/* Google analytics */

Wednesday, August 28, 2013

Факел. Уилдер Пенфилд

Простая и прямолинейная, не очень точная исторически, но все равно неплохая повесть о Гиппократе, первом известном нам враче, взявшемся лечить болезни, а не молиться об их излечении. Насколько известно из дошедших до нас копий трудов Гиппократа (стопроцентно надежных оригиналов, им подписанных, не сохранилось), он стал одним из первых рацоналистов, ищущих естественное объяснение любым явлениям. Гиппократ — еще одно доказательство утверждения, что все лучшее, что у нас есть, пришло из Древней Греции.

Автор, Уилдер Пенфилд, не профессинальный писатель, но зато профессиональный врач, поэтому книга получилась медицински достоверной, но чуть простоватой. Ничего страшного. Просто в данном случае героем является не столько сам Гиппократ, сколько абстрактный мыслитель, своим умом дошедший до простых по сути, и поэтому очень сложных для понимания истин -- что болезнь это естественный процесс, что лечить нужно болезнь, а не симптомы, что врач должен лечить любого больного, а не только платежеспособного, что руки, блин, надо мыть. К сожалению, Пенфилд мало написал, как его герой дошел до этих заключений, но книжка и так получилась неплохой.

Thursday, August 22, 2013

Телевизионщики об Италии: Глускер versus Познер

Настоящий итальянец. Вадим Глускер
Их Италия. Путешествие-размышление "по сапогу". Владимир Познер.

Две очень похожие книги. Оба автора - тележурналисты, во время съемок фильмов о Италии написали еще и по книге (монетизация, так по полной программе). Обе книги включают в себя много интервью, зачастую с одними и теми же людьми. Естественно, оба побывали в одних и тех же местах, слышали одни и те же истории. В общем, побывали в одной и той же стране :)

Разница же заключается вот в в чем. То, что написал Глускер, это безмозглый концентрат из общих мест. Это унифицированное всеобщее впечатление от Италии. Футбол, мафия, пицца, Антониони, вино, Ватикан, Дольчегабана, продолжите ряд сами. Разглядеть Италию за этими штампами почти невозможно. А книга интеллигентного Познера, напротив, в высшей степени индивидуальна. Настолько, что она стала из книги о Италии книгой о Познере. Я сразу вспомнил комментарии Набокова к "Онегину" в духе: "Летний сад - парк в Петербурге. Мальчиком я часто гулял там со своей няней". За Познером Италию увидеть так же трудно, как за клише от Глускера.

Любопытно, что в одном эпизоде Глускер начисто обыгрывает Познера на его собственном интеллигентском поле. Они меняются местами, когда речь заходит о Галилее. Познер восторгается им, но историю отречения рассказывает в том же духе, в котором она изложена в детских книгах: глупые надмннные церковники, торжество мракобесия и т.д. А вот в варианте Глускера это становится зародышем сюжета для исторического романа. Галилей дружит с папой Урбаном Восьмым. И вышел у них спор о природе комет. Ученые Ватикана считали их космическими телами, а Галилей ошибочно считал их оптическими явлениями. Он написал "Диалоги" в которых участвует некий глуповатый персонаж, очень похожий на папу. Вот тут-то Галилея и потащили в суд инквизиции. Подозреваю, что Глускер и сам этого не имел в виду, но мне отчетливо представился папа, злорадно требующий от Галилея публично признать заведомую чушь, просто для того, чтобы тот не хамил государственным деятелям и помнил, что на дворе не двадцать первый век. И никакого мракобесия, простое поповское издевательство.

Возвращаясь к книге Познера, должен еще отметить оставшееся ощущение, простите, халтуры. Книга состоит наполовину из записанных интервью, на треть из почти необработанных дневников Познера и на какие-то считаные проценты из собственно самой книги: какой памятник показала ему жена его друга, какие книжки читал он в детстве, как мама говорил с ним по-французски и т.п. А когда в дневниках я вдруг неожиданно напоролся на матерок, то побрезговал дочитывать эту книгу. Если захотите почитать что-то про Италию, поищите других авторов, не телевизионщиков.

Tuesday, August 6, 2013

Книги о Севастополе

Грин: Алые паруса, Блистающий мир, Золотая цепь
Севастопольские маршруты. Евгений Веникеев
Севастопольский мальчик. Константин Станюкович
Осажденный Севастополь. Михаил Филиппов
Севастопольская девчонка. Валентина Фролова
Севастопольские рассказы. Лев Толстой

Как обычно перед поездкой в другой город, уезжая с семьей в отпуск в Севастополь, я постарался почитать что-нибудь для погружения в атмосферу города. Пару лет назад я был обескуражен тем, что не смог найти подходящих книг для поездки в Киев. С Севастополем, однако, все оказалось проще.

У Крапивина можно найти немало книг либо о самом Севастополе, либо о некоем другом городе (или даже Городе), в котором легко угадать все тот же Севастополь. Но если бы я взялся за Крапивина, у меня, скорее всего, уже не осталось бы времени на остальных авторов, поэтому я начал с нон-фикшн.

Насколько я понимаю, Евгений Витальевич Веникеев — один из самых известных краеведов Севастополя. Он написал 11 книг о городе и его окрестностях: «Архитектура Севастополя», «Севастополь и его окрестности», «В Севастополе 1941-1942 гг.» и другие. Я взялся читать «Севастопольские маршруты». Наверное, это не лучший выбор для первого знакомства с городом, потому что для того, чтобы разобраться в этой книге, неплохо бы представлять себе описываемые места. Наверное, надо будет еще раз перечитать главы, в которых написано о тех местах, где мы побывали, особенно о Корабельной стороне, Аполлоновке, Ушаковой балке и Инкермане. Но и после первого прочтения я уже примерно разбирался в расположении районов Севастополя, в том, что они из себя представляют и какие примечательные места и памятники в них нужно искать. Так что не зря читал, я считаю.

Кстати, таких примечательных мест в Севастополе очень много. Удивительно, насколько много старинных имен сохранилось в этом городе. Самара вдвое старше Севастополя, но в ней почти не осталось мест, связанных с событиями более, чем столетней давности. Ну, где-то началом двадцатого века можно отметить пределы городской памяти. В Севастополе же, кажется, всякое лыко в строку. Скажем, место, где в восемнадцатом веке адмирал Ушаков купил землю и разбил парк, где могли бы отдыхать нижние чины, которым не разрешалось гулять в центре города, до сих пор называется Ушаковой балкой. Или, например, то место, где в конце восемнадцатого века располагались продуктовый склад, батарея и караулка, над которыми начальствовал полковник Аполлон Гальберг, так до сих пор и зовется Аполлоновкой (есть, правда, еще версия, что в этом месте в 1975 году упала гайка с космического корабля, помните стыковку Союз-Аполлон? Обязательно посмотрите вот этот сюжет севастопольского телевидения про Аполлоновку! Прелесть! И вот этот тоже). Или Сарандинакина балка, которую так зовут еще с тех пор, как там жил Стаматиос Сарандинаки, грек по рождению, с 1770 года служивший на российском флоте, сначала на «Святом Павле», а потом командовавший кораблями «Бористен», «Григорий Богослов», «Св. Кирилл Белозерский», «Св. Андрей» и другими.

Хотя, надо заметить, в последнее время, кажется, с памятниками у севастопольцев отношения не складываются. Недавно какие-то вандалы-казаки сломали «Одуванчик доброты и детства», подарок от Москвы, углядев в нем «сатанинский оккультный антихристианский знак». А несколько лет назад, когда инициативная группа предложила поставить памятник детям-защитникам Севастополя, городское руководство выдало шедевр бюрократического идиотизма: «В советский период была традиция увековечивания подвига. В городе-герое Севастополе имеются памятники комсомольцам, медикам и другим социально-политическим и профессиональным группам. Но время показало бесперспективность такого подхода к увековечиванию подвига». А некто Казарин из городской администрации высказался афористично, по-черномырдински: «Детская проза Валентины Фроловой ничем не уступает детской прозе Крапивина и если мы при жизни хотим поставить сибирскому писателю у нас памятник, то не обижаем ли мы тем самым наших, севастопольских, совершенно не уступающих ни по масштабу таланта, ни по успешной работе, наших писателей.» Сразу вспомнилось из классики: «И насчет поэзии все четко. Пушкин там, Михалков, Корнейчук...»

Кстати, книга Валентины Фроловой тоже попала в мой список. «Севастопольская девчонка» написана в 1962 году. Возможно, она действительно неплохой писатель, раз уж в 2006 году ее наградили премией имени Крапивина, хотя в ее библиографии, честно говоря, меня смущает эволюция от «Рассказов о коммунистах» в 1985 через «Дело о сексуальном домогательстве» в 1999 и к патриотической исторической повести «Ветры Босфора» в 2006. Впрочем, не читал, поэтому помолчу. Так вот, «Севастопольская девчонка» — первая художественная книга Фроловой, поэтому обойдемся без критики. Более-менее типичная повесть о молодежи для своего времени. Сейчас читать не посоветую. В памяти осталась одна цитата: «Знаете, сколько лет этому городу? Восемнадцать лет. Нет, люди здесь жили и двести лет назад. А вот городу — всего восемнадцать. Вы видели когда-нибудь, чтобы город, — такой большой город, — весь был новый? Каждый дом в городе — новый. Новенький рубль, понятно. Новенький костюм — понятно. А когда на старой-старой земле весь город — новый — это надо понять!»

Так оно и оказалось в действительности. То есть, сейчас уже не восемнадцать лет, а без малого семьдесят, но смысл тот же — город после войны был отстроен почти заново. Центр города почти целиком выдержан в сталинском стиле — с колоннами, с балкончиками, эркерами. Очень стильно и ностальгично. Несмотря на некоторую неухоженность (а может, именно благодаря ей), этот центральный холм, где мы жили, по-домашнему уютен. А если учесть, что это наложено на очень специфический рельеф, вынудивший архитекторов раскидать дома по разным уровням, соединяя их друг с другом множеством лестниц, скрадывая перепады высоты огражденными площадками и висячими садиками, то понятно, что симпатия к городу возникает неизбежно.

Среди этих домов мы с трудом отыскали пару более старых, чудом переживших все войны, все осады, построенных еще в первой половине девятнадцатого века. На одном из них сохранилась памятная доска, сообщающая, что именно в нем в жил адмирал Владимир Алексеевич Корнилов, и именно отсюда пятого октября 1854 года он ушел на Малахов курган, где и был смертельно ранен. А эта история ведет нас к следующим книгам из списка книг о Севастополе.

Крымской войне посвящены три из них. Лучшая — «Осажденный Севастополь» Михаила Михайловича Филиппова. У Филиппова, кстати, это тоже было первое художественное произведение. Оно, к сожалению, осталось и последним, хотя в жанре нон-фикшн он отметился еще не раз, написав, среди прочего, «Философию действительности», «Судьбы русской философии», статьи «Борьба за существование и кооперация в органическом мире» и «Инварианты линейных однородных дифференциальных уравнений» :). Кроме того, он еще составил энциклопедический словарь в трех томах, вышедший в 1901 году, написал первую в России рецензию на второй том «Капитала» К. Маркса, серию биографических очерков о Леонардо да Винчи, Лейбнице, Ньютоне, Канте, Паскале и других мыслителях, перевел на французский «Основы химии» Менделеева и сделал еще много интересного и полезного. Напоследок он открыл еще и загадочные «лучи смерти», которые передавали энергию взрыва посредством электромагнитных волн, после чего и был найден дома мертвым.

Так вот, роман о Крымской войне он написал в 1889 году, это было одно из первых художественных произведений об осаде Севастополя. По замыслу «Осажденный Севастополь» немного напоминает «Войну и мир», но выгодно отличается от романа Толстого тем, что вместо концептуального патриотизма и прославления le moujik russe показывает войну как есть. Никак не вспомню шикарную цитату, но там было что-то про то, что военные действия в принципе неуправляемы, а смысл деятельности военных — в создании видимости порядка. Примерно так война у Филиппова и выглядит, как полный бардак, в котором одни совершают подвиги, другие воруют, третьи прячутся, а четвертые просто живут. Как и у Толстого, у Филиппова рассказ о войне не обошелся без рассказа о «мире», о повседневной жизни севастопольцев. Эта линия часто оказывалась интереснее чисто военной. Толстой, кстати, очень положительно отзывался об этом романе, он писал жене Филиппова:

«Я прочел роман вашего покойного мужа «Осажденный Севастополь» и был поражен богатством исторических подробностей. Человек, прочитавший этот роман, получит совершенно ясное и полное представление не только о севастопольской осаде, но и о всей войне и причинах ее».

Сам Толстой, как известно, был на той войне, воевал и написал в 1855 году, когда даже сама война еще не закончилась, «Севастопольские рассказы». В общем, написал о том же, о чем Филиппов, да не о том. Рассказы супротив романа все равно что плотник супротив столяра. У Толстого получились зарисовки о нескольких более-менее случайно взятых ситуациях, не дающих впечатления о войне и городе.

«Севастопольский мальчик» Станюковича гораздо лучше, но это, скорее, детская книжка. Очень неплохая, и тоже, кстати, как «Осажденный Севастополь», написанная со здоровым омерзением к войне, даже к этой, такой, казалось бы, благородной. Станюкович, кстати, как и Толстой, тоже был свидетелем осады Севастополя. Даже не свидетелем, а участником, хотя ему и было тогда всего одиннадцать лет. Отец его был адмиралом, а маленький Костя исполнял при нем обязанности посыльного и даже был награжден медалью «За оборону Севастополя». Ну, и, конечно, как всегда, в этой книге Станюкович очень любит народное просторечие, с любовью относится к солдатам и матросам и вообще вызывает большую симпатию как автор. Очень хорошая повесть, не хуже Филиппова.

Ну, и еще об одном севастопольском здании, связанном с литературой. Сейчас это, не смейтесь, торговый центр «Новый бульвар». Зато раньше это была городская тюрьма. В 1903-1905 годах здесь сидел за революционную пропаганду никто иной, как Александр Степанович Грин. Он пытался бежать, но побег провалился, и его перевели в одиночную камеру. Эта камера сохранилась и до сих пор. Ее разыскал севастопольский художник, большой почитатель Грина, Владимир Адеев. И не только разыскал, но еще и устроил в ней музей Грина. Музей совсем крохотный, одна только эта камера, расписанная руками самого Адеева, но посмотреть его очень даже стоит, потому что Адеев человек увлеченный. Он твердо убежден, что почти все города Гринландии имеют привязку к севастопольской топографии. Не то, чтобы Зурбаган прямо уж располагался на Центральном холме, но все-таки его образ навеян его местом. А, скажем, Сан-Риоль это Инкерман, расположенный в устье реки Лилианы (Черной речки, то есть). А Каперна находится в районе Килен-бухты, и от Лисса-Корабельной стороны ее отделяет Ушакова балка. Владимир Васильевич даже устроил для нас экскурсию по Лиссу, показывая самые любопытные места, в которые мы без него наверняка не забрались бы (великолепные фотографии тех мест, гораздо лучше тех, которые сделали мы, посмотрите тут). Естественно, мы не могли пойти по тропе, по которой Ассоль носила игрушки на продажу в Лисс, не перечитав предварительно Грина. Поэтому «Алые паруса», «Золотая цепь» и «Блистающий мир» завершили список книг о Городе и дорисовали, наконец-то, в моей голове окончательный образ Севастополя. Наверное, из них именно «Блистающий мир» стал самым севастопольским. То ли потому что именно там Грин описал ту тюремную камеру, в которой мы были, то ли еще по какой причине, уж не знаю. Не буду долго рассказывать о том, что пришло мне в голову, пока я в очередной раз перечитывал «Алые паруса», все равно каждый желающий съездить в Севастополь обязан это сделать самостоятельно. Да и закругляться пора.

Можно было бы еще вспомнить очерк Максима Горького «Херсонес Таврический», научно-популярную книжечку А. Л. Якобсона «Крым в средние века» или что-нибудь из Василия Палыча Аксенова, например, «Остров Крым» или, еще лучше, «Сундучок, в котором что-то стучит»:

Зурбаганский аэропорт в наши дни стал похож на ярмарочную площадь. Прошли те времена, когда из допотопных дирижаблей высаживались здесь суровые шкиперы и штурманы, которые, дымя своими трубками, направлялись в морской порт, к своим парусникам, к своим сугубо таинственным и важным делам. Прославленный замечательным русским писателем Александром Грином, город стал теперь прибежищем начинающей творческой интеллигенции всего мира, начинающих писателей, начинающих артистов, киношников, музыкантов, а также множества туристов и, конечно, хиппи.

Но не буду. Почему-то не лезут эти книжки в мой сегодняшний Прочитал. Остановимся на Грине:

Нет более бестолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется, Зурбагана. Интернациональный, разноязычный город определенно напоминает бродягу, решившего наконец погрузиться в дебри оседлости. Дома рассажены как попало среди неясных намеков на улицы, но улиц, в прямом смысле слова, не могло быть в Лиссе уже потому, что город возник на обрывках скал и холмов, соединенных лестницами, мостами и винтообразными узенькими тропинками. Все это завалено сплошной густой тропической зеленью, в веерообразной тени которой блестят детские, пламенные глаза женщин. Желтый камень, синяя тень, живописные трещины старых стен: где-нибудь на бугрообразном дворе — огромная лодка, чинимая босоногим, трубку покуривающим нелюдимом; пение вдали и его эхо в овраге; рынок на сваях, под тентами и огромными зонтиками; блеск оружия, яркое платье, аромат цветов и зелени, рождающий глухую тоску, как во сне — о влюбленности и свиданиях; гавань — грязная, как молодой трубочист; свитки парусов, их сон и крылатое утро, зеленая вода, скалы, даль океана; ночью — магнетический пожар звезд, лодки со смеющимися голосами — вот Лисс.

Update: Потом мне на форуме подсказали еще несколько книг:

  • "Падение Севастополя",
  • "Севастопольский камень" Соловьева,
  • там непременно должна быть Севастопольская хроника Петра Сажина.
  • Ирина Корда "Мыс Фиолент"- на Фиоленте сердце Севастополя ,впрочем эту книжку не найти
  • А. Азольский "Затяжной выстрел"
  • "Листригоны " Куприна- эта книга есть практически в каждом балаклавском доме - что-то понял про здешнюю жизнь этот гуляка :)
  • много литературы выпускает издательство Таврия - ну по пещерным городам- Фадеева "Тайны горного Крыма " и "Крым в сакральном пространстве" есть еще как бы мало относящаяся к Севастополю- но все же по теме считаю-"Озябшие в Тавриде боги" ,есть еще очерки Лезинского.