/* Google analytics */

Tuesday, November 8, 2011

Три книги Н. Эйдельмана о российской истории

Твой девятнадцатый век
Твой восемнадцатый век
Вьеварум

Этим летом в замечательном блоге Томаса-Антуана зашла речь о научно-популярной исторической литературе, и я пожаловался на то, что этой литературы, собственно, почти нет. Очень рад предъявить опровержение своих собственных слов. Эти три книги Эйдельмана — шедевры научно-популярного жанра.

«Твой девятнадцатый век» когда-то выходил в издательстве «Детская литература», и, кажется, даже был у меня дома, но я его раньше не читал. Не знаю, может быть, раньше эта книга мне и не очень понравилась бы, но сейчас это было то, чего мне давно не хватало. Это сборник нескольких интереснейших историй о девятнадцатом веке, написанный человеком, объединившим в себе талант писателя и знания историка. Эйдельман исключительно хорошо разбирается в истории последних веков. Его любимые темы — дворцовый переворот 1801 года и убийство Павла I, декабристы и Герцен. Вокруг этих тем и разворачиваются истории, вошедшие в «Твой девятнадцатый век». Но Эйдельман не пересказывает общеизвестные факты. У него совсем другая история.

Так, история декабристов у него только просвечивает сквозь историю, например, некоего Боровкова. А этот мало кому известный человек, оказывается, сыграл очень важную роль в жизни декабристов. Александр Дмитриевич Боровков был всего лишь секретарем следственного комитета по делу декабристов.

Татищев, как только был назначен, получил повеление составить соответствующий манифест, которым Николай оповестил бы своих подданных о создании комитета. Царь пришел в восхищение от полученного текста, особенно от следующих строк:

„Руководствуясь примером августейших предков наших, для сердца нашего приятнее десять виновных освободить, нежели одного невинного подвергнуть наказанию“.

Царь обнял военного министра: „Ты проникнул в мою душу“. Министр же тотчас назначил настоящего автора манифеста, своего военного советника Александра Дмитриевича Боровкова, правителем дел комитета. Ситуация была такова: нужен умный, очень толковый человек.

Правда, если умен по-настоящему, то почти обязательно — вольнодумец; но пусть вольнодумец, лишь бы дело знал как следует!..

Боровков был литератором, одним из основателей Вольного общества любителей российской словесности.

Всю черную работу Боровков и его люди вынесли на себе и тем сразу приобрели в комитете вес куда больший, чем это полагалось по их чинам. Генерал-адъютанты совершенно бессильны без сопоставлений, анализов и планов ведения каждого дела, которые каждый вечер им подкладывает Боровков.

И тогда-то военный советник (с помощью Ивановского) попытался кое-что сделать для узников… Семьдесят два года спустя, когда Боровкова уже давно не было в живых, все в той же „Русской старине“ появился текст (не совсем полный) очень интересных записок. К счастью, в архиве сохранилась вся — от начала до конца — рукопись этих воспоминаний…

Только благодаря этим запискам „с вражеской стороны“ (но все же врага не совсем обычного), благодаря этим страницам мы знаем теперь некоторые подробности того, что происходило на сверхсекретных заседаниях комитетаю

...

Так и не сумел Александр Боровков помочь Михаилу Лунину. В других случаях — получалось. Сам Боровков считал, что немного смягчил участь по крайней мере десяти декабристов.

«Всего лишь секретарем», да? Мелкая сошка, да? А вот как бы не так! Он, выходит, неизвестный герой, не больше, не меньше, он спас не меньше десяти человек. А после такой истории уже совсем по-другому читается малюсенькая статья в Википедии о Боровкове:

После передачи дел в суд летом 1826 по заданию Николая обработал архивы следствия в т. н. «Алфавит Боровкова» — первый биографический словарь декабристов. Всего в «Алфавит» включено 579 человек, в том числе 121 человек — осуждены судом, 57 — наказаны во внесудебном порядке. 290 человек — подследственные, признанные невиновными, а также «прикосновенные» лица, вовсе не привлекавшиеся к следствию; остальные — вымышленные имена, упомянутые в показаниях подследственных.

Достиг сенаторского звания в 1840, в 1846 уволен с государственной службы по обвинению в растрате. Имел пятерых детей, из них Николай Александрович (1836—1905) достиг генеральского звания. До 1825 — один из основателей Вольного общества любителей российской словесности, литератор-любитель. Автор «Автобиографических записок» (первая публикация 1898).

Изрядная часть книги посвящена любопытнейшему человеку, Леонтию Васильевичу Дубельту, начальнику штаба Корпуса жандармов и управляющий небезызвестным Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии. А ведь было время, когда он вполне мог оказаться среди декабристов, на каторге. Он даже попал в тот самый «Алфавит Боровкова» как лицо, близкое к декабристам. Но вдруг он получил предложение от Александра Христофоровича Бенкендорфа...

Через полвека потомки опубликовали кое-какую семейную переписку, относящуюся к тому решающему моменту в биографии Леонтия Васильевича. Он сообщил жене в тверскую деревню о неожиданной вакансии. Анна Николаевна, долго воспитывавшаяся среди людей, говоривших о жандарме презрительно или в лучшем случае небрежно, была сперва не в восторге от новостей и написала мужу: „Не будь жандармом“.

А вот его ответ жене:

„Ежели я, вступя в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не мешаясь в дела, относящиеся до внутренней политики, буду опорою бедных, защитою несчастных; ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое и справедливое направление, — тогда чем назовешь ты меня? Не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли место мое самым отличным, самым благородным?

Так, мой друг, вот цель, с которой я вступлю в корпус жандармов: от этой цели ничто не совратит меня, и я, согласясь вступить в корпус жандармов, просил Львова, чтобы он предупредил Бенкендорфа не делать обо мне представление, ежели обязанности неблагородные будут лежать на мне, что я не согласен вступить во вверенный ему корпус, ежели мне будут давать поручения, о которых доброму и честному человеку и подумать страшно…“

Эйдельман комментирует:

„В вас всякий увидит чиновника, — извещала инструкция шефа, — который через мое посредство может довести глас страждущего человечества до престола царского, и беззащитного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора“.

Письмо Дубельта жене как будто списано с инструкции шефа жандармов и начальника III отделения.

Говорили, будто бы пресловутый платок, которым Николай I просил Бенкендорфа отереть как можно больше слез, долго хранился в архиве тайной полиции. Авторитет же нового могущественного карательного ведомства был освящен царским именем: не „Министерство полиции“, а III отделение собственной его императорского величества канцелярии.

Все эти подробности приведены здесь, чтобы объяснить, как непросто было то, что сейчас, с дистанции полутора веков, кажется столь простым и ясным.

Дальше следует изумительная, глубоко психологическая история душевных перемен и карьерного роста Дубельта.

«Твой восемнадцатый век» — продолжение первой книги. Здесь речь идет о Петре III, трагической судьбе детей Анны Леопольдовны, проживших почти всю жизнь взаперти, не выходя со двора, а потом неожиданно освобожденных, но никому на свободе не нужных, о Пугачеве — никогда не приходило в голову, что ему было-то всего тридцать три года, когда начался бунт... Неожиданную историю рассказывает Эйдельман о том, почему же все-таки Ганнибал оказался в России:

Так или иначе, в 1703 году Ибрагим с братом оказались в столице Турции, а год спустя их вывозит оттуда помощник русского посла. Делает он это по приказу своих начальников — управителя посольского приказа Федора Алексеевича Головина и русского посла в Стамбуле Петра Андреевича Толстого. Тут мы не удержимся, чтобы не заметить: Петр Толстой — прапрапрадед великого Льва Толстого, прямой предок и двух других знаменитых писателей, двух Алексеев Толстых, — руководит похищением пушкинского прадеда!

И разумеется, все это дело — по приказу царя Петра и для самого царя.

Двух братьев и еще одного «арапчика» со всеми мерами предосторожности везут по суше, через Балканы, Молдавию, Украину. Более легкий, обычный путь по Черному и Азовскому морям сочли опасным, так как на воде турки легче бы настигли похитителей…

Зачем же плелась эта стамбульская интрига? Почему царю Петру срочно потребовались темнокожие мальчики?

Вообще, иметь придворного «арапа», негритенка, при многих европейских дворах считалось модным, экзотическим… Но Петр не только эффекта ради послал секретную инструкцию — добыть негритят «лучше и искуснее»: он хотел доказать, что и темнокожие «арапчата» к наукам и делам не менее способны, чем многие упрямые российские недоросли. Иначе говоря, тут была цель воспитательная: ведь негров принято было в ту пору считать дикими, и чванство белого колонизатора не знало границ. Царь Петр же, как видим, ломает обычаи и предрассудки: ценит головы по способностям, руки — по умению, а не по цвету кожи…

Третья книга, «Вьеварум», названа в честь Никиты Муравьева, но сам Муравьев там почти не встречается, потому что его имя взято лишь как красивый символ тайны, которых в истории полным-полно. Тайны, потому что книга, в основном, о двух таких тайнах, о поисках двух ценнейших архивов — архива дипломата Антона Фонтона, в котором были материалы, связанные с жизнью Пушкина, и архива князя Юрия Голицына, политэмигранта, музыканта и историка. Естественно, Эйдельман не может обойтись без хитрых ответвлений сюжета, которые все равно рано или поздно сойдутся вместе, и без маленьких, очаровательных исторических анекдотов, вроде такого:

Видя, как престарелый Горчаков ухаживает за молоденькой Олсуфьевой, Петр Андреевич Вяземский, старший Горчакова шестью годами, меланхолически замечает: "Помнится, шестьдесят семь лет назад я имел куда больший успех у бабушки этой девицы.

Или вот еще. Тот самый князь Горчаков, однокашник Пушкина, мужчина очень гордый и честолюбивый, пошел по дипломатической линии. Послали его и.о. посла в Вену. И вот как-то приехал туда Бенкендорф. Горчаков его встретил, разместил в гостинице, и тут Бенкендорф говорит: «Извольте заказать мне обед». Это князю-то! Пусть мальчишке, но князю! Горчаков позвонил в колокольчик и отвечает: «Сейчас придет метр д'отель, у которого вы сами сможете заказать себе обед». Вернувшись в Петербург, Бенкендорф Горчакова с работы выгнал, а в личное дело записал: «Князь Горчаков не без способностей, но Россию не любит»...

Мне еще очень понравилась история про саранчу. Начало истории я уже слышал. Дело было так. В какой-то момент пушкинские эпиграммы уже достали Николая нашего первого, Незабвенного. Он решил отправить Пушкина в ссылку, и только благодаря вмешательству Милорадовича ссылка оказалась в теплые края, Кишинев, Одессу (это тогда он Кишинев проклял :)). Там наместником был граф Михаил Семенович Воронцов. Пушкин и его в эпиграммах не пожалел -- полумилорд, полукупец это как раз он. Воронцов-то к нему относился гораздо лучше. Но все-таки, как полагается начальнику, считал, что полное безделье для юного ума вредно, поэтому иногда давал и поручения. Вот, однажды, во время нашествия саранчи Воронцов всех своих подчиненных отправлял по районам с инспекцией, чтобы они посмотрели, сколько саранчи, какие потери, какие принимаются меры, какие из них дают результат, а какие бесполезны. Отправил и Пушкина. Через некоторое время к Воронцову ворвался его заместитель и потребовал чуть ли не казнить Пушкина за издевательство. Оказыватся, тот прислал вот такой отчет:

Саранча летела, летела
И села,
Сидела, сидела, все съела
И вновь улетела.

А дальше начинается часть истории, которую я не знал. Воронцов рассудительно сказал: "А что, вот граф Суворов в свое время не кому-нибудь, а самой императрице написал отчет в стихах: Слава богу, слава вам, Туруктай взят и я там". И отправил заместителя прочь. Но решил на следующий день Пушкину устроить выволочку. А сам тем временем сел читать другие отчеты. И вот, рассказывал он потом, прочитал страниц тридцать с таблицами и графиками, и думаю, а вывод-то какой? И понял, что вывод тот же самый: летела, села, все съела и опять улетела. Взял другой отчет -- там то же самое, взял третий -- опять то же. Поэтому он ограничился тем, что написал письмо в Петербург, прося Пушкина забрать, поскольку южные места могут неблагоприятно сказаться на юном поэтическом даровании. Пушкин, как мы теперь знаем, чувство юмора графа не оценил.

Словом, все три книги привели меня в полное восхищение. Образцы жанра.

No comments:

Post a Comment