/* Google analytics */

Thursday, December 22, 2011

Саргассы в космосе. Андре Нортон

Полез сейчас в интернет и очень удивился. Оказывается, на русском языке «Саргассы в космосе» впервые издали в 1969 году. Для меня эта книжка очень твердо ассоциируется с постсоветским книжным раздольем, когда она попалась мне году в девяносто первом. Она сильно отличалась от привычных и зачитанных Шекли, Брэдбери, Азимова. Никто из них космических опер не писал, а тут, пожалуйста, космические торговцы, космические туземцы, космическое кладбище космических кораблей, куда космические бандиты заманивают космических авантюристов. (Странно, я был уверен, что там должна была быть космическая красавица, которая много лет прожила на этой космической планете, перед тем как спасла авантюристов (а они — ее), но когда заглянул мельком в текст, ничего похожего не нашел.) Да еще к тому же и сериал, потому что за «Саргассами» пошел «Зачумленный корабль», за ним еще что-то про кошек и другие книги про «Королеву Солнца» (это такой очень космический корабль)... Успех был такой, что вышло аж целых четыре перевода, один из которых принадлежал Бережкову и Стругацким. Теперь уже и не выяснить, в каком переводе я читал ее впервые, а в каком — сейчас. Но чей бы он ни был, дочитал я книгу с трудом. Казалось бы, этот бездумный жанр должен хорошо пойти — едешь себе в троллейбусе, а вокруг бластеры, инопланетяне, метеорные потоки... Ан нет, скучновато. Даже среди космических опер хочется найти что-то особенное. Мне кажется, что «Саргассы» (да и другие книги Нортон) не подходят. Мда. Будем искать (c).

Sunday, December 18, 2011

Робинзоны. Даниэль Дефо, Иоганн Висс

«Жизнь и необычайные удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки, близ устья великой реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля, кроме него, погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами; написанные им самим». Даниэль Дефо «Дальнейшие приключения Робинзона Крузо, составляющие вторую и последнюю часть его жизни, и захватывающее изложение его путешествий по трём частям света, написанные им самим». Даниэль Дефо «Швейцарский Робинзон». Иоганн Висс

Темным и холодным осенним вечером я сидел дома и смотрел документальный фильм о Галапагосах. Между делом там упомянули остров Робинзона Крузо (известный также как остров Мас-а-Тьерра в составе архипелага Хуан Фернандес). И так вдруг мне захотелось перечитать эту книгу... Мне было лет, наверное, семь, когда я читал эту маленькую зеленую книжечку, но помню я ее неплохо. Возможно, просто потому что книга давно растащена если не на цитаты, то хотя бы на всем известные сюжеты. А может быть, благодаря совершенно гениальным иллюстрациям Жана Гранвиля — наверняка все видели ту гравюру, на которой Робинзон в своей дурацкой шляпе с ужасом рассматривает след босой ноги на песке. Вообще-то, конечно, Дефо сотворил чудо, в наши дни уже вряд ли возможное — он придумал новый сюжет. Уж сколько с тех пор появилось историй о людях, заброшенных даже не на остров, а просто в глушь, и все они называются одним и тем же словом, робинзонады.

Wednesday, December 14, 2011

Две разные одинаковые книги. Александр Розов, Вячеслав Рыбаков

Неандертальский томагавк в астроархеологии. Александр Розов
Наши звезды (Звезда Полынь. Се творю). Вячеслав Рыбаков

Итак, Розов. Я уже читал несколько его книг: «Депортацию», «Созвездие Эректуса», «Солнце на парусах», «Сердце Змеи 200 лет спустя» (об этой книге я тут уже писал), и вот теперь — «Неандертальский топор в астроархеологии». Розов предсказуем. Конечно, это социальная фантастика. Как пишет сам автор в маленькой саморецензии (сам автор, сам редактор, сам рецензент, сам издатель), это «некая попытка футурологии — возможно, слишком оптимистичная, но примерно в рамках возможного. Сколько-то космоса (включая и дальний). Сколько-то довольно специфической политики. Сколько-то детективных историй с элементами боевика». На самом деле, космоса, политики и детективных историй там полно. В конце XXII века Земля отправляет несколько космических кораблей на поиски потерянных земных колоний. Но колонисты были не простые. Они принадлежали к этакой секте последователей Ивана Ефремова и намеревались строить не больше, не меньше, а братство Великого Кольца. На принципах, сами понимаете, равенства и справедливости. «Ковчеги» колонистов попадали в самые разные природные условия и в тех случаях, когда они выжили, они породили разнообразные сообщества, исследованием (и исправлением) которых и занимается Розов на протяжении большей части книги. Основная мысль книги сформулирована с типичной для Розова элегантностью: «Любая универсальная этика приходит к какой-нибудь ...» (прошу прощения, но мне пришлось стать, наверное, первым редактором в жизни Розова и передать этот принцип в сокращенном виде).

Дилогия Рыбакова «Наши звезды» включает в себя две книги: «Звезда Полынь» и «Се, творю». Где-то совсем рядом с нами, почти в наше время, находятся люди, готовые работать ради мечты — полета в космос. Но с оговоркой. Они готовы работать только на Родине и только на Родину. Но такие люди это еще не фантастика. Фантастика начинается, когда находится еще и очень богатый человек, готовый вкладывать деньги в эту мечту, причем без особого расчета на обогащение, хотя, в конце концов, даже он начинает интересоваться отдачей от проекта. Тут вдруг выясняется, что кроме обычных плановых работ по мелким улучшениям старых ракет, эти мечтатели придумали что-то принципиально новое.

И с чего мне пришла в голову такая бредовая мысль, что эти книги чем-то похожи? У Розова действие происходит в далеком будущем и других звездных системах, а у Рыбакова — в недалеком будущем и, в основном, на Земле. Хотя и в других звездных системах немножко тоже.

Еще одна разница. Розов, похоже, сам никогда не читает свои книги. Написал, сохранил — в сеть. Написал, сохранил — в сеть. Романтика! А книги Рыбакова, профессионального писателя, вычитаны, и не раз, и самим автором, и редакторами. Впрочем, для данного жанра эта разница не так уж и важна, прелесть социальной фантастики не в писательском таланте.

Дальше. Розов — рационалист. Он размышляет, строит логически последовательные модели. Рыбаков, как говорит он сам, переживает: «Ничего не могу с собой поделать — переживаю. Знаю, что дело это неблагодарное, как правило — бессмысленное, но переживаю все равно. Забавно — пока жил в тоталитарной сверхдержаве, отгороженной от внешнего мира «железным занавесом», переживал за все человечество. Теперь, когда «занавес» лопнул и сгнил, и Россия якобы принялась вливаться в мировую цивилизацию — переживаю главным образом за нее, сердешную». Рационализм он принципиально не воспринимает: «вполне рациональный ум при ущербности мотиваций – это всегда трагедия». Правда, оговаривается, что и «самые высокие мотивации, если нет ума, чтобы хоть отчасти претворить их в обыденную жизнь, тоже трагедия».

Еще одна разница: пишут они о будущем, но смотрят в разные стороны. Рыбаков болеет за настоящее и чуть-чуть грустит о прошлом. Розов смотрит в будущее, а прошлое для него уже прошло.

Так что же, все-таки ничего общего? Есть общее. Во-первых, обе книги насквозь идеологичны. Задача у них одна — убедить читателя в том, что их идеология верна. Убеждают они в разном и по-разному, но задача та же. Во-вторых, обе книги очень выиграли бы в качестве, если бы авторы сократили их вдвое. Оба автора (особенно эмоциональный Рыбаков, конечно) облегчают себе политическую задачу, развенчивая придуманных ими самими оппонентов, которым приписывают удобные для разоблачения заговоры. Понятно, что без этого они рисковали просто не справиться со своей задачей, но все-таки я бы предпочел, чтобы они именно эту часть выкинули из своих книг. Так мало хорошей фантастики и так много плохой идеологии... А Розову, мне кажется, стоило бы поработать с диалогами. Очень уж однообразный жаргон у всех их участников. Он не столько помогает создать портрет персонажа, сколько утомляет своей пустотой.

И в-третьих, в обеих книгах будущее человечества возможно только в космосе. Вот за это я обоим авторам все прощу! Потому что именно об этом я мечтал тридцать-тридцать пять лет назад, прочитав под одеялом с фонариком очередную фантастическую повесть.

Friday, December 9, 2011

Князь Курбский. Филюшкин, Александр

Исследование жизни князя Андрея Курбского. Фигура Курбского приобрела некоторую известность за пределами исторических кругов уже довольно давно. Сначала как часть почти поговорки «переписка Курбского с Иваном Грозным», а затем как фигура первого российского диссидента, вынужденного из-за политических разногласий с властью бежать за границу. Именно в этой роли он чаще всего и появляется в публицистике, причем пишут о нем как сторонники, так и противники.

Филюшкин пытается навести порядок. Для начала он подробно рассматривает историю формирования обоих мифических образов: Курбский-диссидент, борец за свободу, и Курбский-предатель родины. Затем приступает к поиску настоящего Курбского. Он бегло излагает историю жизни и карьеры князя Андрея, и доходит до первых интересных эпизодов, в частности, до штурма Казани в 1552 году. На этой осаде Филюшкин останавливается подробно, потому что эта история потом использовалась Курбским в письмах Грозному как доказательство его безупречной и доблестной службы. В тех письмах князь обвинял Иоанна в неблагодарности, и Филюшкин отмечает неоправданность таких упреков. Затем идет рассказ о военной службе Курбского во время Ливонской войны и Полоцкой кампании, после которой карьера его достигает высшей точки, он становится воеводой Юрьева Ливонского, то есть, фактически, наместником Ливонии. И вот, как говорит автор,

разочаровавшись в военной карьере и не найдя себя на административном поприще, князь начал читать книги, а затем и пробовать себя в качестве писателя. Это-то его и сгубило окончательно.

Тут, видимо, что-то происходит между князем и царем.

Видно, что он сильно на что-то обижен и считает себя оклеветанным, жертвой несправедливого навета. В этой истории как-то замешаны священнослужители, которые то ли сами оклеветали Курбского, то ли не заступились за него и не утешили в беде. Ни беглый воевода, ни царь в своей переписке не «расшифровали» этот эпизод, не рассказали никаких подробностей. Курбский продолжал твердить о несправедливой обиде, а Иван IV утверждал, что предателю досталось поделом. Но о сути «обиды» или проступка ни один из оппонентов не говорит. Лишь Грозный оговаривается, что князь изменил из-за «единого малого слова гневна» – значит, оно все же прозвучало. Причем царь расценил данный инцидент как малозначительный, «малое слово», а на психику Курбского оно, видимо, произвело совершенно сокрушающее впечатление.

Похоже, что князю было, чего бояться, и в 1564 году Курбский бежит из Ливонии в Литву:

Однако первые приключения за границей бывшего наместника Русской Ливонии оказались похожими на знаменитый переход Остапом Бендером румынской границы через дунайские плавни. Рядовые гельметцы, не подозревавшие о договоренностях с литовским командованием, при виде русского боярина страшно обрадовались и решили ему отомстить за все бедствия родной Ливонии. Они арестовали изменника, ограбили его и как пленника повезли в замок Армус. Местные дворяне довершили дело: они унижали князя, издевались над ним, содрали с него лисью шапку, отобрали лошадей. В Вольмар, где, наконец, его встретили с распростертыми объятиями, Курбский прибыл, обобранный до нитки. Позже он судился с обидчиками, но вернул лишь некоторую часть похищенного.

Потрясение от оказанного приема оказалось велико. Контраст с положением юрьевского воеводы и московского боярина был разительным. К тому же князя не оставляло запрятанное глубоко в душе смутное ощущение, что гельметские кнехты были не так уж и неправы: с предателями и перебежчиками везде и в любые времена обходились самым непочтительным образом. Конечно, ливонцы издевались над ним не за то, что он изменил русскому царю, но своим поступком он поставил себя вне закона, и самый последний солдат гарнизона чувствовал себя образцом высокой морали по сравнению с ползающим в гельметской грязи бывшим боярином.

И Курбский встал в позу идейного борца, обличителя тирана, политического эмигранта. В Вольмаре он первым делом потребовал бумагу, чернила и написал гневное письмо царю. Так началась знаменитая переписка Андрея Курбского и Ивана Грозного, благодаря которой князь вошел в историю.

Тут Филюшкин пытается выявить мотивы бегства Курбского: «Так кем же был князь Курбский – шпионом, агентом иностранных спецслужб, как его назвали бы сегодня? Или – психологически сломавшимся человеком, который не смог справиться с охватившим его страхом и, потеряв все мужество и честь, ударился в бега?» По мнению автора, у Курбского были причины искать спасения, хотя виноват, скорее, был он сам. На момент бегства он уже год состоял в переписке с литовскими аристократами и представителями короля, хотя с Литвой шла война. Филюшкин напоминает, что «В принципе, практика склонения представителей знати соседних стран к переходу в подданство другого правителя была в Средневековье распространена довольно широко. Считалось даже, что аристократ в принципе имеет право выбирать господина по своему разумению. И, если он просто предупредит своего былого покровителя, что выбрал другого, – это не считалось изменой. Данная практика называлась «правом отъезда».

Правда, тут же Филюшкин оговаривается, что «К XVI веку московские государи практически ликвидировали право отъезда». Так что измена все-таки была, хотя на самую тяжелую по тем временам измену, обращение в другую веру, Курбский не пошел:

Собственно, Литва была единственной страной, куда русский аристократ мог бежать, не рискуя предать свою веру, – православие здесь пользовалось всеми правами. В то же время, на фоне ограничения прав знати в России, вольности панов и шляхты Великого княжества Литовского смотрелись для многих весьма соблазнительно.

Гораздо более тяжелым обвинением будет обвинение в предательстве своих близких:

Бегство Курбского за границу не было «изгнанием»: Грозный не практиковал высылку за рубеж как вид репрессий. Дворяне сами бежали из-за маячивших в перспективе гонений и в поисках лучшей доли, уже за границей изображая свою измену как вынужденную. Как правило, этот проступок и провоцировал месть властей, казни и ссылки родственников беглецов. Так было с близкими Курбского, Тетерина, Сарыхозина, Нащокина, Кашкарева и др. В глазах царя их род становился «изменническим» и подлежащим искоренению.

И мать, и жена, и сын в тюрьме, собственно, оказались как «члены семьи изменника Родины». Их арест и смерть были спровоцированы именно бегством Курбского, который бросил их в России на неминуемую гибель. Князь не мог этого не понимать, перелезая через юрьевскую стену... Тем не менее он не колебался, оставляя своих родных на произвол судьбы. Его ждало новое «отечество» – Великое княжество Литовское.

Дальше самое любопытное. Автор переходит к жизни Курбского в Литве. Какое-то время князь очень плодотворно повоевал за Литву, в том числе и против московитов. Но когда дело дошло до осады Пскова в 1580 г., он постарался заболеть, покинул войско и вернулся в пожалованное ему имение. Еще до этого он получил возможность участвовать в политической жизни Литвы и «неоднократно привлекался королем в качестве эксперта по «московскому вопросу» в моменты принятия важных политических решений».

В общественной жизни Литвы Курбский тоже участвовал. При том религиозном плюрализме, которым славилась Литва, конкуренция между верами все-таки была. Курбский стал защитником православия. Он снова взялся за книги:

Князь, несмотря на немалый возраст (около 40 лет), стал сам учить латынь и везде искал переводчиков. Он покупал книги, планируемые для перевода. Курбский упоминает, что в числе первых были приобретены сочинения Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова, Кирилла Александрийского, Иоанна Дамаскина и «Хроника» Никифора Каллиста. Князь буквально по-детски радовался, приобретая святые книги. Он чувствовал себя миссионером, несущим свет веры и истины погрязшим в ереси жителям Великого княжества Литовского.

Вместе с Амброджием в середине 1570-х годов Курбский переводил сочинения Иоанна Златоуста, объединенные в сборник под названием «Новый Маргарит»[123]. К весне того же 1575 года Курбский замыслил сам перевести «Богословие» Иоанна Дамаскина, третью и главную часть его догматического труда «Источник знания». К 1579 году князь перевел и другие части – «Диалектику» со статьей «О силлогизме» и отдельные фрагменты труда Дамаскина.

Переводческая деятельность Курбского увенчалась созданием на рубеже 1570 – 1580-х годов в его кружке свода житий святых, который в XVI веке являлся одним из самых полных собраний сочинений Симеона Метафраста у восточных славян

Вообще же список приписываемых Курбскому и его кружку переводов впечатляет: два отрывка из Цицероновых парадоксов, «Источник знания» Иоанна Дамаскина, «Слово Иоанна Златоуста на пентикостие о святом Дусе», 44 – 47-я беседы Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна, «От другие диалектики Иона Спакинбергера о силлогизме вытолковано», «Диалог» патриарха Геннадия Схолария, творения Симеона Метафраста, отрывки из хроники Никифора Каллиста Ксанфопула, отрывки из хроники Евсевия Кесарийского, «Повесть о Варлааме и Иоасафе», «Епифания, епископа Кипрского о восстании из мертвых свидетельство», послание Игнатия Богородице и ответ ему Богородицы, произведения Василия Великого, Григория Богослова, Дионисия Ареопагита

Но как-то так получилось, что несмотря на эту активность, местное православное население, особенно паны, не торопились признать заслуги Курбского и признать его лидером.

Дальше Филюшкин переходит к знаменитой переписке. Он рассматривает и характеризует по очереди все письма князя и царя. В первом Курбский обвиняет царя в коварстве и неблагодарности. Грозный эти обвинения отвергает и, в свою очередь, обвиняет того в предательстве:

Трусости и лицемерию князя Грозный противопоставил поведение его холопа Василия Шибанова, доставившего к царю послание Курбского: «Как же ты не стыдишься раба своего Васьки Шибанова? Он ведь сохранил свое благочестие, перед царем и перед всем народом стоя, у порога смерти, не отрекся от крестного целования тебе, прославляя тебя всячески и вызываясь за тебя умереть».

Главный вывод Ивана Грозного: «Русские же самодержцы изначала сами владеют своим государством, а не бояре и вельможи!» На основе этого заявления, сделанного за полгода до знаменитого отъезда в Александровскую слободу, историки называют Первое послание Грозного «программным документом опричнины». Благодаря полемике с Курбским царь сам для себя сформулировал обвинения в адрес «внутренних врагов». Можно было приступать к «наведению порядка» и искоренению «измены».

Ответить Курбскому нечего, и он надолго замолкает. А когда наконец пишет ответ, то этот ответ выглядит несколько нелепо: «Он вновь обрушивается на царя с критикой, но ругает его на этот раз... за неумение писать письма! Мол, царь – невежда и не знает эпистолярного этикета! По удачному выражению В. В. Калугина, оно является своего рода «литературным манифестом» писателя-западника. Курбский исповедовал европейские принципы эпистолографии и упрекал Грозного в писательской «неискусности» именно с этих позиций.»

Несколько, казалось бы, неожиданная претензия Курбского к царю-тирану – почему он обрушился на князя с обличениями и ответными обвинениями – во многом объясняется стремлением беглого боярина вести дискуссию в «образованном», «риторском» духе. В европейской эпистолографии в подобных случаях был принят особый жанр письма: «epistola consolatoria exilii» («послание, утешающее в изгнании»). Помимо западных образцов князь опирался на известный на Руси с XI века жанр «утешной грамоты», заимствованный древнерусской литературой из византийской книжности, развивавшей традиции античных риторик. Курбский же получил вовсе не «утешительный» ответ, что, помимо эмоциональной обиды, вызвало обвинение в адрес Ивана IV в незнании законов эпистолярного жанра. По выражению академика Д. С. Лихачева, «Курбский пишет Грозному с высот своей новой образованности. Его позиция, которую он стремился занять в своих письмах по отношению к Грозному, – это позиция утонченного и вкусившего западной образованности интеллигента, поучающего грубого неуча».

Закончив поучение, Курбский быстренько сворачивает повествование: «Я хотел сперва ответить тебе на каждое твое слово, царь... но удержал руку с пером... Я все возлагаю на Божий суд... Промолчу я и потому, что недостойно благородным браниться, как будто невежественным рабам. Тем более не подобает нам, христианам, извергать из уст непристойные и злые слова...»

В очередном ответе «Грозный однозначно признает, что он грешник, сравнимый по масштабам беззаконий с самыми отъявленными негодяями библейской истории. Но он предлагает Курбскому объяснить: почему же тогда Господь не спешит покарать преступного монарха? Почему Иисус явно на стороне русского царя, что неопровержимо доказывается его победами в Ливонии? Почему деяния царя перевешивают его грехи? А его обличители, в том числе и Курбский, которые мнят себя богоугодными, с позором бегут прочь от победоносной христианской хоругви Ивана IV?»

К этому времени Курбский уже уходит на покой и у него образуется много свободного времени, которое он посвящает большому труду по истории Московии и Ивана Грозного в частности. Тогда-то он и придумал ту концепцию «двух Иванов».

Переписка на этом заканчивается, а Филюшкин переходит к повседневной жизни Курбского как литовского пана.

Курбский быстро ощутил разницу между держанием имения в Великом княжестве Литовском и владением вотчиной в Московском государстве. Он столкнулся с явлениями, в Московии второй половины XVI века уже подзабытыми, – например, самовольным захватом земель. 3 мая 1566 года датировано донесение Богуша Корецкого, старосты Луцкого, Браславского и Винницкого, что «приезжал ко мне его милость князь Андрей Михайлович Курбский» и жаловался, что окрестные паны «земли и оседлости свои около волости моей Ковельской открытою силою заселяют, присоединяют к своим имениям и присвояют земли, принадлежащие к имениям моим Ковельской волости: поля, сенокосы, дубравы, боры и леса, нарушая вековечные границы и размежевание»

Впрочем, князь Андрей быстро освоился в незнакомых условиях.

Поэтому ничего не оставалось, как вспомнить боевое прошлое. Конечно, несколько смущало то, что раньше Курбский воевал за Казань и Ливонию, а теперь предстояло сражаться за смединский сенокос. Но у каждого этапа жизни свои битвы. По приказу Курбского его люди, Иван Келемет и Постник Вижевский, собрали отряд ковельских крестьян, вооружили их и отправились мстить обидчикам. Судя по материалам уголовного дела, которое возбудили против людей Курбского по жалобе менее щепетильного в вопросах сутяжничества князя Александра Федоровича Чарторыйского, ковельские крестьяне отвели душу: они разоряли пасеки, грабили, насиловали, избивали безоружных жителей Смединской земли

По словам Филюшкина, «Человек, который когда-то управлял всей Русской Ливонией, герой взятия Казани, смельчак, осмелившийся бросить вызов самому Ивану Грозному, – считает какие-то мелкие деньги, откровенно по-бандитски выколачивает долги и наслаждается, когда по его приказу издеваются над слабыми. Поистине, князь Курбский зажил в Великом княжестве Литовском другой жизнью.»

После смерти Курбского его поместья вернулись к королю, а род его пришел в упадок.

Tuesday, December 6, 2011

Цикл о Волкодаве. Мария Семенова

Волкодав.
Право на поединок.
Истовик-камень.
Знамение пути.
Самоцветные горы.

С этим циклом у меня произошло так, как часто происходит с хорошими сериями книг — с каждой новой частью перечитываешь по порядку все предыдущие. О первой мне рассказал знакомый году в девяносто шестом. Он серьезно занимался айкидо и в Волкодаве его, насколько я понимаю, заинтересовала эта часть истории. А мне Волкодав понравился с чисто литературной стороны. Редко попадается так хорошо написанное фэнтези. Дело, конечно, не в особенностях самого жанра, а в его коммерческой привлекательности, в том числе для малограмотных авторов. А Семенова автор грамотный. Ну, по крайней мере, может им быть.

Естественно, книги в цикле немного неровные. Но в отличие от обычных случаев, когда продолжения лучше не читать, здесь обе первые книги очень хороши: хорошее знание старинного быта, плотный сюжет, где все нелишнее, все когда-то пригождается. Очень хороший язык, такой не берется на пустом месте, а долго воспитывается. И особенно радует то, что герои живут, растут, меняются. Третья книга лишь немногим уступает первым, и только в четвертой-пятой глаз цепляется за висящие хвосты сюжета, очевидно, оставленные для коммерческого развития проекта силами чернорабочих. Чернорабочие не заставили себя долго ждать, и после первых же книг Волкодава пошла серия «Мир Волкодава». В ней вышло штук восемь продолжений, но то ли успех оказался невелик, то ли качество не устроило Семенову, но серия заглохла. Мне, как читателю, кажется, что первые две книги оказались настолько хороши, что было очень трудно удержаться на уровне.

Только недавно вышла пара книг самой Семеновой, где действие происходит в том же мире: «Там, где лес не растет» и «Бусый волк». До них я уже не добрался и вряд ли когда доберусь. Уж слишком эпическим был финал «Самоцветных гор», чтобы после него читать что-то еще. Тем более, что эпичность не пошла на пользу понятности.

Saturday, December 3, 2011

Две истории побега-II. Побег из рая. Александр Шатравка

В старые добрые времена, много-много лет назад, в стране СССР жил маленький народец. Они называли себя хиппи, но были не очень-то похожи на другой народец с таким же названием, который жил в других странах. Наверное, был это другой народец, потому что, хоть выглядели они немножко похоже, мечтали они о другом. Одни мечтали в основном о том, чтобы выпить. Другие мечтали о том, чтобы уехать из этой страны в другую. Их не пускали, но они все равно мечтали. Они строили самые разные планы: уплыть из Батуми или даже из Крыма в Турцию, перейти границу с Польшей, с азербайджанскими контрабандистами уйти в Иран, записаться в альпинисты и уйти через Таджикистан в Индию, поехать по путевке в Болгарию, а оттуда сбежать в Грецию... Кстати, не все эти планы были такими идиотскими, как кажется. В 1974 году Слава Курилов (он, правда, не хиппи, но тоже романтик) купил путевку на круиз по Тихому океану. Были тогда такие смешные круизы, без захода в порты (чтобы хиппи не разбежались). Ну, хоть воздухом тропическим подышать. Так вот, когда лайнер «Советский Союз» (ей-богу, так и назывался!) плыл не очень далеко от Филиппин, Слава взял ласты и прыгнул в море. Ночью, чтобы никто не заметил. Он плыл почти трое суток и доплыл до островов. Еще бы, йог, аквалангист, хорошо ему. Он потом написал об этом книгу «Один в океане». Истории других, тех, кому не так повезло, мы уже, наверное, никогда не узнаем. Кто утонул в море, кто заблудился в тайге, кто сорвался в трещину на леднике. А были еще некоторые, которым, казалось бы, повезло, которые прорвались, они были уже по ту сторону границы, но что-то вдруг шло не так, и им, уже вообразившим себя на свободе, вдруг приходилось не просто возвращаться назад, но еще и понести наказание. Даже представить себя на их месте страшно.

И вот история одной такой компании. В том же 1974 году четверо мальчишек с Украины решили, сами того не зная, повторить побег семьи Солоневичей. К тому времени, правда, Финляндия сильно изменилась. О том, что финны выдают Советскому союзу пытавшихся бежать, всем было хорошо известно, поэтому они планировали перейти аж две границы и попасть в Швецию. Не вышло. Через советско-финскую границу они перебрались. Кстати, в книге приводятся очень забавные цитаты из переписки на форуме с бывшими пограничниками. Видимо, им тогда так влетело за разгильдяйство, что они надолго и всерьез возненавидели эту четверку нарушителей. К сожалению, уже на той стороне они попались финским пограничникам, от которых СССР потребовал немедленно арестовать и выдать беглецов. Несколько дней в финской тюрьме, которые потом, наверное, долго снились ребятам в советских аналогичных учреждениях, и их передали советским представителям.

И вот тут ребята сделали ошибку. Впрочем, не знаю, ошибку или нет, но последствия у того, что они сделали, были очень тяжелыми. Они слышали, что за попытку побега дают три года тюрьмы. Они решили симулировать психическое заболевание, потому что знали, что воров и убийц направляют на шестимесячное принудительное лечение. Так то воры и убийцы, а тут «изменники родины»...

В общем, двое из них сели в тюрьму на 3-3.5 года, а автора книги, Сашу Шатравка, и его брата отправили на принудительное лечение. И кто же знал, что срок этого лечения будет куда больше шести месяцев, что «лечить» их будут почти пять лет. Саша вышел из больницы только в 1979 году.

Книга «Побег из рая» в основном и посвящена рассказам об этих пяти годах. История жуткая и трагическая. Жизнь четверых юных обормотов была, по сути дела, искалечена. Но если бы в книге была рассказана только эта история, она была бы мало кому интересна. Шатравка пересказывает жизнь тех, с кем встретился на принудительном лечении. Антисоветчики. Литовские, украинские и эстонские националисты. Убийцы и растлители малолетних. Поэты. Алкоголики.

Александра Шатравку по понятным причинам больше всего интересовали люди, либо пытавшиеся уехать на Запад, либо уже пожившие там. Он рассказывает несколько таких историй. Человек по фамилии Стёба уехал из Западной Украины в Австралию еще тогда, когда Западная Украина не была в составе СССР. Потом решил приехать в родное село, а когда собрался назад в Австралию, его уже не выпустили. Другой паренек, Володя Корчак, остался в Швеции, когда его отправили туда в командировку. Через несколько лет судно, на котором он работал в Швеции, пришло в СССР, а он, лопух, пошел погулять по городу. «Я же не совершил никаких преступлений», удивлялся он. Очутился на принудлечении. Михаил Иваньков работал на танкере «Туапсе», который захватили чанкайшисты на Тайване в 1954 году. Матросы долго не могли вернуться домой. А когда Иваньков смог через США приехать в СССР, его тут же арестовали и за измену родине осудили на расстрел. Симулировал сумасшествие, оказался на принудлечении. Юрий Ветохин, пытался бежать на надувной лодке из Коктебеля в Турцию, но был задержан и осужден за измену родине. С 1967 по 1975 — принудлечение. В 1978 году, как Слава Курилов, купил путевку в тихоокеанский круиз, прыгнул в море, плыл двадцать часов, пока не добрался до индонезийского острова, откуда уехал в США. Калмык Ермак Лукьянов, во время войны попавший в плен, возможно, сотрудничал с немцами, после войны оказался в Бельгии, получил гражданство, а во время хрущевской оттепели попросивший разрешения вернуться. Ему сказали, что сначала нужно искупить вину, а для этого надо пофотографировать военные объекты НАТО. Разрешили съездить в СССР и даже вернуться в Бельгию, но после этого посещения ему расхотелось сотрудничать с разведкой. Поэтому во время следующего приезда в Россию его арестовали, признали шизофреником и отправили на принудлечение. «Вылечили» и в 1982 году расстреляли. Эстонец Хейга Игесма, который уже ходил в Швецию маршрутом братьев Шатравка, из Карелии через всю Финляндию, поработавший там полгодика и вернувшийся назад с контрабандой. Его арестовали и отправили на полгода в психиатрическую лечебницу. Потом он пытался бежать еще раз, но неудачно, и теперь угодил на принудлечение надолго.

Честно говоря, книга очень специфическая. Читать ее страшновато и не очень приятно — такое в нее упаковано количество человеческих трагедий. Но, как говорится, «в конце все должно быть о'кей, а если не все о'кей, значит, еще не конец!» После освобождения Шатравка сотрудничал с диссидентскими организациями, в том числе группой «Доверие». Насколько я понял, сотрудничал не из убеждений, а в поисках пути на Запад. В 1982 его арестовали, посадили за антисоветскую деятельность на три года, потом подкинули наркотики и добавили еще два с половиной года. В 1986 году ему разрешили уехать почему-то в Израиль, откуда он перебрался в США. Хэппи-энд всегда радует. Хэппи-энд в документальной книге, да еще после таких мытарств, радует вдвойне. Парень добрался до своей мечты. Что еще важнее, он в ней после этого не разочаровался:

С Иринкой,моей нынешней супругой у нас была своя небольшая транспортная компания , наши девять траков перевозили грузы по дорогам Америки.

Из Нью Йорка мы переехали в лесной штат Мэйн и теперь зарабатываем себе на жизнь гоняя свой собственный тяжёлый грузовик и много путешествуем по миру.

Мне никто не указывает в этой стране как жить и что делать.Я делаю то,что мне нравится и так,как считаю правильным .Моё счастье в Америке зависит от меня и я могу назвать себя счастливым человеком потому,что я добился всёго, о чем мог только мечтать в той стране.

Я ему не завидую, потому что цена была заплачена очень высокая. Но я очень рад за него. Жму лапу!

В 2005 году Александр Шатравка решил написать книгу воспоминаний. Он побывал на Украине, в тех больницах, где ему довелось отсидеть, был в Карелии, откуда они пытались бежать, был в Финляндии, даже в камере той финской тюрьмы, где они пробыли несколько дней. И вот результат — книга «Побег из рая» вышла в нью-йоркском издательстве Liberty Publishing House. Текст книги выложен автором в свободный доступ в блоге по адресу karel500.livejournal.com.

Еще раз скажу, книга специфическая и не очень приятная. Советовать прочитать не буду. Как исторический документ она совершенно незаменима. Но не для всех.

Tuesday, November 22, 2011

Addenda к «Трем книгам Н. Эйдельмана о российской истории»

На днях я писал о книгах Н. Эйдельмана и пересказывал кусочки из биографии Леонтия Васильевича Дубельта. Через несколько дней совершенно случайно наткнулся на три превосходные статьи в журнале Сеанс, нумер 23-24:

«Дубельт. Голубое сукно». Самуил Лурье.

«Липранди. Особые поручения». Алексей Востриков

«Липранди и Дубельт. К загадке одного политического процесса». Игорь Волгин

Очень рекомендую. Очень.

Sunday, November 20, 2011

Две истории побега-I. Россия в концлагере. Иван Солоневич

В начале этого года я писал о книге Владимира Чернавина «Побег из Гулага». Как я говорил, бежали из Гулага многие. История Ивана Солоневича и его семьи не очень похожа на историю Чернавиных, но и те, и другие были вынуждены бежать из мест заключения за границу. Солоневичи, правда, в отличие от Чернавиных, отлично знали, за что они сидят — за вторую попытку покинуть СССР. Первую Иван Солоневич, его сын и брат предприняли в 1932 году. Заблудились в карельских болотах, вымокли, еле вышли обратно, благополучно избежав пограничников и вернулись домой. Осенью 1933 года они попробовали бежать еще раз, но ГПУ оказалось на высоте. Им подсунули осведомителя, которого они взяли в свою группу, и благодаря которому всех их взяли еще в поезде Ленинград-Мурманск. Проведя меньше года в лагере, они смогли найти друг друга, договориться и бежать еще раз, на этот раз, наконец, удачно.

Иван Лукьянович Солоневич вообще был человеком неординарным. Достаточно пробежать глазами статью в Википедии (очень рекомендую), чтобы оценить масштаб личности. При том, что его политические взгляды мне кажутся нелепыми, исторические воззрения смешными, а национализм — диковатым, по-человечески он очень интересен. Его записки о советской жизни двадцатых-тридцатых годов необычны своей независимостью, таких до нас дошло не много. Та же независимость удивляет и в описании лагерной жизни. Солоневичи умудрились поставить себя наособицу — тут сыграла роль и физическая подготовка Ивана Лукьяновича, и то, что их семью не сразу разлучили, и они смогли постоять друг за друга. Впрочем, есть у меня подозрение, что Солоневич немного бравирует в этих воспоминаниях и выставляет себя куда более лихим мужиком, чем оно было на самом деле. Если ему верить, то он там с уголовниками свой парень был, и чекистов они по струнке строили, и на особом положении числились, но при этом ни разу честью не поступились. В последнем я почти не сомневаюсь, а вот что им жилось там так легко, как пишет Солоневич, верится мало. Хотя знаете, я, возможно, и поверил бы, если бы доверие мое к Солоневичу не было подорвано им самим на первых же страницах книги. Нет, он не врал. Он изложил свое мнение:

Но как бы ни оценивать шансы «мирной эволюции», мирного врастания социализма в кулака (можно утверждать, что издали виднее), один факт остается для меня абсолютно вне всякого сомнения. Об этом мельком говорил краском Тренин в «Последних Новостях»: страна ждет войны для восстания. Ни о какой защите «социалистического отечества» со стороны народных масс не может быть и речи. Наоборот, с кем бы ни велась войнами какими бы последствиями ни грозил военный разгром, все штыки и все вилы, которые только могут быть воткнуты в спину красной армии, будут воткнуты обязательно. Каждый мужик знает это точно так же, как это знает и каждый коммунист! Каждый мужик знает, что при первых же выстрелах войны он в первую голову будет резать своего ближайшего председателя сельсовета, председателя колхоза и т.д., и эти последние совершенно ясно знают, что в первые же дни войны они будут зарезаны, как бараны.

Вот этот прогноз, так блистательно провалившийся всего через пять лет, заставил меня до такой степени усомниться в аналитических способностях И. Л. Солоневича, что и всю остальную книгу я читал с большим скептицизмом, отмечая все места, где автор, как мне казалось, опять выдавал желаемое за действительное. Было бы очень любопытно сравнить книгу с тем, как оно там действительно происходило, но кто же это напишет? Хотя, один умолчанный Солоневичем факт я хотел бы привести. В 1933 году из СССР они бежали всемером: трое Солоневичей, жена Бориса Ирина Пеллингер, их знакомый Никитин (в книге Степанов), жена другого знакомого Е. Пржиялговская и стукач Бабенко. Осудили всех, кроме, конечно, стукача (хотя он тоже проходил в ГПУ по другому делу). Ну, о Пржиялговской и о Никитине Солоневич пишет без особой симпатии, но вот Ирину Пеллингер они в лагере все-таки бросили. Я не берусь их обвинять, наверное, это был их единственный шанс на спасение, но она-то не спаслась... Она отсидела свой срок, вышла на свободу, а в 1936 году ее арестовали снова. В 1938 по приговору тройки при УНКВД по Дальстрою расстреляна за контрреволюционную деятельность. Вряд ли за свою, кстати, скорее, за деятельность самого И. Солоневича. Кстати, жена Ивана, Тамара, тоже была убита НКВД. В 1932 году после фиктивного развода и последовавшего такого же фиктивного брака с немецким инженером она уехала в Германию. В 1938 году она вместо Ивана вскрыла бандероль с книгами — и была убита взорвавшейся бомбой. А И. Л. Солоневич продолжал писать книги и заниматься политикой. Наверное, потому-то после войны и брат его, Борис, решил порвать с ним связь. Он считал занятия брата политикой причиной всех несчастий. Вероятно, он прав. Но все-таки Ивана Солоневича есть, за что уважать. То, что он, хоть и монархист, дураком не был, видно из вот этих его строк:

«Советская эра рано или поздно закончится. А после СССР нам будут предлагать очень многое. И все будут врать в свою лавочку. Будет много кандидатов в министры и вожди в партийные лидеры, и военные диктаторы. Будут ставленники банков и ставленники трестов – не наших. Будут ставленники одних иностранцев и ставленники других. И все будут говорить, - и прежде всего, о свободах – самая многообещающая и самая ни к чему не обязывающая тема для вранья.

Появятся, конечно, и пророки - изобретали какого-нибудь нового земного рая. В общем, будет всякое. И на всякого мудреца найдется довольно простаков - бараны имеются во всех странах мира, от самых тоталитарных - до самых демократических. Постарайтесь не попасть в их число. Это не так просто, как кажется»

Sunday, November 13, 2011

Братья Львиное Сердце. Рони, дочь разбойника. Астрид Линдгрен

В очередной раз с некоторой неловкостью признаюсь в том, что обожаю сказки. Но с Линдгрен у меня не очень сложились отношения. Непонятно, почему. Кроме Карлсона и вот этих двух я, кажется, больше ничего не смог дочитать.

«Братья Львиное Сердце» я впервые прочитал в сборнике «Музыка голубого колодца» лет в тринадцать-четырнадцать, наверное. Сборник у меня как-то очень быстро пропал, и я долго мечтал перечитать эту повесть. Теперь она показалась мне немного слишком простой и короче, чем она могла бы быть. С другой стороны, нужен ли нам второй «Властелин колец»? А это примерно тот же сюжет. Ну, очень приблизительно: два брата попадают в сказочную страну, где сначала живут по-сказочному, а потом выясняется, что и воевать нужно по-сказочному со сказочными врагами. Враги — абсолютное зло, поэтому никаких моральных проблем не возникает, развития особенного нет, хотя читается и увлекательно.

«Рони, дочь разбойника» — совершенно другая история, более близкая к другим книгам Линдгрен, как мне кажется. Она мне впервые попалась в «Науке и жизни» в 1987 году, и я долго гонялся за всеми номерами, но так и не смог прочитать ее целиком. В этом году, наконец-то, я ее догнал.

«Братья Львиное Сердце» — книга более детская, она попроще: есть добро, есть зло... Ну, не случайно мне пришел в голову «Властелин колец». «Рони» романтичнее и разнообразнее. В диком лесу живут две конкурирующие шайки разбойников. Конечно, они друг друга презирают и ненавидят. В одной шайке растет одиннадцатилетняя девочка, Рони, а в другой — одиннадцатилетний мальчик, Бирк. Однажды они встречаются. Конечно, они друг друга точно так же презирают, как взрослые. До тех пор, пока вместе не попали в беду. Через какое-то время они подружились и возникла ситуация, чем-то напоминающая ситуацию Монтекки и Капулетти. Известно, что одиннадцать лет — возраст, когда люди самые умные. Потом — только деградация. Вот и Рони с Бирком, в отличие от Ромео и Джульетты, нашли выход из положения. Ну, правда, и взрослые оказались не по годам умны. Сказочно. За это и люблю сказки.

Может быть, я у Линдгрен больше так ничего и не прочитаю, но вот эти две сказки вполне тянут на золотой фонд детских книг.

Пиршество демонов. Сборник НФ рассказов

Айзек Азимов Что если…
Лино Альдани Повальное безумие
Норберт Винер Голова
Чэндлер Девис Блуждая на высшем уровне
Артур Кларк Юпитер пять
Джеймс Макконнелл Теория обучения
Уилльям Моррисон Пиршество демонов
Джон Пирс Грядущее Джона Цзе
Джон Пирс Не вижу зла
Роберт Ричардсон Малыш Андерсон
Джордж Смит В безвыходном положении
Лео Сцилард К вопросу о "Центральном вокзале"
Роберт Уилли Вторжение
Конрад Фиалковский Я - Миликилос
Otto Фриш О возможности создания электростанций на угле
Фред Хойл, Джон Эллиот Дар Андромеды


Сборник неплохих классических рассказов. В шестьдесят восьмом других, в общем-то, и не печатали. Но, честно говоря, вспомнить из них смогу едва ли пару. Включая «Дар Андромеды», который здесь опубликован не целиком, только отдельные главы. В общем, впечатления весьма средние.

Грань веков. Н. Я. Эйдельман

Эта книга, в отличие от первых трех, не сборник нескольких историй, а подробная история одного события — дворцового переворота 1801 года и убийства Павла I. Эйдельман, как всегда, аккуратен с историей. Он не делает из Павла I ни чудовищного безумца, каким его часто изображали историки двадцатого века, ни непонятого великого государственного деятеля, каким он бывает у некоторых поп-историков века двадцать первого.

Эйдельман выстраивает очень любопытную конструкцию, иллюстрирующую российское общество в конце XVIII века. Итак, в начале века Петр I попытался дать толчок к развитию России. Ключевым моментом было внедрение просвещения («Есть еще в России люди, которым дорого просвещение!»). По известному изречению Пушкина, неминуемое следствие просвещения — свобода. Просвещение Петра I парадоксальным образом сочетало просвещение с рабством. Из этого противоречия и выросли конфликты, определившие события на грани веков. Эйдельман выделяет четыре группы общества по отношению к диалектическому противоречию просвещения и рабства. Во-первых, сторонники просвещения, чьи идеи в основном выражали Радищев, Новиков, Дашкова, Никита Панин, Денис Фонвизин. Это, как говорит Эйдельман, первое «непоротое» поколение дворян, выросшее уже после Манифеста дворянской вольности. Во-вторых, самая могущественная партия, которую Эйдельман называет «циниками». Эта партия пыталась продолжить политику Петра, получая максимум плодов прогресса, но не в коей мере не двигаясь в сторону свободы. Эта сторона представлена, естественно, властью — Екатерина, Орлов, Потемкин. Эти две группы были самыми влиятельными в конце XVIII века. Были и еще две. Были консерваторы, прародители будущих славянофилов, например, М. Щербатов. Они были согласны пожертвовать просвещением ради сохранения традиционных патриархальных ценностей (в том числе и в виде рабства). Это тоже дворяне. А был, кроме дворян, еще и народ, «не делавший разницы между людьми, носящими немецкое платье», между демократами, циниками и славянофилами. Это четвертая группа. Самая большая, но никому особенно не интересная, ни первым трем, ни историкам (в силу того, что не было там грамотных людей, способных изложить их требования), ни нам (поскольку историки о них тоже ничего не пишут).

Павел I воспитывался в духе просвещения (в основном Паниным) и мечтал о демократических реформах, избранных дворянских собраниях, Сенате и тому подобном. Мечтал, видимо, до Французской революции. После смерти Екатерины, планировавшей передать власть не сыну Павлу, а внуку Александру, Павлу пришлось устроить чуть ли не переворот. Правда, сына он не только не убил, но даже не отправил в крепость. Влияние партии «циников» резко упало, но и прогрессисты не получили желаемого. Павел не подписал проект конституции, подготовленный Фонвизиным и Паниным. За какую же партию начал играть Павел? А ни за какую. Он сам по себе:

Через полвека будет сказано: «Павел I явил собой отвратительное и смехотворное зрелище коронованного Дон-Кихота».

Если коллекционировать общие внешние признаки, сближающие Павла и «рыцаря печального образа», то действительно найдем немало. Кроме странствующих рыцарей, прекрасной дамы, ее перчатки и замка, кроме острова (Мальты), которым один из двух рыцарей одарил Санчо Пансу, а другой – себя, найдем странность поступков, смесь благородства и причуд, мучительных себе и другим, калейдоскоп пророческих видений: солдат, встретивший во сне Михаила Архангела, принят царем, и его рассказ играет роль в основании Михайловского замка и наименовании Михаилом последнего сына Павла I.

Прорицатель Авель, предсказывающий скорую кончину Павлу и отправляемый за то в тюрьму.

При известном воображении малограмотный Кутайсов – камердинер, превращенный в графа, – сойдет за испорченного властью Санчо Пансу.

Наконец, историческая судьба причудливо сводит коронованного российского Дон-Кихота с родиной Сервантеса и его героев – сводит в парадоксальной, «донкихотской» ситуации:

Кроме этих донкихотских историй, про Павла рассказывают множество анекдотов. Эйдельман некоторые из них рассматривает и показывает, что хотя под некоторыми из них есть какая-то основа, Павел не был таким уж жестоким самодуром. Он приводит статистику разнообразных наказаний, штрафов и приговоров Тайной экспедиции, из которой видно, что их было меньше, чем потом, при Александре I. Кроме того, эти преследования коснулись по большей части дворянства. Купцы, крестьяне и мещане преследованиям Павла подверглись гораздо меньше.

Были, конечно, и те анекдотичные истории с запрещением носить круглые шляпы, танцевать вальс, отращивать бакенбарды, и даже носить «синие женские сюртуки с кроеным воротником и белой юбкой». Но, по мнению Эйдельмана, все эти указания имеют один общий источник — стремление к максимальной централизации власти, полнейшему контролю над всем происходящим в стране. Кстати, и та знаменитая игрушка, модель города Санкт-Петербурга, имела своей целью не развлечение, а контроль. Это стремление к контролю, самодержавию, единовластию в конечном счете, пожалуй, и погубило Павла.

Неудивительно, что против такого монарха объединились обе ведущие политические силы. Объединились неявно, без заключения каких-либо пактов, просто действовали в одном направлении. Дальнешее пересказывать не буду. Все это подробно и интереснейшим образом расписано в «Грани веков». Все это и еще плюс множество историй жизни различных людей, хороших и плохих, успешных и неудачников, авантюристов и честных людей.

Так, нашлось там место для двух людей, с которыми мне довелось встретиться этим летом, дона Хосе де Рибаса и Луи Александра графа Ланжерона. В Одессе я ходил по улице имени первого и купался на пляже имени второго. Рибас был одним из самых активных участников заговора, а Ланжерон оставил подробнейшие записки, один из лучших источников по той эпохе. Рибас, оказывается, был тем еще авантюристом! Подробная история его жизни, описанная Эйдельманом в «Твоем восемнадцатом веке», могла бы вдохновить Дюма на еще один роман из жизни России: каталонский дворянин, Неаполь, дипломатия, политические интриги, похищение княжны Таракановой агентом Кремля Алексеем Орловым, морские сражения с турками... В общем, эпическая жизнь. И вот ее венец, де Рибас сажает на престол нового царя, определив будущее России на ближайшие четверть века (если не больше).

А вот еще одна шикарная история из жизни: две загадочные французские агентессы работают в России, но по стечению обстоятельств, сами не зная о том, они играют друг против друга:

С целью усыпить Кутайсова [еще больше] Пален приказал [госпоже] Шевалье неустанно осаждать его, содействовал пожалованию ему великолепных курляндских имений Альт и Ней-Раден и посоветовал ему ни на минуту не покидать Павла, чтобы иметь возможность сообщать ему, Палену, каждое слово императора, даже сказанное им хотя бы случайно».

Любопытно, что оплачиваемая Наполеоном красавица Шевалье, сама того не подозревая, работала против своего шефа и помогала Палену в его сложной комбинации.

Однако рядом другая дама, тоже выполняющая инструкции Парижа, – госпожа де Бонейль. Она, по-видимому, непосредственно отчитывается перед главой наполеоновской секретной службы Жозефом Фуше. Согласно публикатору материалов по ведомству Фуше, Бонейль как будто угадывала контригру противной стороны и старалась работать на первого консула, сначала сблизившись с Паниным и выведав некоторые его тайны, а затем через посредство «покоренного» Ростопчина. В результате получилась ситуация совершенно в духе Александра Дюма – конкуренция двух авантюристок, подстрекаемых из одного центра, Парижа, но ненавидящих, не доверяющих друг другу; госпоже Шевалье, добившейся больших высот (благорасположение Кутайсова и самого Павла), а также поощряемой самим Паленом, было не слишком трудно представить царю Ростопчина как обманщика, «маскирующего двойную игру».

Итак, Шевалье побеждает, проигрывая…

Две не менее интересные фигуры из числа заговорщиков: Петр Пален и Беннигсен. Умнейший Пален, если верить Эйдельману, был идеальным конспиратором. Он был не только сердцем, но и мозгом всей операции. Он продумал всё, предусмотрел все возможные препятствия, разработал планы на случай любых помех. И, наконец, разыграл все, как по нотам. Но в конце концов, как выяснилось, так и не выиграл. На трон он посадил Александра, а императоры не любят быть кому-то чем-то обязанными. Александр, «властитель слабый и лукавый», всегда отвергал подозрения о его участии в убийстве Павла и при первой же возможности отправил Палена в отставку. Пален был вынужден уехать в свою Курляндию и провести там остаток жизни. Беннигсен же, еще один лидер заговорщиков и, видимо, настоящий убийца Павла, позже стал одним из героев «Войны и мира». Пожалуй, теперь, когда я лучше знаю о судьбе Беннигсена, я буду уже по-другому перечитывать «Войну и мир».

Пожалуй, единственный приличный человек из всех героев этой неприглядной истории с убийством и предательством — Николай Саблуков, чья история, в общем-то, служит одним из лучших объяснений всей истории короткого правления Павла I:

Полковник Николай Саблуков – яркая личность, относящаяся несомненно к высокопросвещенной, нравственной части дворянства. В юности он слушал лекции в европейских университетах, получил блестящее образование, интересовался философско-нравственными системами в духе небезызвестной нравственно-религиозной секты гернгутеров. После переворота 11 марта 25-летний генерал-майор, перед которым открывалась широчайшая карьера, не может более служить. Потрясенный увиденным, он подал в отставку, поселился в Англии, женился на дочери основателя Британской картинной галереи Юлии Ангерштайн, но в 1812 г., узнав о нападении Наполеона, срочно возвратился в Россию, прошел всю кампанию (Кутузов 7 декабря 1812 г. свидетельствовал, что Саблуков «был все время в авангарде») и, защитив отечество, опять его покинул. Лишь изредка Саблуков наезжал в Петербург, сблизился с Библейским обществом, был явно не чужд вольному духу 1820-х годов.

– Я Вас боялся больше, чем целого гарнизона, – признался Пален Саблукову утром 12 марта.

– И Вы были правы, – ответил офицер.

– Поэтому, – возразил Пален, – я и позаботился Вас отослать [из дворца].

За этой особой позицией Саблукова целый слой российского просвещения, которому потемкинско-паленский взгляд на вещи не менее, а может быть и более, отвратителен, чем извращенное рыцарство Павла (последнего Саблуков описывает объективно и печально). Хорошо зная, что из офицеров, бывших в его полку в 1796 г., «всего двое остались в нем до кончины Павла Петровича», описав, как над его отцом едва не была учинена по приказу царя самая бесчеловечная и необоснованная расправа, Саблуков тем не менее несколько раз подчеркивает благородные намерения царя, низкий нравственный уровень павловского окружения. От Саблукова протягиваются ниточки к другим людям, иным формам сопротивления – это позиция идейного благородства, столь известная по лучшим людям XIX столетия…

Однако пассивность, неучастие подобных людей в каком-либо активном действии двух противостоящих сил, их многознание и недоносительство – признаки нараставшей, уже отмеченной нами не раз изоляции Павла I от своего класса; это делало царя при огромной самодержавной силе все более беззащитным; более того, вследствие нарастания самовластия, централизации разрыв царя с его опорой, социальным фундаментом даже усиливается.

Ну, и напоследок прелестная поучительная история, не имеющая прямого отношения к Павлу I, но навевающая мысли (что, кстати, Павел не приветствовал бы):

Египетский тиран Хаким из династии Фатимидов (996 – 1021), перевернул жизнь страны, приказав женщинам никогда не выходить на улицу, днем всем подданным спать, ночью – бодрствовать; и так в течение четверти века, пока имярек не сел на осла, не объявил правоверным, что они не достойны такого правителя, и исчез (после чего попал в святые, от которого ведет свое начало известная мусульманская секта друзов).

Tuesday, November 8, 2011

Три книги Н. Эйдельмана о российской истории

Твой девятнадцатый век
Твой восемнадцатый век
Вьеварум

Этим летом в замечательном блоге Томаса-Антуана зашла речь о научно-популярной исторической литературе, и я пожаловался на то, что этой литературы, собственно, почти нет. Очень рад предъявить опровержение своих собственных слов. Эти три книги Эйдельмана — шедевры научно-популярного жанра.

«Твой девятнадцатый век» когда-то выходил в издательстве «Детская литература», и, кажется, даже был у меня дома, но я его раньше не читал. Не знаю, может быть, раньше эта книга мне и не очень понравилась бы, но сейчас это было то, чего мне давно не хватало. Это сборник нескольких интереснейших историй о девятнадцатом веке, написанный человеком, объединившим в себе талант писателя и знания историка. Эйдельман исключительно хорошо разбирается в истории последних веков. Его любимые темы — дворцовый переворот 1801 года и убийство Павла I, декабристы и Герцен. Вокруг этих тем и разворачиваются истории, вошедшие в «Твой девятнадцатый век». Но Эйдельман не пересказывает общеизвестные факты. У него совсем другая история.

Так, история декабристов у него только просвечивает сквозь историю, например, некоего Боровкова. А этот мало кому известный человек, оказывается, сыграл очень важную роль в жизни декабристов. Александр Дмитриевич Боровков был всего лишь секретарем следственного комитета по делу декабристов.

Татищев, как только был назначен, получил повеление составить соответствующий манифест, которым Николай оповестил бы своих подданных о создании комитета. Царь пришел в восхищение от полученного текста, особенно от следующих строк:

„Руководствуясь примером августейших предков наших, для сердца нашего приятнее десять виновных освободить, нежели одного невинного подвергнуть наказанию“.

Царь обнял военного министра: „Ты проникнул в мою душу“. Министр же тотчас назначил настоящего автора манифеста, своего военного советника Александра Дмитриевича Боровкова, правителем дел комитета. Ситуация была такова: нужен умный, очень толковый человек.

Правда, если умен по-настоящему, то почти обязательно — вольнодумец; но пусть вольнодумец, лишь бы дело знал как следует!..

Боровков был литератором, одним из основателей Вольного общества любителей российской словесности.

Всю черную работу Боровков и его люди вынесли на себе и тем сразу приобрели в комитете вес куда больший, чем это полагалось по их чинам. Генерал-адъютанты совершенно бессильны без сопоставлений, анализов и планов ведения каждого дела, которые каждый вечер им подкладывает Боровков.

И тогда-то военный советник (с помощью Ивановского) попытался кое-что сделать для узников… Семьдесят два года спустя, когда Боровкова уже давно не было в живых, все в той же „Русской старине“ появился текст (не совсем полный) очень интересных записок. К счастью, в архиве сохранилась вся — от начала до конца — рукопись этих воспоминаний…

Только благодаря этим запискам „с вражеской стороны“ (но все же врага не совсем обычного), благодаря этим страницам мы знаем теперь некоторые подробности того, что происходило на сверхсекретных заседаниях комитетаю

...

Так и не сумел Александр Боровков помочь Михаилу Лунину. В других случаях — получалось. Сам Боровков считал, что немного смягчил участь по крайней мере десяти декабристов.

«Всего лишь секретарем», да? Мелкая сошка, да? А вот как бы не так! Он, выходит, неизвестный герой, не больше, не меньше, он спас не меньше десяти человек. А после такой истории уже совсем по-другому читается малюсенькая статья в Википедии о Боровкове:

После передачи дел в суд летом 1826 по заданию Николая обработал архивы следствия в т. н. «Алфавит Боровкова» — первый биографический словарь декабристов. Всего в «Алфавит» включено 579 человек, в том числе 121 человек — осуждены судом, 57 — наказаны во внесудебном порядке. 290 человек — подследственные, признанные невиновными, а также «прикосновенные» лица, вовсе не привлекавшиеся к следствию; остальные — вымышленные имена, упомянутые в показаниях подследственных.

Достиг сенаторского звания в 1840, в 1846 уволен с государственной службы по обвинению в растрате. Имел пятерых детей, из них Николай Александрович (1836—1905) достиг генеральского звания. До 1825 — один из основателей Вольного общества любителей российской словесности, литератор-любитель. Автор «Автобиографических записок» (первая публикация 1898).

Изрядная часть книги посвящена любопытнейшему человеку, Леонтию Васильевичу Дубельту, начальнику штаба Корпуса жандармов и управляющий небезызвестным Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии. А ведь было время, когда он вполне мог оказаться среди декабристов, на каторге. Он даже попал в тот самый «Алфавит Боровкова» как лицо, близкое к декабристам. Но вдруг он получил предложение от Александра Христофоровича Бенкендорфа...

Через полвека потомки опубликовали кое-какую семейную переписку, относящуюся к тому решающему моменту в биографии Леонтия Васильевича. Он сообщил жене в тверскую деревню о неожиданной вакансии. Анна Николаевна, долго воспитывавшаяся среди людей, говоривших о жандарме презрительно или в лучшем случае небрежно, была сперва не в восторге от новостей и написала мужу: „Не будь жандармом“.

А вот его ответ жене:

„Ежели я, вступя в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не мешаясь в дела, относящиеся до внутренней политики, буду опорою бедных, защитою несчастных; ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое и справедливое направление, — тогда чем назовешь ты меня? Не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли место мое самым отличным, самым благородным?

Так, мой друг, вот цель, с которой я вступлю в корпус жандармов: от этой цели ничто не совратит меня, и я, согласясь вступить в корпус жандармов, просил Львова, чтобы он предупредил Бенкендорфа не делать обо мне представление, ежели обязанности неблагородные будут лежать на мне, что я не согласен вступить во вверенный ему корпус, ежели мне будут давать поручения, о которых доброму и честному человеку и подумать страшно…“

Эйдельман комментирует:

„В вас всякий увидит чиновника, — извещала инструкция шефа, — который через мое посредство может довести глас страждущего человечества до престола царского, и беззащитного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора“.

Письмо Дубельта жене как будто списано с инструкции шефа жандармов и начальника III отделения.

Говорили, будто бы пресловутый платок, которым Николай I просил Бенкендорфа отереть как можно больше слез, долго хранился в архиве тайной полиции. Авторитет же нового могущественного карательного ведомства был освящен царским именем: не „Министерство полиции“, а III отделение собственной его императорского величества канцелярии.

Все эти подробности приведены здесь, чтобы объяснить, как непросто было то, что сейчас, с дистанции полутора веков, кажется столь простым и ясным.

Дальше следует изумительная, глубоко психологическая история душевных перемен и карьерного роста Дубельта.

«Твой восемнадцатый век» — продолжение первой книги. Здесь речь идет о Петре III, трагической судьбе детей Анны Леопольдовны, проживших почти всю жизнь взаперти, не выходя со двора, а потом неожиданно освобожденных, но никому на свободе не нужных, о Пугачеве — никогда не приходило в голову, что ему было-то всего тридцать три года, когда начался бунт... Неожиданную историю рассказывает Эйдельман о том, почему же все-таки Ганнибал оказался в России:

Так или иначе, в 1703 году Ибрагим с братом оказались в столице Турции, а год спустя их вывозит оттуда помощник русского посла. Делает он это по приказу своих начальников — управителя посольского приказа Федора Алексеевича Головина и русского посла в Стамбуле Петра Андреевича Толстого. Тут мы не удержимся, чтобы не заметить: Петр Толстой — прапрапрадед великого Льва Толстого, прямой предок и двух других знаменитых писателей, двух Алексеев Толстых, — руководит похищением пушкинского прадеда!

И разумеется, все это дело — по приказу царя Петра и для самого царя.

Двух братьев и еще одного «арапчика» со всеми мерами предосторожности везут по суше, через Балканы, Молдавию, Украину. Более легкий, обычный путь по Черному и Азовскому морям сочли опасным, так как на воде турки легче бы настигли похитителей…

Зачем же плелась эта стамбульская интрига? Почему царю Петру срочно потребовались темнокожие мальчики?

Вообще, иметь придворного «арапа», негритенка, при многих европейских дворах считалось модным, экзотическим… Но Петр не только эффекта ради послал секретную инструкцию — добыть негритят «лучше и искуснее»: он хотел доказать, что и темнокожие «арапчата» к наукам и делам не менее способны, чем многие упрямые российские недоросли. Иначе говоря, тут была цель воспитательная: ведь негров принято было в ту пору считать дикими, и чванство белого колонизатора не знало границ. Царь Петр же, как видим, ломает обычаи и предрассудки: ценит головы по способностям, руки — по умению, а не по цвету кожи…

Третья книга, «Вьеварум», названа в честь Никиты Муравьева, но сам Муравьев там почти не встречается, потому что его имя взято лишь как красивый символ тайны, которых в истории полным-полно. Тайны, потому что книга, в основном, о двух таких тайнах, о поисках двух ценнейших архивов — архива дипломата Антона Фонтона, в котором были материалы, связанные с жизнью Пушкина, и архива князя Юрия Голицына, политэмигранта, музыканта и историка. Естественно, Эйдельман не может обойтись без хитрых ответвлений сюжета, которые все равно рано или поздно сойдутся вместе, и без маленьких, очаровательных исторических анекдотов, вроде такого:

Видя, как престарелый Горчаков ухаживает за молоденькой Олсуфьевой, Петр Андреевич Вяземский, старший Горчакова шестью годами, меланхолически замечает: "Помнится, шестьдесят семь лет назад я имел куда больший успех у бабушки этой девицы.

Или вот еще. Тот самый князь Горчаков, однокашник Пушкина, мужчина очень гордый и честолюбивый, пошел по дипломатической линии. Послали его и.о. посла в Вену. И вот как-то приехал туда Бенкендорф. Горчаков его встретил, разместил в гостинице, и тут Бенкендорф говорит: «Извольте заказать мне обед». Это князю-то! Пусть мальчишке, но князю! Горчаков позвонил в колокольчик и отвечает: «Сейчас придет метр д'отель, у которого вы сами сможете заказать себе обед». Вернувшись в Петербург, Бенкендорф Горчакова с работы выгнал, а в личное дело записал: «Князь Горчаков не без способностей, но Россию не любит»...

Мне еще очень понравилась история про саранчу. Начало истории я уже слышал. Дело было так. В какой-то момент пушкинские эпиграммы уже достали Николая нашего первого, Незабвенного. Он решил отправить Пушкина в ссылку, и только благодаря вмешательству Милорадовича ссылка оказалась в теплые края, Кишинев, Одессу (это тогда он Кишинев проклял :)). Там наместником был граф Михаил Семенович Воронцов. Пушкин и его в эпиграммах не пожалел -- полумилорд, полукупец это как раз он. Воронцов-то к нему относился гораздо лучше. Но все-таки, как полагается начальнику, считал, что полное безделье для юного ума вредно, поэтому иногда давал и поручения. Вот, однажды, во время нашествия саранчи Воронцов всех своих подчиненных отправлял по районам с инспекцией, чтобы они посмотрели, сколько саранчи, какие потери, какие принимаются меры, какие из них дают результат, а какие бесполезны. Отправил и Пушкина. Через некоторое время к Воронцову ворвался его заместитель и потребовал чуть ли не казнить Пушкина за издевательство. Оказыватся, тот прислал вот такой отчет:

Саранча летела, летела
И села,
Сидела, сидела, все съела
И вновь улетела.

А дальше начинается часть истории, которую я не знал. Воронцов рассудительно сказал: "А что, вот граф Суворов в свое время не кому-нибудь, а самой императрице написал отчет в стихах: Слава богу, слава вам, Туруктай взят и я там". И отправил заместителя прочь. Но решил на следующий день Пушкину устроить выволочку. А сам тем временем сел читать другие отчеты. И вот, рассказывал он потом, прочитал страниц тридцать с таблицами и графиками, и думаю, а вывод-то какой? И понял, что вывод тот же самый: летела, села, все съела и опять улетела. Взял другой отчет -- там то же самое, взял третий -- опять то же. Поэтому он ограничился тем, что написал письмо в Петербург, прося Пушкина забрать, поскольку южные места могут неблагоприятно сказаться на юном поэтическом даровании. Пушкин, как мы теперь знаем, чувство юмора графа не оценил.

Словом, все три книги привели меня в полное восхищение. Образцы жанра.

Saturday, October 15, 2011

Астровитянка (трилогия). Ник Горькавый

С выходом каждого нового тома этой трилогии я перечитывал все предыдущие сначала. Жаль, что у меня не осталось записей о том, какие впечатления были при первом прочтении. Единственное, что удалось найти, это вот такие слова, записанные после первого тома:

Очень неплохо. Hемного покоробил технократизм (Человек Ученый, как единственная положительная альтернатива Человеку Массовому и Человеку Властному), но, с другой стороны, не так уж это отличается от Понедельника. Только в Понедельнике все-таки хоть и не сказано явно, но все же можно прочитать: знание без добра хуже добра без знания. Здесь я этого не нашел.

Закончив все три тома, я попытался придумать что-нибудь еще, но, пожалуй, это самое главное. Несмотря на то, что трилогия мне кажется одним из самых важных событий в детской литературе за последние лет двадцать, ее главным минусом я считаю недостаток добра. Понятно, что жизнь такая, но все же. Впрочем, это не помешает мне перечитать ее по меньшей мере еще раз. Первому тому я поставил семь баллов, второму — шесть, третьему — пять. Но третью часть, пожалуй, стоит обдумать получше.

Немного раздражила обычная для технократов надежда на создание всеобщей теории истории, которая позволила бы предсказать будущее. Hасколько я понял, Горькавый пользовался двумя источниками на эту тему. Во-первых, "Мировая динамика" Форрестера. Это я не читал, не знаю. Hо книга относится к тому периоду, когда футурология еще только зарождалась, и каждому прогнозу верили просто потому что кто-то его сделал. Из прогнозов, сделанных в те времена Римским клубом, если что-то и сбылось, то я об этом не знаю. А вторая книга это "Синергетика и прогнозы будущего", Капица, Курдюмов и Малинецкий. Авторы — хорошие математики. Говорят, правда, что Фоменко тоже хороший математик... Так вот, эту книгу можно прочесть очень по-разному. Там есть и множество оговорок, условий, ограничений, вероятностей, которые позволяют авторам (и читателям) выдавать желаемое если не за действительное, то хотя бы за возможное :)

Monday, October 3, 2011

Солнце на продажу. Сборник НФ рассказов

Уильямс Т. Пауэрс НЕЧЕМ ДЫШАТЬ
Энн Роудс СОЛНЦЕ НА ПРОДАЖУ
Ллойд Биглмладший ПАМЯТНИК
Роберт Хайнлайн НАШ ПРЕКРАСНЫЙ ГОРОД
Роберт Силверберг ЗВЕРОЛОВЫ
Джеймс Уайт СМЕРТОНОСНЫЙ МУСОР
Челси Куинн Ярбро ЛЯГУШАЧЬЯ ЗАВОДЬ
Уильям Эрлс ТРАНСПОРТНАЯ ПРОБЛЕМА
Роберт Шекли ИНДЕТЕРМИНИРОВАННЫЙ КЛЮЧ
Роберт Шекли КООРДИНАТЫ ЧУДЕС
Финн О'Донневан ПУШКА, КОТОРАЯ НЕ БАБАХАЕТ
Джон Браннер ЗАКЛЮЧЕНИЕ О СОСТОЯНИИ ЛУННОЙ ПОВЕРХНОСТИ
Витольд Зегальский ЗЕЛЕНЫЙ ПРОКЛЯТЫЙ ОСТРОВ
Джон Энтони ГИПНОГЛИФ
Лестер Дель Рэй КРЫЛЬЯ НОЧИ
А. Лентини ДЕРЕВО
Мюррей Лейнстер ЗАМОЧНАЯ СКВАЖИНА
Кордвейнер Смит ИГРА С КРЫСОДРАКОНОМ
Айзек Азимов ДВИЖУЩАЯ СИЛА

Когда-то, много лет назад, в нашем издательском деле были две хорошие традиции, связанные с фантастикой. Первая — тщательный отбор лучшей западной фантастики. Ну, конечно, не обходилось и без идеологии, но не было и той макулатуры, которой сейчас завалены полки магазинов. Вторая — тематические сборники рассказов. Тема могла быть самой разной. Помню такие замечательные сборники, как «Трудная задача» о математике, «Фантастические изобретения», естественно, о фантастических изобретениях, «Через Солнечную сторону» о всех по порядку планетах Солнечной системы (включая астероид Весту, разжалованный ныне в транснептуновые объекты Плутон и вымышленный Трансплутон). «Солнце на продажу» — один из таких сборников. Все рассказы — на тему экологии, охраны окружающей среды, защиты животных. Иногда не сразу понятно, как связан сюжет с заданной темой, но догадавшись, можно только восхищаться составителями сборника, которые увидели эту связь.

Рассказы как на подбор. Почти каждый сюжет оригинален и уж наверняка заставляет задуматься. Я даже не буду выделять какие-то отдельные рассказы и пересказывать их. Все их стоит читать. Только о последнем рассказе скажу чуть больше, потому что он заставлят по-другому взглянуть и на все предыдущие, и на тему книги в целом. Действие рассказа Азимова «Движущая сила» происходит в будущем, где главным учреждением Земли является Всемирное бюро экологии, которое смогло организовать жизнь так, что и природа цела, и люди сыты. В это бюро приходит молодой ученый, предлагающий провести дорогой и рискованный эксперимент. Контролирующий компьютер отверг этот эксперимент, но председатель бюро отменяет это решение и разрешает провести эксперимент.

– Тогда почему же вы отменили это решение?

– Потому что я, да и весь наш общественный институт существуем для того, чтобы сохранить нечто гораздо большее, чем экологическое равновесие.

Марли наклонился вперед.

– Простите, я что-то не понимаю.

– Дело в том, что вы неверно цитируете сказанное мною много лет назад. В свое время я сказал две фразы, которые потом трансформировались в одну, а возможность вновь разделить их мне уже не представилась. Вероятно, человечество не желает принять их в истинном виде.

– То есть слова "Движущая сила человечества - сбалансированная экология" принадлежат не вам?

– Совершенно верно. Я говорил: "Главная потребность человечества - сбалансированная экология".

– Но у вас за спиной написано - "Движущая сила человечества…"

– Это начало второго предложения, которое люди отказываются повторить, но я никогда не забуду: "Движущая сила человечества - дух творческой неудовлетворенности". Я отменил решение компьютера не ради экологии. Она нужна нам лишь для того, чтобы жить. Я отменил его, чтобы сохранить жажду созидания и творческий дух этого юноши. Перестав творить, человек перестанет быть человеком. Сохранить дух творчества гораздо важнее, чем просто существовать.

Sunday, October 2, 2011

Псы господни. Рафаэль Сабатини

Очень хорошая романтическая история из времен англо-испанских войн, Великой и Славнейшей (aka Непобедимой) Армады и прочей инквизиции. Рассказано, как всегда, с точки зрения доброй старой Англии, которая никого не трогала, и если бы не коварные испанцы, задумавшие недоброе... Ну, что поделаешь, кому-то же нужно быть отрицательным героем. А раз право выбора принадлежит автору, то вот Сабатини и выбрал.

«Псы» даже близко не стоят с капитаном Бладом или Скарамушем. Они больше похожи на детскую историческую повесть — добротную, интересную, но обычную, каких в свое время много выпускало издательство «Детская литература». Такие очень хорошо читаются в детстве. А потом, когда уже начинаешь ценить свое время и стараешься читать то, что важно прочитать, уже не до этого.

Monday, September 26, 2011

Четыре книги о Киеве

Заметки старого киевлянина. Владимир Заманский

Белая гвардия. Михаил Булгаков

Бег. Михаил Булгаков

Киев-город. Михаил Булгаков

Перед тем, как ехать летом в Киев, мы решили тщательно подготовиться. Я взял на себя литературно-историческую часть. Хорошо, первая книга, которая приходит в голову при слове Киев, это «Белая гвардия» Булгакова. Еще отдельные главы у Паустовского в «Далеких годах» и «Начале неведомого века». А дальше я встал в тупик. Казалось бы, Киев должен быть таким литературным городом, он так колоритен, такая у него длинная история, столько должно быть легенд, связанных с городом, уж никак не меньше, чем в Праге. Так где же они, киевские Чапек, Майринк, Неруда, Кафка? Я спрашивал на форумах, у знакомых, но никто толком ничего не подсказал. Единственная книга, которую я все-таки раскопал по совету, данному на сайте the-ebook.org, были «Заметки старого киевлянина» Владимира Заманского. Очень приятный сборничек пестрых городских баек, и грустных, и смешных. Рекомендую гостям города. Но больше я не нашел ничего. Да, я сознательно не брал в расчет Шевченко и Лесю Украинку. Они все-таки писатели провинциальные, и интересны больше с точки зрения местнополитической. Гоголь колоссален, но он о Киеве почему-то не писал. Так и получилось, что мне пришлось ограничиться Заманским, много раз читанным Паустовским и Булгаковым, у которого я прочитал три книги подряд: «Белую гвардию», «Бег» и «Киев-город».

Признаться, я не большой поклонник «Белой гвардии». Я не смог проникнуться симпатией к семье Турбиных, ни в целом, ни к кому-либо отдельно, даже к Лариосику. Как историческая повесть, «Белая гвардия» меня вполне, впрочем, устроила. Кстати, именно она навела меня на одну мысль. Киевляне, подумал я (как, впрочем, и москвичи с петроградцами) недооценили то серенькое правительство посредственностей, которое у них было при Скоропадском. Каким бы унылым и продажным оно ни было, оно единственное не собиралось никого вешать или расстреливать. Все остальные, кто входил в город — петлюровцы, большевики, белые — первым делом принимались за поиски и уничтожение врагов. И только изменник и коллаборационист Скоропадский давал возможность киевлянам худо-бедно жить и надеяться на будущее. Вот, собственно, самое интересное, что я смог увидеть в книгах Булгакова.

Впрочем, в музей Булгакова на Андреевском спуске я все-таки сходил с удовольствием. Там я задал экскурсоводу вопрос, который меня очень занимал в Киеве — почему на здании Александровской гимназии на Бибиковском бульваре висит десяток мемориальных досок малоизвестным деятелям культуры, но нет досок, посвященных Булгакову, Паустовскому или Вертинскому, ну, хоть кому-то действительно бесспорно того заслужившему? (Смешно, но у меня не поворачивается язык назвать тот бульвар бульваром Шевченко, как и Брест-Литовское шоссе — проспектом Победы, а уж Большую Васильковскую и сами киевляне Красноармейской не зовут.) Ответа, правда, не последовало. Женщина только выразительно пожала плечами.

Раз уж речь зашла о музеях, упомяну еще о музее Паустовского в Одессе. Его я тоже не мог пропустить. Экспозиция невеликая, но очень знающие и любящие свой музей экскурсоводы. Очень советую зайти, тем более, что до пляжа на Ланжероне рукой подать.

Вот, пожалуй, и все, что было связано с книгами в этой нашей летней поездке. Город оказался очень красивым (по крайней мере, его историческая часть), Днепр — теплым и солнечным, киевляне — милейшими и дружелюбнейшими людьми, но литературной эта экскурсия не стала.

Wednesday, June 15, 2011

Звездная пыль. Нил Гейман

Не везет мне с Гейманом. «Американские боги» еле дочитал, умирая от скуки. Потом Дима Ермолаев рассказал, что ему очень понравилась «Звездная пыль», и я подумал, что это должен быть беспроигрышный вариант. Судя по аннотации, там должно быть все, что я до умопомрачения люблю в сказках. Путешествия по волшебной стране, неуклюжий герой, добро побеждает зло... Кто-то скажет — штампы, я скажу — «Морфология волшебной сказки». В «Звездной пыли» есть, казалось бы, все, что мне нужно, читай и наслаждайся. Но поди ж ты... Дочитав книгу, я чувствую себя свинопасом, который спас принцессу от дракона, полгода вел ее через леса, привел во дворец, долго смотрел, как она приветствует восторженных подданных, и в конце концов пробормотал: «Ну, пошел я...» А она поворачивается и говорит: «А, да, конечно. Спасибо!» Или, говоря современнее, чувствую, что меня кинули. Непонятно только, кто и как.

Написав этот первый абзац, я на пару месяцев задумался и только теперь, кажется, начинаю догадываться, как именно кинул меня Гейман. Для того, чтобы понять это, мне пришлось прочитать другую книгу, о которой я сейчас начну писать следующую статью. Не скажу, какую, но это замечательная вещь. Так вот, дело в том, что Гейман не любит никого из своих героев. А для литературной сказки это совершенно необходимо. Андерсен любит Герду, Гофман любит Крейслера, Лагерлеф любит Нильса, Линдгрен — Рони, Гауф — маленького Мука, Бажов — Данилу-мастера, Киплинг — Маугли. Гейман же своего Тристрана Торна, по-моему, не любит. Так — поматросил, да и бросил. А книгу написал просто так, от нечего делать. Мог бы и не писать, я так думаю.

Saturday, June 11, 2011

Цитата

Сегодня по телевизору показывали передачу, где Армен Борисович Джигарханян процитировал Ницше:

Искусство дано нам, чтобы не умереть от реальности.

Monday, June 6, 2011

Клан пещерного медведя. Долина лошадей. Джин Ауэл

Когда-то мне очень повезло. Сначала в одном рижском букинистическом магазине мне досталась потрепанная первая книжка из серии Джин Ауэл «Дети Земли», «Клан пещерного медведя». Она была одной из книг, по которым я учил английский язык (в основном названия растений :)). Через несколько лет в букинисте на Литейном я вдруг увидел второй том этой серии, «Долина лошадей». Потом я долго мечтал о том, чтобы раздобыть продолжение, а между делом читал книжки по археологии и изучал сайты ECFans (особенно раздел о травах, конечно) и Don's Maps, там очень много интереснейшей информации по палеолиту.

Ну, вот. Сбылась мечта. На Либрусеке появились третья, пятая и шестая книги серии. Я решил взяться за дело основательно и принялся перечитывать серию сначала. «Клан пещерного медведя» у меня пошел неплохо. Все-таки первая книга, как правило, лучше продолжений. Для тех кто не знаком с книгой, пару слов о первой части. История начинается с того, как маленькая девочка из первобытного племени остается без родителей. Племя, кстати, жило на полуострове, который сейчас называется Крым (см. карту, взятую с сайта Don's Maps). Она еще не умеет ни добывать себе еду, ни заботиться о себе, ни зимовать. Она была уже полумертвой, когда ее вдруг подобрала женщина из проходившего мимо племени неандертальцев. Вряд ли они бы ее приняли, но оказывается, что девочка приносит племени удачу. Они считают ее своим талисманом и постепенно принимают в свой клан, хотя она, на их взгляд, и выглядит на редкость уродливо. С возрастом начинаются проблемы. Если неандертальцы живут, в основном, традициями и коллективной памятью, то девочка вида H. Sapiens sapiens явно стремится к исследованию, экспериментам, размышлениям. Возникает конфликт, в результате которого девочка оказывается вне племени. Вот тут начинается вторая книга, «Долина лошадей».

Во второй части Айла сначала долго живет одна, но потом знакомится со своими соплеменниками. Изрядная часть тома посвящена описанию жизни этих соплеменников. И вот на этой части истории меня заклинило. Где-то тут у Ауэл вдруг началась совершенно прямолинейная, кондовая идеология. Она выстраивает своих палеолитических сапиенсов в строгом соответствии с генеральной линией партии. Эта линия еще в середине семидесятых была сформулирована Марией Гимбутас, одним из крупнейших археологов двадцатого века. Согласно последовательницам этой теории, в древние времена человечество жило тихой и мирной духовной жизнью, ведомое женщинами, жрицами Великой Богини. И только злые воинственные индоевропейцы, поклонявшиейся богу-воину, положили конец счастливому матриархату, разрушив царство интуиции и мистики с помощью корыстной и низкой логики.

Оговорюсь, что сама Гимбутас все-таки была крупным ученым и у нее все выглядит гораздо ближе к настоящей науке. Она, между прочим, была еще и автором курганной гипотезы (согласно которой прародина индоевропейцев находится в районе Самары), которая в археологических кругах считается куда более почтенной и заслуживающей серьезного отношения.

Так вот, Джин Ауэл принадлежит как раз к числу последовательниц. Вторая книга это практически женская проза, концентрирующаяся на чувствах и чувственности. Справедливости ради должен сказать, что Ауэл и здесь старается воспроизвести жизнь первобытных людей по возможности правдоподобно. Не зря она перед тем, как сесть за первую книгу, не только прочитала множество книг по археологии палеолита, но и прошла курс выживания, чуть ли не спала в сугробах. Книги буквально напичканы полезнейшими сведениями о целебных и питательных растениях, охоте, изготовлении полезных в первобытном хозяйстве вещей. Вот ради этой правдоподобности, может быть, я когда-нибудь возьмусь за третью книгу серии, «Охотники на мамонтов». Но пока мне нужно избавиться от феминистского привкуса, оставшегося от «Долины лошадей». Первый том получает добротные пять баллов из десяти, второй — два.