индейцев. Они не ездят в пионерлагеря. Зато они чатятся и эсэмэсятся, играют в компьютерные игрушки и совершенно не умеют разговаривать друг с другом. И в то же время они так же не любят контрольные работы, как не любили их мы. Как мы, они любят бабушкины пирожки, маму и секреты, лазают по деревьям и влюбляются.

Да что там, из будущего. Посмотрите на сегодняшних. Они независимы, открыты, честны, не закомплексованы, добры. Это один из них написал мне на английском языке совершенно самостоятельный доклад по исследованиям Марса. Это они ходили с нами в поход по Уралу и за всю дорогу ни разу не ныли.

Вот и выходит, что правы-таки авторы. Время всегда хорошее, как и дети, которые в этом времени живут. И если им, детям, об этом чаще говорить, то, может, они будут об этом помнить, даже когда вырастут?

Friday, December 11, 2009

Слово погибели № 5. Дяченко, Марина и Сергей.

Прочитано после того, как Дмитрий Валерьяныч эту книгу классифицировал как «Нужно читать». Я тоже ценю этих авторов, но согласиться с ним в этом случае не могу. Я никак не мог отделаться от ощущения, что магия в их книгах появляется в основном благодаря желанию авторов облегчить себе жизнь. Ну, зачем, скажите мне, в этой книге маги? Только потому что, будь на их месте полицейские, это был бы совершенно другой, недяченковский, жанр? Да, еще юмор специфический можно вставить («Если я нарушу данный обет, язык мой покроется язвами на срок от трех до десяти лет, в зависимости от количества выданной информации, а я буду нести ответственность согласно Гражданскому кодексу…»). Но к сюжету магия притянута за уши, а я готов ее терпеть только тогда, когда без нее уж совсем никак. Второй недостаток – предсказуемость. Не хочется гордо надувать щеки, но ровно на середине книги я понял и кто убил, и зачем убил. Понял, но не сразу поверил, настолько это было неправдоподобно, прямолинейно, неестественно. В жизни, как известно, можно долго обманывать нескольких человек, можно обманывать многих, но недолго, но нельзя обманывать многих на протяжении стольких лет.

Хотя... А может быть, потому и магия, что только маги, вернее, нелюди, могут быть настолько доверчивыми, чтобы около пятидесяти лет, по моим подсчетам, верить в такой незатейливый патриотический миф?

И последнее. Я ждал, что в развязке возникнет ситуация неоднозначного выбора, этической дилеммы. И она, наверное, возникает, потому что герой в последних строках действительно поставлен перед выбором. Но... Что там выбирать-то? Для меня в этой ситуации есть единственный и очевидный вариант действий. Или я, как обычно, ничего не понял в книге?

Будденброки. Манн, Томас

Я раньше уже прочел у Манна и «Волшебную гору», и «Доктора Фаустуса», и знал, что писатель он отличный, но вот «Будденброки» меня сильно смущали. Подзаголовок этой книги – «История гибели одной семьи», что наводило на мысли о диккенсовских масштабов семейной хронике и «Саге о Форсайтах». Впрочем, первые страницы пошли у меня хорошо, новые действующие лица появлялись одно за другим, не давая заснуть. Через день-два монотонность повествования меня одолела и я начал засыпать. Но спалось мне недолго. История не пустилась вскачь, экшн так и не попер, но почему-то оторваться уже было невозможно. Я читал непрерывно: в автобусе, дома, на работе – несмотря на почти полное отсутствие событий, мне было интересно, а что же будет дальше. Может быть, умение вот так заставить читателя не отрываясь следить за жизнью ничем, в общем-то, непримечательной семьи – может быть, это и есть писательский талант? Вроде как с «Анной Карениной» – ну, семья, ну, измена, а поди ж ты...

«Будденброки» напомнили мне одну очень хорошо известную книгу. Нет, не «Падение дома Ашеров», несмотря на сходство названий и на то, что рассказ По явно упоминается у Манна. «Вассу Железнову». Вроде бы, и по форме ничего общего, небольшая драма и толстая семейная сага, и сюжет непохож... Манн, хотя и язвит по адресу своих персонажей, высмеивает их («ах, атласные ленточки это так аристократично!» «У меня с левой стороны все нервы укорочены. Все до единого!»), все же относится к ним если не с симпатией, то хотя бы по-родственному, на правах автора. Горький же хладнокровно препарирует своих героев, вытаскивая наружу изъеденные внутренние органы и эффектно демонстрируя их аудитории. А все же обе книги почти об одном и том же. «Если хорошенько вдуматься, всякий коммерсант – мошенник». Кто-то – откровенный мелкий жулик, кто-то – умный и «аристократичный» сенатор, кто-то – талантливая бизнесвумен, но все они коммерсанты, мошенники. И относятся к ним соответственно, с уважением, пока у них есть деньги, но с презрением, когда их нет. А потому они обречены, и утешиться им нечем. Вот такой вот анализ, однако. И, хоть он и классовый, а ведь не скажешь, что ошибочный.

Thursday, December 3, 2009

Путешествия на берег Маклая. Миклухо-Маклай, Николай Николаевич

Я эту смешную фамилию помню с самого раннего детства. Мои бабушка и дедушка хотели, чтобы я стал путешественником и иногда в шутку звали меня Миклухо-Маклаем. Было смешно, но и познавательно, потому что я, конечно, сразу задавал вопрос: «А что такое миклухамаклай?» Тогда мне рассказывали про путешественника, который жил с папуасами (тоже было смешно). Фамилия отложилась в памяти, она перестала быть просто смешной, а уже прочно связывалась с путешествиями и этнографией, но почему-то о самом Миклухо-Маклае и почти ничего не узнал сверх того, что рассказывали дедушка с бабушкой. Странно, почему-то о нем был снят только один фильм, да и то в 1947 году. А какой это был, оказывается, человек...

Вообще-то, человек был непростой. Где-то на середине чтения его дневников ко мне прицепилась упорная мысль, что Миклухо-Маклай – никто иной, как Евгений Базаров из «Отцов и детей». У Тургенева действие происходит в 1859 году, а Миклухо-Маклай едет в первое путешествие в 1871 году, через 12 лет. Он высаживается на новогвинейском берегу, тщательно выбирая тот его район, в котором ни европейцы, ни другие исследователи и торговцы никогда не появлялись, где жизнь аборигенов ничуть не изменилась за века и тысячелетия. Они встречают его настороженно, с оружием, но он к угрозам совершенно безразличен. Они стреляют в него из луков так, чтобы стрелы пролетали от него в считанных сантиметрах, но он не обращает внимания и занимается своим делом. Он располагается поспать в деревнях, окруженный дикарями, как будто находится у себя дома. Он приходит в гости к племенам людоедов, и пишет об этом так:

"Здесь, как и в Эремпи, жители – людоеды. Мне хотелось приобрести несколько черепов, но Каин уверил меня, что мозг обыкновенно варится в самом черепе, а затем, когда все уже съедено, кости выбрасываются в море. Мне предложили купить здесь очень интересный для меня и довольно длинный щит – не деревянный, а сплетенный из ротанга. Этот щит был приобретен туземцами от жителей Кар-Кара (о. Дампир). Так как владелец щита хотел получить за него топор, которого у меня даже и не было с собою, и не хотел доверить его мне и подождать уплаты при посредстве Каина, да и самому ему не хотелось идти на корвет, где он мог получить топор, то мне пришлось отказаться от приобретения щита. Тем не менее мне удалось приобрести копье, лук и стрелы, весьма тщательной работы, и этим пополнить небольшую коллекцию папуасского оружия, которую я имел намерение послать е. и. в. великому князю Алексею Александровичу как образцы искусства туземцев, живущих у порта имени е. в. Концы стрел в особенности были вырезаны очень искусно: разными зарубками и засечками.

Когда нам подали угощение из вареного таро и т. п., я пожелал узнать, имеют ли здешние жители специальные табиры для угощений, на которых бы подавалось исключительно человеческое мясо. Ответ получился отрицательный. Мне сказали, что человеческое мясо варится в обыкновенных горшках и подается тоже в обыкновенных табирах.

Так как сегодня меня не угощали мясом, то на этот раз я мог быть уверен, что мне не преподнесли человеческого мяса."

Когда Маклай уходит из лагеря на экскурсию, на лагерь нападают (не те дикие папуасы, а аборигены, познакомившиеся с цивилизацией), убивают оставшихся там людей, причем ребенка убивают на рабочем столе Маклая – прозрачный намек, не правда ли? – а он, вернувшись, отправляется к нападавшим, чтобы схватить главаря:

"С веранды я мог видеть положение всех и каждого и невольно заметил весьма значительное число папуасов сравнительно с моими людьми; хотя я их не считал, но полагаю, что их было раза в три больше нас. Промелькнула мысль: «А ну если все они кинутся защищать капитана Мавары?» Хотя я не сомневался в исходе дела даже и в таком случае, но мне жаль было допустить возможность резни, в которой все-таки я буду виновен. Но это была только минута; я припомнил вид моей разграбленной хижины в Айве, лужи крови, несчастного ребенка на моем столе и кровавые следы ее матери, убитой также в моей комнате...

Медленно переходя от одной группы к другой, я, наконец, подошел к пироге, где притаился капитан Мавара и боялся показаться. «Где здесь капитан Мавара?» – спросил я не особенно громким голосом. Ответа не было, но все голоса затихли и много физиономий обернулись, как бы ожидая чего-то. «Капитан Мавара, выходи», – повторил я громче. Общее молчание. Я совсем подошел к пироге. «Выходи же», – были мои последние слова. Тут я сорвал циновку, служившую крышей пироге. В ней действительно сидел капитан. «Сламат, туан», – произнес он дрожащим голосом. «Так это ты, который грабил мои вещи вместе с людьми Телок-Камрау! Где теперь радья Наматоте?» – «Не знаю», – еще более слабым голосом произнес этот человек, который был вдвое или втрое сильнее меня и дрожал всем телом. Все папуасы и мои люди окружили нас. «Смотри за людьми», – шепнул я Иосифу, а сам схватил капитана за горло и, приставив револьвер ко рту, приказал Мойбириту связать ему руки. После этого я обратился к папуасам и сказал: «Я беру этого человека, который грабил мои вещи в Айве, помогал людям Камрау, которого я оставил в Айве стеречь мою хижину и который расхитил, что было в ней, допустил, чтобы в моих комнатах убили женщин и детей. Возьмите его сейчас же на урумбай. Мойбирит и ты, Сангиль, как начальник моих людей из Серама, будешь отвечать за него»."

Маклай, впрочем, не стал убивать этого капитана, а отвез его и сдал в местный суд.

Он совершенно равнодушен к опасностям. Он получает удовольствие от жизни среди дикарей, предпочитая одиночество общению. Он занимается только наукой – изучает туземцев и их языки, описывает новые виды животных и растений, разгадывает загадки таинственного озера, уровень которого то резко падает, то повышается, он препарирует все, что попадается ему под руку, от лягушек до людей – он живет среди природы, которая для него не храм, а мастерская. Патриотизм для него не существует – он не стремится опубликовать свои труды обязательно в русскоязычных журналах, за что потом приходится оправдываться, а после экспедиции он едет не в Россию, а в Австралию, где организует первый в Австралии исследовательский зоологический центр, потом он женится там же, в Австралии, на дочери премьер-министра Нового Южного Уэльса. Потом, правда, все-таки приезжает в Россию. Он даже предлагал Александру III организовать российскую колонию в Новой Гвинее, причем не потому что желал блага России, а потому что желал блага папуасам – он был уверен, что русские не будут эксплуатировать их так, как англичане, не будут развращать их так, как малайцы, и не будут обирать их так, как китайцы. Пример того, что случается с папуасами, познакомившимися с торговлей и товарами, он очень часто повторяет:

"Находясь постоянно между двух огней – эксплоатацией малайцев, с одной стороны, и угрозой нападения горных жителей – с другой, береговые папуасы нашли слишком беспокойным и небезопасным жить на суше, бросили свои хижины и плантации на берегу и обратились в водных номадов, скитаясь в пирогах вдоль и между берегов. Лишенные постоянного и обеспеченного источника пропитания, они находятся в крайне бедственном положении, и при встрече с бесшумно скользящею у берега пирогой на вопросы сидящему в ней папуасу: «Куда идешь?» или «Откуда ты?», обыкновенно получаешь ответ: «Иду искать чего-нибудь поесть» или «Искал чего-нибудь поесть»."

Иногда, впрочем, Маклаю изменяет его мизантропия и в дневниках проскальзывает тоска. Во время второго путешествия, возможно, из-за болезни, он делает очень лаконичные записи в дневнике и упоминает о папуаске Бунгарае, которая на какое-то время стала ему женой. Упоминает, правда, очень сдержанно: «Опять приходила Бунгарая». Но и здесь не упускает случая сделать этнографические наблюдения:

"Я предполагаю, что папуасские ласки мужчин иного рода, чем европейские, по крайней мере Бунгарая с удивлением следила за каждым моим движением и хотя часто улыбалась, но я не думаю, что это было только следствием удовольствия."

Несмотря на свою почти фанатическую, совершенно базаровскую, преданность науке, которая заставляет его препарировать тело умершего слуги-полинезийца и добывать мозги повешенных преступников-папуасов для изучения, Миклухо-Маклай относится к папуасам очень заботливо. Во всяком случае, к тем, к которым он попал в первую свою экспедицию, совершенно не тронутым влиянием цивилизации и торговли. Он активно вступается за них, пытаясь бороться с работорговлей, и, что удивительно, преуспевает:

"Отправился в хижину, где мои люди видели маленького папуасенка под хижиною вместе с козами. Я вошел в хижину и увидел несчастное создание лет 2 или 3 с ужасными худыми ногами и руками, который при виде меня закричал и пополз. Ноги были с ранами. Я приказал позвать хозяина и от гнева весь дрожал, трудно было стоять на ногах. Я сделал очень строгий выговор капитану Кильтай и намер[ен] довести до сведения ген. – губернатору и просить защиты этих несчастных противу серамцев."

"На обратном пути в июне 1874 г. я серьезно заболел в Амбоине и едва было не умер в тамошнем госпитале, но, оправившись, я вернулся на Яву, заходя на пути в Тернате, Менадо, Макассар, Сурабай, где снова воспользовался гостеприимством генерал-губернатора Лаудона. Зная его за человека вполне честного и справедливого, я обратился к нему с полуофициальным письмом, в котором описал бедственное положение папуасов Берега Ковиай вследствие эксплоатации их малайцами, ведущими деятельную торговлю невольниками. Хотя рабство в голландских колониях давно уничтожено официально, на бумаге, но торговля людьми совершается на деле в довольно широких размерах, и находящиеся на многих островах голландские резиденты частью не в состоянии следить за тем, что делается в отдаленных колониях, частью же считают более удобным смотреть сквозь пальцы на подобные явления. Письмо мое не затерялось в архиве, и голос мой за несчастных папуасов не оказался гласом вопиющего в пустыне: в ноябре 1878 г., уже в Сиднее, я имел большое удовольствие получить письмо из Голландии с известием, что голландским правительством приняты самые энергические меры к искоренению возмутительной торговли людьми."

Одним словом, человек удивительный. Если, читая эти дневники, поднапрячь воображение (а только так и стоит их читать, потому что без воображения это довольно скучный отчет об однообразном житье-бытье в самой дальней глуши тогдашнего мира), то остается только без слов удивляться, как можно так взять, бросить все, припереться на Новую Гвинею, где и сейчас-то не все районы открыты, не везде можно пробраться, остаться жить на несколько лет среди совершенно диких людей, не имея понятия, чего от них ожидать, не имея возможности ни поговорить с ними, ни попросить помощи, и при этом еще и работать. Причем работать не просто, а так, чтобы не только в твою честь назвали институт этнологии, но чтобы твой день рождения стал неофициальным Днем этнографа! Чтобы через сто с лишним лет после смерти тебя назвали Гражданином мира. Чтобы твою память ценили по меньшей мере в четырех странах – России, Украине, Новой Гвинее и Австралии.

А ведь Новая Гвинея это только часть его жизни... А были еще экспедиции на Канарские острова (а это еще не был курорт!), в Марокко, вдоль побережья Красного моря, на Филиппины и острова Тихого океана. Найти бы да почитать хорошую биографию Миклухо-Маклая. Дневники, они ведь на то и дневники, чтобы вводить окружающих в заблуждение. Как блоги...

Monday, November 23, 2009

Лже-Нерон. Фейхтвангер, Лион

Что-то в этой книге есть от исторической литературы, но, как говорил Фейхтвангер, «Я никогда не собирался изображать историю ради неё самой». Для исторической книги здесь слишком много воображения и домыслов. Что-то в ней есть от остросюжетного политического детектива, тонкие психологические игры, заговоры и прочее, но опять не то. Для политического детектива не хватает неоднозначности, загадки. Лже-Нерон больше похож на растянутую притчу или беллетризированную легенду. Хорошо написано, но мне почему-то так жаль, что не получился детектив...

Первую половину книги я читал с большущим удовольствием. Там были живые персонажи, они были мне интересны. Тем больше разочаровала меня вторая половина. И ведь не во мне дело, а в книге – я отчетливо помню этот переход от живого языка к кукольному, картонному символизму, чуть ли даже не аллегории. Пожалуй, это началось с откровения Иоанна. Хотя, должен признаться, во второй части тоже есть очень хорошие персонажи, например, Клавдия Акта, ее впечатления от Лже-Нерона.

И напоследок подумалось невзначай: что-то тут не так. Антифашистская литература, конечно, дело полезное, но почему же в ней так часто фашизм персонифицируется в виде глупца, пусть даже хваткого? Вот, вспомнился Синклер Льюис с «У нас это невозможно», где Бэз Уиндрип чем-то похож на горшечника Теренция. Нет ли тут упрощения, желания разделаться с противником попроще?

Tuesday, November 17, 2009

Дикая Африка. Шомбургк, Ганс

Это вам не современная Африка, с красивенькими джипами и туристами в белых шортах. Это даже не пятидесятилетней давности Африка Даррелла и Гржимека – с раскрашенными маскировочными полосами лэндроверами и сотрудниками заповедников в хаки. Это Африка столетней давности, Африка бородатых буров, буссенаровских похителей бриллиантов и Сорви-Головы, Африка, где львы еще умели говорить «Р-р-р!», слоны – «У-у-у!», а охотники отвечали «Ба-бах!»

Вообще-то времена действительно были любопытные. С одной стороны, Шомбургк ездил по Африке на велосипеде, слушал посреди саванны граммофон, фотографировал слонов, а охотился исключительно по лицензии, стараясь не залезть в заповедник. Словом, двадцатый век, как ни крути. И в то же самое время он пишет о караванах португальских работорговцев, а его проводник лично знал не кого-нибудь, а самого Ливингстона. Это уже стопроцентный девятнадцатый век. Неудивительно, ведь со времен Дика Сэнда и Негоро прошло меньше двадцати лет, когда Шомбургк появился в Африке. И практически тут же началась англо-бурская война, где буры брали в плен Черчилля, Конан-Дойль был врачом, Киплинг – журналистом, а Махатма Ганди – носильщиком. Вот такой антураж.

В отличие от Буссенара, Шомбургк писал о своей настоящей жизни в Африке. Вышло немного нудновато: поехал в экспедицию, пострелял слонов, валялся с лихорадкой, пострелял слонов, вернулся. Но зато дух тогдашней Африки, мне кажется, он смог передать. Это время классических колонизаторов в пробковых шлемах, несущих «бремя белого человека», джентльменов, спортсменов, индивидуалистов. Помните Холмса: «Корочка хлеба и чистый воротничок»? Это про них: «Сутки без еды и две одиноких ночевки под открытым небом – и это в местности, славившейся обилием львов – не казались ему событиями, о которых стоило бы упоминать. Единственное, что доставляло ему серьезное неудобство, это невозможность побриться.» Они, правда, и гибли десятками, но это уж издержки опасного хобби. «Свежая могила указывала, что Леви пополнил список жертв черной лихорадки. Так же, как он, умерло бессчетное количество европейцев, пролагавших в африканском буше первые пути для свободной торговли, мира и обеспеченности.»

Между прочим, сам Шомбургк не вполне вписывается в это образ покорителя диких племен. Он во многом ближе к нам, к людям двадцатого века. Он пишет о том, как неприятен ему был расизм буров, ему претит массовое убийство животных. Не случайно он потом забросил охоту и стал известным кинооператором.

В общем, несмотря на некоторое однообразие сюжета, в книге очень много исключительно интересных историй о людях, о природе, о местных обычаях. Очень интересно, и как памятник эпохи, и просто как дневник чертовски неординарного человека.

Saturday, November 14, 2009

Туннель. Визит старой дамы. Авария. Дюрренматт, Фридрих

И как это я до сих пор проходил мимо? Ведь знаю, что швейцарцы – отличные писатели. Впрочем, не буду обобщать: Макс Фриш и Герман Гессе отличные писатели. Можно даже осторожно добавить Руссо и, с большой долей неуверенности – фон Деникена, но только как писателя-фантаста. И ведь видел постановки «Визита старой дамы», они мне нравились, но книги Дюрренматта всегда откладывал на потом.

Но вот, наконец, взялся. Начал с «Туннеля», небольшого рассказа немного напоминающего Кортасара. Он меня не очень впечатлил, и я быстро перешел к «Визиту». Это, я вам доложу, штука посильнее если не «Фауста», то, во всяком случае, «Девушки и смерти» Горького. Хотя, если разобраться, девушка там есть, пусть даже бывшая, смерть тоже... Но как захватывает! Может быть, для книги даже слишком захватывает, слишком уж все сочно, выпукло, даже утрировано, но для пьесы в самый раз – очень театрально.

Последней читал «Аварию», и оказалось, что я читал в правильном порядке. «Авария» мне показалось лучшей из этой маленькой серии. Это уже не пьеса, это рассказ, как и «Туннель», тоже чем-то напоминающий рассказы Кортасара, немного сюрреалистичный. Я очень не люблю современную литературу, а этот рассказ, уж конечно, стопроцентно современная литература, но так он хорошо написан, что не может он не понравиться. Тем более, что в по настоящему современной литературе автор наверняка растянул бы финал, сделал его сложнее, неоднозначнее, а Дюрренматт, к счастью, выбрал более классическую концовку. Не буду говорить, какую. Сами прочтите, это хорошая книжка.

PS: Подготовил себе на будущее еще несколько его рассказов и пьес. Можно еще Фриша перечитать, пока настроение не прошло