/* Google analytics */

Thursday, November 20, 2014

C: Александр Гротендик

Этим летом, прочитав несколько книг о математике и математиках, я встретил упоминание об очень интересном человеке, которого зачастую ставят в один ряд с такими математиками, как Гаусс, Эвклид или Риман — Александре Гротендике. Я давал ссылки на его биографию здесь, в блоге. Неделю назад, 13 ноября, Гротендик умер в возрасте 86 лет. Одним гением меньше.

Alexander Grothendieck, Brilliant Jewish Mathematician, Dies at 86

Евангелие от Гротендика

Урожаи и посевы, философская автобиография Гротендика

Tuesday, September 30, 2014

Встреча двух миров. Сципион Африканский. Татьяна Бобровникова

Вот, наконец, и дошли руки до купленных полтора года назад книг Татьяны Бобровниковой, которыми я хвалился еще тогда (Цицерон. Интеллигент в дни революции. Татьяна Бобровникова). Первая из них, которую я больше всего хотел прочитать, называется «Встреча двух миров» и посвящена тому периоду, когда римляне и греки впервые близко познакомились друг с другом. Интереснейшая история, в общем-то. Римляне тогда были мрачным и дремучим народцем с диковатыми обычаями. Так сложилась история, что им пришлось повоевать со всеми вокруг, в том числе с Македонией, а для этого нужно было добраться до Греции. Римляне полагали, что они сами происходят от греков, точнее, от троянцев. Но кого они увидели в Греции? Греки к тому времени уже утратили благообразный вид гомеровских героев и сокрушителей персов и превратились в толпу вредных и ненавидящих друг друга скандалистов, готовых в любое время дня и ночи сделать гадость ближнему своему. Они воевали друг с другом, обманывали и продавали друг друга в рабство. Нужно отдать должное римлянам, они сумели разглядеть положительные стороны Греции. Они пришли в такой восторг от греческого искусства, науки и философии, что ради памяти о великом прошлом Греции приняли на себя труды по водворению порядка в этой стране. Настоящим потрясением для греков оказалось то, что после этого римляне никого не ограбили, не обратили в рабство и даже не разорили. Только в редких случаях, когда греческие безобразия им надоедали, они принимали меры. Так, после очередной войны они взяли большое число политических деятелей в заложники и увезли их в Рим.

Среди них был главный герой книги, Полибий — греческий политик и историк. Он и его друг, римлянин Сципион, в книге Бобровниковой оказываются типичным греком и типичным римлянином, воплощениями своих народов, которые открывают друг в друге самые замечательные достоинства и становятся лучшими друзьями.

Вообще-то, я надеялся, что это будет именно книга о Полибии. Уж очень он интересный человек. Во-первых, он поразительно умен. Он стал первым историком, не только описывающим происшедшие события, но и объясняющим, почему они произошли. Во-вторых, он неимоверно любопытен и изъездил множество стран античного Средиземноморья, а значит, ему есть, о чем рассказать. Он побывал в Карфагене, добрался до Атлантического океана в район нынешнего Марокко, был в Испании, в Галлии, на Востоке, в Египте. Он лично видел все те места, в которых происходили описываемые им события. Зачастую только благодаря этому он в состоянии понять, что, как и почему произошло.

Вот что пишет Бобровникова о его вдумчивом стиле:

Я приведу несколько примеров его объяснений. Спарта и Афины боролись за гегемонию в Элладе. Победила Спарта. Она вышла из войны много сильнее, чем была вначале. До войны она была бедна, теперь богата; до войны у нее было только сухопутное войско, теперь великолепный флот. Ее гарнизоны занимали все важнейшие пункты в Элладе. Армия не знала равных. И вот прошло всего тридцать лет, и могущество Спарты пало, и пало навек. Что же произошло? Полибий считает, что сила спартанцев заключалась в их государстве, знаменитом строе Ликурга. Государство это, по его мнению, устроено было очень продуманно. Равенство земельных участков, отсутствие золота, железные деньги и простота жизни надежно скрепляли общину. «Но мне кажется, он (Ликург. — Т. Б.) совсем не позаботился о приспособлении своего государства... к завоеваниям других народов, к господству над ними и вообще к расширению внешнего владычества». Иными словами, этот строй рассчитан был на полную изоляцию. Для этого служили закрытые границы и неконвертируемая валюта — железные деньги Ликурга. Между тем спартанцы с давнего времени всегда стремились именно к власти над окружающими народами. Наконец, они своей цели достигли. Теперь они уже не могли жить в изоляции. Их флот объезжал Средиземное море, они ездили не только по Элладе, но и в далекие земли Востока. «Стало ясно, что железных денег... недостаточно, ибо нужна была общепринятая монета и наемное войско». Изоляция кончилась, в страну хлынуло золото, равенство отошло в область преданий, строй Ликурга рухнул, а вместе с ним и силы Спарты.

Говоря об истории Пелопоннеса, Полибий пишет, что ахейцы силой и храбростью уступали аркадцам и некоторым другим народам. «По какой же причине народы только что названные и все прочие пелопоннесцы соглашаются сейчас участвовать в союзе ахеян?.. Отвечать, что это — дело судьбы, никак нельзя и было бы нелепо, лучше поискать причины. Как обыкновенные, так и необычайные явления имеют каждое свою причину». Причины же, согласно Полибию, в том, что конституция ахейцев строится по федеративному признаку и ни один город не имеет преимущества над другим.

Первым крупным столкновением римлян с македонцами была битва при Киноскефалах. И Полибий задается вопросом, почему римляне победили. Победы Ганнибала над римлянами, говорит он, объясняются исключительн оталантами самого Ганнибала, а не преимуществами его военного строя. Это ясно видно, во-первых, из того, чт осам он заимствовал римское построение и одел своих воинов в римские доспехи, то есть признавал преимущества римской военной системы. Во-вторых, римляне победили сразу же, как только у них появился полководец столь же гениальный, как Ганнибал. Не то с римлянами и македонцами. Оба народа считаются искусными и смелыми воинами. Им случалось не раз и не два скрестить оружие, и римляне неизменно «выходят из военных состязаний с первой наградой». Тут, очевидно, дело именно в военном строе обоих народов. Поэтому необходимо исследовать их боевое построение. У римлян был легион, у македонцев — фаланга. И тут следует экскурс с подробнейшим и обстоятельным сравнением обоих боевых построений.

Таким образом, Полибий думает и над причинами победы армий, и над падениями царств земных, и над отдельными битвами, и над судьбой отдельных государств. Он тщательно разбирает планы сражений, он исследует законы, постановления и даже формы собственности. Он вдумывается в поведение народов и политиков.

Сдается мне, что мы с Полибием могли бы отлично поладить, у нас много общего, мне кажется. Его мнение относительно государственного строя я тоже, пожалуй, разделяю, хотя Татьяна Андреевна почему-то называет его неожиданным для современного человека:

И конечно, важен государственный строй, хороший он или плохой. Он-то и лепит окончательно характер народа. Но что значит хороший строй? Какой тут критерий? Порядок, свобода, успех в делах или народное преуспеяние и богатство? Ответ Полибия для современного человека неожиданный. Нравственные качества граждан... «Если у какого-нибудь народа мы наблюдаем добрые обычаи и законы, мы смело можем утверждать, что хорошими здесь окажутся и люди, и общественное устройство их. Точно так же, если мы видим, что в частной жизни люди корыстны, а в государственных делах — несправедливы, можно с большой вероятностью предположить, что и законы их, и нравы частных лиц, и весь государственный строй негодны».

История, которую он пишет, отличается от трудов других античных историков принципиально новым подходом, но и на работы современных историков она, конечно, тоже непохожа. В первую очередь целью, ради которой написана:

История способствует нравственному исправлению людей. Ибо «лучшей школой для правильной жизни служит нам опыт, извлекаемый из правдивой истории событий». И Полибий настойчиво стремится достигнуть этой цели — нравственного воспитания читателя.

История Полибия — почти художественное произведение. Собственно, в те времена иначе и не бывало. Раз уж ты пишешь историю, то изволь писать литературно:

История издавна считалась частью изящной словесности. Все великие историки Древности — Геродот, Фукидид, Тацит — были в то же время крупнейшими писателями. Хотя в XIX веке взгляды на историю сильно изменились, историки по-прежнему блестяще владели пером. Книги Буассье, Масперо, Тэна, Тураева, Соловьева, Карамзина и Ключевского — это настоящие художественные произведения. Но в XX в. произошел переворот. Умение писать считается теперь не только не достоинством в историке, но недостатком, причем недостатком позорным, свидетельствующем о несерьезности, ненаучности автора.

Бобровникова, кстати, тоже пишет художественную историю. В ее писательском стиле есть что-то от античности — просто и ясно.

Теперь о минусах книги. Во-первых, меня разочаровало то, что это не книга о Полибии. Он оказался всего лишь одним из самых известных людей того времени, главным событием которого и стала встреча двух миров, взаимное открытие Греции и Рима. А я так надеялся, что книга о нем... И во-вторых, текст книги очень во многом пересекается со «Сципионом Африканским». То есть, настолько, что буквально страницами его воспроизводит. Кстати, любопытно, что пересечение идет именно с книгой о Сципионе Старшем, с которым Полибий встречаться не мог, а не с другой книгой Т. А. Бобровниковой о Сципионе Младшем. Правда, эту вторую книгу я читал давно, может быть, из нее тоже позаимствовано немало текста.

А вот как раз книжка о Сципионе Старшем (Африканском) мне понравилась. Она почти так же хороша, как «Повседневная жизнь римского патриция» о Сципионе Младшем. В ней больше римской повседневности, обычной античной жизни. Правда, главный герой в ней совсем не повседневен, но тем интереснее. Сципион Старший всегда славился пренебрежением к традициям, к правилам и мнению простой римской общественности, и этим отличался от Младшего — почти идеального римлянина. Пожалуй, контраст между ними — лучшая иллюстрация к описанию республиканского Рима. Они, наверное, могли бы дать Плутарху материал для еще одной главы «Сравнительных жизнеописаний». Две книги вместе — почти обязательное чтение по истории Рима.

Friday, September 5, 2014

Волонтеры атомной фиесты. Александр Розов

Вдогонку к предыдущему посту добавлю впечатления еще от одной книги Розова. С удовольствием почитал «Волонтеров атомной фиесты». Почитал, но не прочитал. За сто пятьдесят страниц до конца интерес к событиям полностью потерялся и мне было абсолютно наплевать, что будет дальше. По поводу литературных талантов (точнее, их отсутствия) Розова должен внести коррективы. Если раньше он пользовался одним-единственным средством оживить речь своих персонажей и придать им индивидуальность — они все изъяснялись на тюремном арго: «По ходу, его по любым понятиям гасить надо!» — то сейчас он освоил еще один инструмент, простой незавуалированный мат. Очень жаль, что такой бездарный писатель на нынешний день оказывается нашим лучшим фантастом. Или единственным? У нас хоть кто-нибудь еще пишет фантастику? Не космические оперы, не фэнтези, не альтернативную историю, не пропопаданцев, а фантастику?

Monday, August 25, 2014

Золотая жаба Меровингов. Александр Розов

Розов — удивительный человек. Писатель из него никудышный, почти графоман. Книги у него невыносимо затянуты – из тех, которые я пробовал читать (штук пять из меганезийского цикла, включая «Неандертальский топор», «Сердце Змеи 200 лет спустя» и «Солнце на парусах», меньше половины смог дочитать до конца. Характеры персонажей плоские, диалоги напоминают полупрозрачных философов из описываемого будущего Стругацких. Но! Каждый раз, когда я вижу в его ЖЖ анонс новой книжки, я радуюсь, скачиваю, читаю и получаю удовольствие. Часа два получаю. Потом начинаю рычать и плеваться, но в течение этих двух часов я не могу оторваться от текста, потому что сюжеты он придумывает отличные. Его книги — замечательные катализаторы мыслительной деятельности, в первую очередь потому, что это не бездумная космическая опера, а социальная фантастика.

«Золотая жаба» вполне вписывается в общую тенденцию. Написано ужасно, но читается на ура. Понимайте как хотите :) Сюжет — недурная издевка над любителями традиционных ценностей, убежденными, что Европа умерла, что политика мультикультурализма уже всеми отброшена, что единственное спасение в возвращении к корням. В «Золотой жабе» возвращение к корням оказывается возвращением к фашизму, от которого здравомыслящие «мультикультуралисты» успешно отбиваются. А книга получилась не очень длинной, я ее даже дочитал.

Надо поставить в очередь «Волонтеров атомной фиесты», это о том, как начиналась Меганезия.

Tuesday, July 29, 2014

Простая одержимость. Джон Дербишир

Закончим математический месячник на Прочитале книжкой, вышедшей в серии «Элементы», «Простая одержимость: Бернхард Риман и величайшая нерешенная проблема в математике». В названии уже есть небольшая игра слов. Я, может быть, перевел бы его чуть иначе, «Одержимость простотой». Дело в том, что главная проблема книги — простые числа. Точнее, знаменитая гипотеза Римана, которая неизменно включается во все списки самых важных математических проблем. Некоторые великие проблемы математики формулируются обманчиво просто. Например, та самая проблема Гольдбаха, о которой я писал пару недель назад, выглядит так: любое чётное число, большее 2, можно представить в виде суммы двух простых чисел. Ну, Великую теорему Ферма все и так знают: a n + b n = c n не имеет решения в целых числах при n>2. С гипотезой Римана все сложнее, ее нельзя даже понять, не погрузившись в полноценную теорию чисел. Звучит она так: Все нетривиальные нули дзета-функции имеют действительную часть, равную 1 2 .

Для того, чтобы разобраться во всех этих словах, приходится начать с азов, и Джон Дербишир делает именно это. Делает талантливо. Он последовательно проходит такие темы, как ряды, пределы, сходимость, простые числа, теорема о распределении простых чисел, функции, логарифмы, производные и интегралы, комплексные числа и действия над ними, функции комплексной переменной, асимптотическое поведение функций (то самое O большое, которое программисты так часто неверно понимают как способ измерения сложности алгоритма), теория групп и операторы, матрицы, теория хаоса, p-адические числа. В общем, он изумительно демонстрирует единство всей математики, начиная со школьной арифметики и заканчивая той математикой, которую не каждому инженеру демонстрируют в институте. А это ведь большая проблема — обычному выпускнику вуза кажется (ну, если считать меня обычным выпускником вуза), что математика состоит из множества никак не связанных областей. Те же ряды никак не связываются в его понимании с матрицами, а комплексные числа сильнее ассоциируются с электротехникой, чем с матанализом. У Дербишира вся математика — одно целое.

Конечно, все темы даны поверхностно, просто чтобы понять, о чем речь. А для удобства усвоения Дербишир придумал отличную структуру своей книги. Математика в основном сконцентрирована в нечетных главах, а в четных он рассказывает об истории математики. Это просто умопомрачительно интересно, читать о жизни знаменитых математиков, об их взаимоотношениях, которые происходят в разных плоскостях — личной, исторической и чисто математической. Хотя Риман не мог встречаться с Эйлером, в математической плоскости они близкие друзья. А еще в четных главах речь заходит об астрономии, наполеоновских войнах, Петре I, латыни, деле Дрейфуса, драных штанах Давида Гильберта, нацизме, квантовой физике.

Словом, из «Простой одержимости» я, пожалуй, впервые в жизни получил представление о математике как едином целом, как об образе мышления, как о невероятном переплетении мыслей людей, живших в разные века в разных странах. Это потрясающе. Большой плюс книги еще в том, что она написана доступно. Сделать самые сложные математические концепции понятными такому лопуху, как я — это надо суметь. А я понял почти все.

Пару глав из «Простой одержимости» можно прочитать на сайте Элементов.

Всадники ниоткуда. Александр и Сергей Абрамовы

Книги, прочитанные в детстве, воспринимаются совсем иначе. Даже графомания, запомнившаяся со школьных лет, способна навеять ностальгию. «Всадники ниоткуда» — не графомания, хотя отдельные признаки имеются — статичные характеры, некоторая предсказуемость. Удивительно, кстати, почему в фантастике вообще графомании куда больше, чем в любом другом жанре. А может, мне так только кажется, потому что я почти не читаю детективы, женские романы, мистику и литературу по бизнесу. Так вот, «Всадники» все-таки не графоманская вещь. Порукой тому оригинальный (да!) сюжет (цивилизация, настолько отличная от нашей, что единственный способ контакта с их стороны — моделирование неизвестным способом человеческой цивилизации), не меньше восьми изданий суммарным тиражом свыше полумиллиона экземпляров и тот факт, что я только что перечитал их раз, наверное, в десятый. А если сверхзадача главного героя состоит в демонстрации силы истмата и диалектического подхода даже применительно к творению инопланетной цивилизации, так она не очень лезет в глаза. И вообще, универсальный аргумент: «А мне нравится!».

Thursday, July 10, 2014

Удовольствие от X. Стивен Строгац

Опять про математику... В отличие от «Дядюшки Петроса», это не художественная, а научно-популярная книга. Опять-таки, в отличие от «Дядюшки», рекомендовать ее я никому не буду. Ничего плохого в ней нет. Просто у нее, как мне кажется, нет читательской аудитории. С одной стороны, она написана для людей, заинтересовавшихся математикой, а с другой стороны, для людей, знающих о ней очень мало. Ну, то есть, совсем мало. Там действительно есть много интересных вещей, например, я наконец-то понял, почему электротехники так любят комплексные числа. Но чтобы раскопать там эти крупицы интересного, нужно долго уныло брести через натужные попытки автора развеселить читателя. Развеселить не получается. В частности, из-за культурных различий. Я не смотрел в детстве «Улицу Сезам», смутно представляю себе, кто такой Джей Симпсон, под каким лозунгом избирался Обама и не знаю «известных» цитат из библии. В общем, то, что должно было облегчить понимание, мне его только затрудняло. Не наш человек этот Строгац, ох, не наш...

С: Кстати, о математиках

Раз уж зашел разговор о математиках, вот любопытнейшая история жизни человека, которого многие считают величайшим математиком современности, Александра Гротендика: Александр Гротендик. Поиски абсолюта. Ну, и статья о нем в Википедии тоже сообщает много интересного.

Wednesday, July 9, 2014

Дядя Петрос и проблема Гольдбаха. Апостолос Доксиадис

Рекомендую. Небольшая интеллектуальная книжечка, очень приятная в чтении. История замечательного математика, так и не ставшего известным, потому что поставил перед собой слишком большую задачу. Представьте себе, что вы работаете над проблемой, решение которой принесет вам славу второго Гаусса. А может, и первого. Вы уже серьезно продвинулись в работе, достигли важных промежуточных результатов. Если вы их опубликуете, то какой-нибудь прохвост, воспользовавшись ими, может украсть вашу заслуженную славу, решив проблему первым. А если не опубликуете, то тот же прохвост может получить те же результаты позже вас, но опубликовать первым, и о вашем существовании никто не узнает. Наука — жестокий мир :)

Я лишний раз убедился, что математика не столько наука, сколько игра в бисер — совершенно бесцельное, но невероятно тонкое, искусное манипулирование несколькими элементарными образами и правилами для построения фантастически сложных умозрительных конструкций. Как пишет Доксиадис:

...настоящая математика не имеет ничего общего ни с приложениями, ни с вычислениями, которым тебя учат в школе. Она изучает абстрактные интеллектуальные построения, которые – по крайней мере пока математик ими занят – не имеют никакого отношения к миру физическому, ощущаемому.

– Математики, – продолжал он, – находят в своей работе ту же радость, что шахматисты в шахматах. На самом деле психологический склад настоящего математика ближе всего к складу поэта или композитора; другими словами, человека, занятого созданием Красоты и поисками Гармонии и Совершенства. Он диаметрально противоположен человеку практическому – инженеру, политику, или… – дядя на миг задумался, подыскивая на шкале сравнения что-нибудь уж совсем невыносимое, – или бизнесмену.

Должен сказать, что собственно математики в книге нет, но несмотря на это, приобщиться к высотам игры в бисер она позволяет.

Еще одна интересная мысль, вынесенная мной из «Дядюшки Петроса», заключается в том, что:

в математике, как в искусстве – и в спорте, кстати, – если ты не лучший, то ты вообще никакой. Инженер, или юрист, или дантист, обладающий средними способностями, может прожить счастливую и наполненную профессиональную жизнь. Но математик среднего уровня – я говорю об ученых, конечно, а не о школьных учителях – это живая ходячая трагедия…

Я математику всегда любил, но любовь эта осталась без взаимности. Множество раз брал я в руки умные и интересные книжки по математике и засыпал, не добравшись до третьей главы. Единственный раз, когда я в математике смог продвинуться до серьезных тем, это когда в институте нам читал дискретную математику замечательный преподаватель Валерий Анатольевич Лукиных. Теперь я понял, что моя невосприимчивость была счастьем. А то вдруг бы пошел я в математики и оказался той самой ходячей трагедией. Кстати, ровно о том же самом писал не очень давно Шкробиус:

Все это плохо бы кончилось, если бы отец не подкинул мне другую книжку: "Математику и правдоподобные рассуждения" Пойа. Книга была занудная, я ее плохо помню. Однако, по капризу автора где-то в середине она дословно воспроизводила мемуар Эйлера о пентагональной теореме.

Дело было не в самой теореме, к тому времени я видел штуки похлеще. Дело было в самом мемуаре. Эйлер там доходчиво объяснял, как он к своей теореме пришел. Когда я закончил мемуар, я понял, что сколько бы я не пыжился, ничего подобного сделать не смогу. Добила меня другая книжка (уже не упомню какая), разбирающая гауссову квадратичную взаимность, 17-угольник, и теорему о сумме тригональных чисел. Как можно до такого догадаться? Вопрос о том, способен ли я сам на подобные озарения не стоял; ответ был слишком очевиден.

Кого и зачем я обманывал? Математиками должны быть такие, как эти двое, а мне там делать нечего. Пелена спала с моих глаз.

Впоследствии я не раз видел осознания того же факта, приходящие на 10-20-30 лет позже. Не дай Б-г такое пережить.

Разница между Шкробиусом и мной состояла в том, что мне не было необходимости что-то осознавать. Я просто заснул в очередной раз над учебником, и этот благодатный сон сохранил мне способность получать удовольствие от книжек вроде «Дяди Петроса и проблемы Гольдбаха», не стыдясь своей бездарности — нет-нет, что вы, я вовсе не тупой, я вполне мог бы, но вот не сложилось, видите ли...

Tuesday, July 8, 2014

Народная история США. Говард Зинн

Зимой в списке книг по истории США я упомянул «Народную историю США» Говарда Зинна. Впрочем, под названием «Народная история» она вышла в России только в 2006 году, а второе издание в 2014 году, видимо, в связи с изменением политической ситуации, назвали «Американская империя. С 1492 года до наших дней». К сожалению, в 2010 году Зинн умер и не может подать в суд на издательство «Алгоритм», из коммерческих соображений изменившее название. А ведь именно в слове «народная» и заключалась основная идея автора:

«Мой подход к истории Соединенных Штатов другой: мы не должны принимать память стран за свою собственную. Государства — это не сообщества людей и никогда таковыми не были. История любой страны, представленная как история семьи, скрывает сильнейшие конфликты интересов (иногда приводящие к взрывам, но чаще всего подавленные) завоевателей и покоренных, хозяев и рабов, капиталистов и рабочих, людей, доминирующих и ущемленных по расовому или половому признаку. В этом мире конфронтации, в мире жертв и палачей, задача каждого думающего человека, как говорил Альбер Камю, не становиться на сторону последних».

В этом смысле книга Зинна уникальна во всей мировой истории. Не было еще ни истории Англии, ни истории Франции, ни истории СССР, написанной с этой точки зрения. Разве что советские книги по истории дореволюционной России, но и они написаны победителями, а не побежденными.

Зинна иной раз критикуют за то, что, мол, у него «история сводится к летописи великой борьбы между угнетателями и угнетаемыми, причем угнетаемые всегда правы, ибо страдают, а угнетатели всегда воплощают собой мировое зло». Это неверно. Он не сводит историю к борьбе с угнетателями, а дополняет историю, потому что известная и привычная нам история эту борьбу просто игнорирует.

«Народная история» начинается с первых конфликтов между британскими колонистами и индейцами. По словам Зинна, конфликты начались вовсе не по причине расовой розни. Наоборот, сначала индейцы приняли белых вполне гостеприимно. Но перед богатой верхушкой колонистов стояла задача обеспечения послушности низших классов, особенно негров-рабов и англичан-сервентов (indentured servants, рабы по контракту, которые шли в неволю ради того, чтобы уехать из Англии в Америку). Для этого нужно было приучить их к вражде друг с другом:

В 1758 г. губернатор Южной Каролины Литлтон писал: «Наше правительство всегда проводило политику, направленную на выработку в них [в индейцах] отвращения к неграм».

Со временем, однако, индейская «угроза» была вытеснена за Аппалачи, и подчиненные классы смогли увидеть, где настоящая угроза их интересам:

Во время выборов делегатов конвента 1776 г., на котором должны были разработать конституцию Пенсильвании, комитет граждан убеждал избирателей выступить против «важных и чрезмерно богатых людей… они слишком подходят для того, чтобы стать разграничительными барьерами в обществе». Эта организация составила для конвента билль о правах, в котором содержалось следующее положение: «Сосредоточение огромных богатств в руках отдельных индивидуумов опасно для прав и разрушительно для общего счастья человечества; исходя из этого, каждое свободное государство имеет право препятствовать накоплению такого количества собственности».

Сохранить контроль помогла революция и война за независимость. В это же время был найден и уникальный рецепт, позволивший на долгое время обеспечить гражданский мир:

Тому, кто изучает влияние Революции на классовые отношения, интересно будет узнать о том, что случилось с землей, которую конфисковали у бежавших лоялистов. Она распределялась таким образом, чтобы удвоить возможности лидеров Революции — обогатиться самим и помочь сделать это своим друзьям, а также выделить немного земли мелким фермерам, с тем чтобы создать широкую базу поддержки нового правительства. На самом деле это стало отличительной чертой новой нации: американцы обнаружили, что обладают несметными богатствами, и смогли создать класс самых богатых людей в истории, однако в то же время им хватило средств на то, чтобы представители среднего класса служили буфером между богачами и нищими.

При этом фактически революция ничего не изменила:

Э. Морган так определяет классовый характер Революции: «Тот факт, что низшие слои общества были вовлечены в борьбу, не должен бросать тень на истину, которая заключается в том, что сама эта борьба велась главным образом за должности и власть между представителями высших классов общества: новички боролись против упрочившихся ранее». Рассматривая постреволюционную ситуацию, Ричард Моррис отмечает: «Повсюду обнаруживалось неравенство».

Найденное решение было закреплено юридически в конституции:

Конституция отражает сложность американской системы: она служит интересам богатой элиты, но также дает достаточно мелким собственникам, мастеровым со средними доходами и фермерам, для того чтобы обеспечить верхушке широкую поддержку. В основном умеренно состоятельные граждане оказывают такую поддержку и являются буфером между верхами и чернокожими, индейцами, беднейшими белыми американцами. Это позволяет элите сохранять порядок при минимальном применении силы, но с максимальным использованием законов — и вся система превратилась просто в конфетку под фанфары патриотизма и единства.

А вот откуда эта система выросла:

Когда за политическими статьями Конституции проступают экономические интересы, этот документ предстает уже не только как плод работы группы мудрецов, пытавшихся построить достойное, правовое общество, но и как следствие деятельности определенных кругов, старавшихся сохранить свои привилегии и передавших ровно столько прав и свобод и такому количеству людей, сколько было необходимо для обеспечения народной поддержки.

Положение низших слоев при этом не изменилось:

Путешествие в Америку длилось восемь, десять или двенадцать недель, и сервентов запихивали на суда с тем же фанатичным стремлением к наживе, что и в тех случаях, когда перевозили рабов. Если переход занимал больше времени, чем предполагалось (например, из-за того, что испортилась погода), на судах заканчивалась провизия. Шлюп «Сифлауэр», вышедший из Белфаста в 1741 г., находился в море 16 недель, и к моменту его прибытия в Бостон 46 из 106 пассажиров умерли от голода, причем шесть человек были съедены оставшимися в живых. Во время другого плавания 32 ребенка погибли от голода и болезней, а трупы их были выброшены в океан.

Побои и наказания кнутом были обычным делом. Служанок насиловали. Один из современников вспоминал: «Я видел, как надсмотрщик бил сервента палкой по голове, пока не потекла кровь, за промах, о котором и говорить не стоит…»

В судебных протоколах Мэриленда есть немало свидетельств самоубийств среди сервентов. В 1671 г. виргинский губернатор Беркли докладывал, что за прошедшие годы четверо из пяти законтрактованных слуг после прибытия умирали от болезней. Многие из них были детьми из бедных семей, которых сотнями хватали на улицах английских городов и отправляли в Виргинию на работы.

Сервенты не имели права без разрешения вступать в брак, могли быть отлучены от семьи, подвергнуты наказанию кнутом за различные нарушения. В пенсильванском законе XVII в. говорилось, что брак людей этой категории «без согласия хозяина… должен рассматриваться как прелюбодеяние или внебрачная связь, а дети должны считаться внебрачными».

Первые группы этих людей стали землевладельцами и играли определенную роль в политической жизни колонии, но ко второй половине столетия более половины кабальных слуг — даже после десяти лет жизни на свободе — оставались безземельными. Сервенты становились арендаторами и являлись источником дешевой рабочей силы для крупных плантаторов как во время действия договора, так и после его окончания.

Следующая группа — женщины:

В 1756 г. Элизабет Спригс писала отцу о своем порабощении:

То, как мы, несчастные англичане, страдаем здесь, вам в Англии и не представить, но пусть успокоит то, что я лишь одна из несчастных, работающая с утра до ночи, очень часто выполняя тяжелейшую работу, порой с единственной мыслью, что не одна я такая, часто связанная и избитая кнутом так, как вы бы не поступили с животным, питающаяся маисом с солью и завидующая даже многим неграм, с которыми обращались лучше; я же была почти нагая, без башмаков и чулок… единственный отдых, который нам доступен, — завернуться в одеяло и лечь на землю…

Затем Зинн рассказывает историю индейцев. Рассказывает подробно и жутко. Индейцам не оставляли ни одного шанса. Сначала им торжественно обещали, что если они чуть потеснятся, то им навечно сохранят право жить в этих местах. Потом от них требовали убраться совсем. Если они соглашались, их отправляли в безводные и неплодородные места, причем отправляли, не обеспечив ни продуктами, ни одеждой. Для переправы через реки предоставляли самые старые и ненадежные суда, которые зачастую тонули со всеми пассажирами. Если индейцы не соглашались уйти, от них требовали оставить свои варварские обычаи и влиться в «цивилизованное» общество — не имея капиталов, они могли это сделать только на правах нищих и рабов. Их заставляли продать землю племени за бесценок и потом подписывать договоры аренды. Если же индейцы сопротивлялись, их просто уничтожали. Безвыигрышная лотерея.

Говоря об американском рабовладении, Зинн утверждает, что его отмена вовсе не была целью Севера в американской Гражданской войне:

В 1861 г. американское правительство вступило в борьбу с рабовладельческими штатами не ради того, чтобы положить конец рабству, но с целью сохранения огромной территории страны, ее рынка и ресурсов.
Помнится, кстати, что совсем недавно читал об этом в ЖЖ у Джорджа Рука: Проблема рабов в войне 1812-1815 годов; Гражданская война США и рабство - ликбез по вопросу.

Это подтверждается резким поворотом в политике Соединенных Штатов после победы Севера:

То, что происходило с неграми в Армии Союза и в городах на Севере страны во время войны, позволяет получить некоторое представление о том, насколько частичным было их освобождение, даже после полной победы над конфедератами. На солдат, находившихся в увольнительной в северных городах, совершались нападения, как это случилось в феврале 1864 г. в Зейнсвилле (Огайо), где раздавались крики: «Убей ниггера!»...

Участие негров в выборах в период после 1869 г. привело к тому, что двое чернокожих (Хайрам Ревеле и Бланш Брюс, оба от штата Миссисипи) стали сенаторами Конгресса США, а 20 человек — членами палаты представителей, включая восьмерых от Южной Каролины, четверых от Северной Каролины, троих от Алабамы, а также еще по одному от каждого штата, ранее входившего в Конфедерацию. (Этот список стал быстро сокращаться после 1876 г., и последний чернокожий покинул Конгресс в 1901 г.)...

В 1868 г. легислатура Джорджии проголосовала за исключение из своего состава всех черных — 2 сенаторов и 25 представителей.

Следующие главы книги об американском империализме:

Вскоре после того, как этот номер вышел в свет, летом 1845 г., редактор «Демократик ревью» Джон О'Салливан употребил фразу, ставшую знаменитой:

«Наше явное предначертание — заполнить весь континент, предназначенный Провидением для свободного развития ежегодно умножающихся миллионов нашего населения».

Классические захватнические войны: Мексика, Филиппины, Куба... Чтобы представить себе, что там происходило, не обойтись парой цитат, и все же:

В ноябре 1901 г. корреспондент филадельфийской газеты «Леджер» сообщал из Манилы:

Идущая война не является бескровной буффонадой. Наши люди безжалостны, они уничтожают мужчин, женщин, детей, пленных и захваченных, активных повстанцев и подозреваемых в содействии, начиная с детей десятилетнего возраста. Преобладает идея, что филиппинец как таковой немногим лучше собаки… Наши солдаты накачивали людей соленой водой, чтобы заставить их говорить, брали в плен тех, кто поднимал руки и мирно сдавался, а через час после этого, не имея ни малейших доказательств того, что эти люди имеют отношение к insurrectos, ставили их на мосту и расстреливали по одному, сбрасывая в воду, чтобы трупы плыли по течению в назидание тем, кто обнаружит эти изрешеченные пулями тела.

А вот эти слова, сказанные знаменитой Эммой Голдман об испано-американской войне, хорошо бы вбить в голову всех патриотов, отправляющихся убивать мерзких сепаратистов и наоборот:

Как же наши сердца были переполнены возмущением свирепыми испанцами!. Но когда дым рассеялся, мертвецов похоронили, а военные расходы вернулись к народу в форме увеличения цен на товары и аренду, т. е., когда мы протрезвели после патриотической пирушки, неожиданно нас осенило, что причиной испано-американской войны была цена на сахар… что жизни, кровь и деньги американского народа использовались для защиты интересов американских капиталистов.

Переходим к очень интересному периоду истории США, борьбе рабочих. Хотя Джек Лондон в «Людях бездны» и говорит, что положение английских рабочих было ужасным в сравнении с терпимой ситуацией в США, американцам тоже жилось очень несладко:

В Филадельфии семьи рабочих жили в многоквартирных домах по 55 человек в каждом. Обычно семья занимала одну комнату. Мусор не убирался, туалеты и водопровод отсутствовали, воздух был спертым. Воду качали насосами из реки Скулкилл, но подавалась она только в дома богатых. В Нью-Йорке можно было наблюдать, нищих, лежавших на заваленных мусором улицах. В трущобах не было канализации, и зловонные воды стекали во дворы и на улицы, в подвалы, где жили беднейшие из бедных, принося с собой эпидемии: брюшного тифа в 1837 г. и сыпного тифа — в 1842 г. Во время эпидемии холеры 1832 г. богатые бежали из города, а бедняки оставались там и умирали.

А бороться за справедливость было не только трудно, но и смертельно опасно:

После митинга Рабочей партии в 1877: "На следующий день 5 тыс. вооруженных людей вступили в бой с полицией. Полицейские неоднократно открывали огонь. Когда все было кончено и произвели подсчет убитых, ими оказались, как обычно, рабочие и мальчишки — 18 человек с размозженными дубинками черепами и изрешеченными пулями телами."

Поэтому скоро в стране наступила «стабильность»:

В 1877 г. были посланы сигналы, которые определили развитие до конца столетия: черное население отбросят назад, с забастовками белых рабочих мириться не будут, промышленные и политические элиты Севера и Юга возьмут страну под контроль и организуют величайший рывок экономического развития в истории человечества. Сделают они это при помощи и за счет труда чернокожих, белых, китайцев, европейских иммигрантов, женщин, вознаграждая их за проделанную работу по-разному, в зависимости от расы, пола, этнического происхождения, принадлежности к тому или иному классу общества, таким способом, чтобы создать разные уровни угнетения, мастерски выстраивая иерархическую лестницу в целях стабилизации пирамиды благосостояния.

И снова, как в начале американской истории, национализм и расизм использовались по прямому назначению, для ослабления рабочего движения:

Компания «Шерман сервис, инк.», нанятая сталелитейными корпорациями для подавления стачки, инструктировала своих сотрудников в южной части Чикаго: «Мы хотим, чтобы вы расшевелили как можно больше взаимных негативных чувств у сербов и итальянцев. Распространите среди первых сведения о том, что итальянцы собираются вернуться на работу… Убедите их [сербов] вновь начать трудиться, сказав, что иначе итальянцы займут их рабочие места».

Очень интересные главы посвящены легендарной эпохе организации «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ, IWW). Очено любопытное описание города, охваченного забастовкой (Сиэтл, 1919):

С началом стачки город перестал функционировать; исключение составляли лишь те сферы, деятельность которых организовали забастовщики в целях обеспечения насущных нужд. Пожарные согласились оставаться на посту. Работники прачечных обслуживали только больницы. Транспортные средства, которым было разрешено движение, имели таблички с надписью «С разрешения Стачечного комитета». В окрестностях было организовано 35 молокозаводов. Каждый день крупные кухни готовили 30 тыс. порций еды, которые потом развозились по всему городу и подавались, как в кафетерии, в различных зданиях. Забастовщики платили за питание по 25 центов, а остальные граждане — по 35 центов. Людям предоставлялась возможность брать неограниченные порции говяжьего рагу, спагетти, есть столько хлеба и пить столько кофе, сколько они хотели.

Для поддержания порядка организовали Охранная служба рабочих — ветеранов войны. На доске объявлений в одном из штабов Службы было написано: «Целью нашей организации является соблюдение правопорядка без использования силы. Ни один из добровольцев не будет наделен полномочиями полиции, и никому не будет разрешено носить какое-либо оружие. Действовать можно только методом убеждения». Во время стачки уровень преступности в городе снизился. Командир подразделения американской армии, отправленного в Сиэтл, говорил Стачечному комитету, что за 40 лет военной службы он никогда не видел города, в котором царили бы такие спокойствие и порядок.

Если к этому времени у вас складывается очень неприятное ощущение от истории США, то заметьте один очень важный факт, благодаря которому эта страна стала действительно великой. В американском обществе в любой этически сомнительной ситуации находилась достаточно большая группа людей, выступающих против. Еще во время первых поселений находились люди, предпочитавшие уход из цивилизации насилию по отношению к индейцам. Во время империалистических войн они протестовали против того, что они считали бесчестным для своей страны, как, например, мой давний любимец Генри Торо:

Едва начались военные действия, когда летом 1846 г. Генри Дэвид Торо, писатель, живший в городе Конкорде (Массачусетс), отказался платить установленный штатом подушный избирательный налог в знак протеста против войны с Мексикой. Торо посадили в тюрьму, где он провел всего одну ночь. Друзья писателя без его согласия выплатили налог, и Торо выпустили.

Его друг и коллега по перу Р. У. Эмерсон был согласен с Торо, но считал протест бесполезным. Когда Эмерсон посетил Торо в тюрьме и спросил его: «Что ты делаешь здесь?», то ответом последнего, по свидетельству очевидца, было: «А что ты делаешь там?».

Или вот такие вечные прототипы Джейка Салли из «Аватара», уходившие к истребляемым туземцам во времена филиппинской войны:

Некоторые дезертиры переходили на сторону восставших. Наиболее известна история Дэвида Фейгана из 24-го пехотного полка. По словам Гейтвуда, «он записался в армию инсургентов и в течение двух лет наводил ужас на американские войска».

О существовании и даже росте влияния таких людей еще сорок лет назад писал Сэмюэл Хантингтон, автор сомнительной теории столкновения цивилизаций:

Сутью демократического подъема в 60-х годах был всеобщий вызов существующим системам власти — как государственной, так и частной. В той или иной форме этот вызов отразился на семье, образовании, бизнесе, государственных и общественных организациях, политике, бюрократии, воинской службе. Люди уже не чувствовали, что должны подчиняться тем, кого раньше считали выше себя по возрасту, рангу, статусу, опыту, характеру или талантам.

И это, как он пишет, «привело к проблемам управляемости демократиями в 70-х годах…». Надо же, какая знакомая лексика...

О той же специфике американской политической культуры пишут и сейчас:

В начале 90-х годов в журнале «Нью рипаблик» автор написанной с одобрения «Нью-Йорк таймс» рецензии на книгу о влиянии опасно непатриотичных элементов среди американских интеллектуалов предостерег читателей, сообщив им о существовании «постоянной оппозиционной культуры» в США.

Это было верное наблюдение. Несмотря на политический консенсус демократов и республиканцев в Вашингтоне, установивший границы проведения в стране реформы, которая обеспечивала существование капитализма, поддержание национальной военной мощи, сохранение богатства и власти в руках немногих, миллионы, а возможно, десятки миллионов граждан США активно или молчаливо отказывались сотрудничать. Средства массовой информации в значительной мере замалчивали их деятельность. Именно они составляли «постоянную оппозиционную культуру».

Одним из людей этой оппозиционной культуры и был вот этот замечательный историк, Говард Зинн. Именно существование постоянной оппозиционной культуры мне кажется самым большим достижением США, которого нам катастрофически не хватает. Авось, когда-нибудь догоним. Догоним и напишем «Народную историю России», материала и у нас достаточно.

Несколько финальных цитат:

Один процент американцев владеет третью всех богатств США. Оставшаяся же их часть распределяется так, чтобы поссорить между собой 99 % населения: обратить мелких собственников против неимущих, чернокожих против белых, людей, рожденных в Америке, против приезжих, интеллектуалов и высококвалифицированных работников против людей без образования и профессиональных навыков. Эти группы выражали друг другу неприязнь и враждебность настолько самозабвенно, подчас применяя насилие, что не могли понять, что положение их одинаково, а именно: они делят между собой остатки пирога в очень богатой стране.

Учитывая эту реальность — отчаянную, ожесточенную борьбу за ресурсы, ограниченные контролем элиты, — я возьму на себя смелость объединить эти 99 %, назвав их «народом». Я пишу историю, в которой предпринимается попытка показать их отодвинутый на второй план, полузабытый общий интерес. Подчеркнуть единство 99 % граждан страны, заявить о глубоком противоречии их чаяний устремлениям 1 % американцев — значит сделать именно то, чему правительства США и поддерживающая их богатая элита, начиная с отцов-основателей и до наших дней, изо всех сил пытались помешать.

Капитализм никогда не оправдывал надежд низших слоев общества. Теперь он начинает ухудшать положение и средних классов.

Угроза безработицы, всегда присутствующая в домах бедняков, распространилась на служащих, на профессионалов. Образование, полученное в колледже, больше не является гарантией от безработицы, а у системы, которая не может предложить будущего выходящей из учебных заведений молодежи, возникают большие проблемы. Если такое случается только с детьми неимущих, с этим еще можно справиться: существуют тюрьмы. Если же подобное происходит с выходцами из среднего класса, процесс может выйти из-под контроля. Бедняки привыкли к нужде, у них всегда мало денег, но в последние годы более состоятельные люди также начали чувствовать давление высоких цен и налогов.

Friday, June 27, 2014

Взрыв генерального штаба. Владислав Крапивин

Как я уже говорил когда-то, я могу перечитывать у Крапивина почти все. Взять первый попавшийся том, раскрыть и читать. Перечитал и «Взрыв генерального штаба», тем более, что книга, как говорится, своевременная. Или вневременная: Империя против инсургентов, пытающихся ввергнуть страну в кровавый хаос. Патриоты против дряхлеющей империи, пытающейся подавить борьбу угнетенных народов за независимость. Юный воспитанник военного училища Империи отправляется куда-то, чтобы передать данные, необходимые для борьбы с инсургентами. По пути он знакомится с лучшим своим другом, который должен сделать примерно то же ради победы над империалистами-угнетателями. Конфузия.

Попалась мне на днях в «Науке и жизни» статья «В толпе человек забывает себя»: Исследователей интересовало, как область мозга, ответственная за размышления о самом себе, будет отвечать на утверждения морального и неморального характера. Анализ данных фМРТ показал, что средняя префронтальная кора активировалась как раз на моральных утверждениях... Однако такая картина наблюдалась только в том случае, если человек играл сам за себя. Если же игра была командной, этот участок коры молчал и на моральных утверждениях тоже. Можно сказать, что работа в команде отключала в мозге систему, отвечающую за осознание моральных принципов... Авторы исследования подчёркивают, что не у всех людей командная игра подавляла активность этического центра коры. Это значит, что некоторые люди более подвержены аморальному влиянию коллектива и более других склонны забывать собственные моральные установки в кругу друзей и единомышленников... В целом же полученные данные подтверждают известное наблюдение, что есть те, которые с большей готовностью идут за большинством, и есть те, которые могут противостоять, если можно так выразиться, обаянию коллективных действий. Однако стоит помнить, что речь не идёт о преднамеренном предательстве собственных убеждений – они просто исчезают.

В последнее время много слышу о социобиологии Эдварда Уилсона, в которой принципы человеческого поведения и даже морали выводятся из законов природы и принципов эволюции. Ну, вот, как в этом исследовании, примерно. Вроде бы, все логично, в биологии есть свои законы, и нарушать их так же невозможно, как законы физики. А мне, знаете ли, всегда были интересны истории о том, как человек силой разума выходит за правила, установленные природой. «Взрыв генерального штаба» как раз о таком случае. О двух детях-титанах духа, сумевших плюнуть на интересы своих родин ради дружбы. А потому что, если родина требует, чтобы ты ради нее отключил свою среднюю префронтальную кору, то, похоже, за родину себя выдает кто-то другой.

Wednesday, June 25, 2014

Найденный мир. А.Уланов, В.Серебряков

По меркам российской фантастики, наверное, неплохая книга. Как следует из названия, сюжет соперничает с «Затерянным миром» Конан Дойля. В 1908 году, когда в нашем мире потерпел аварию звездолет контрамотов упал Тунгусский метеорит, в книге произошла другая катастрофа. Через весь Тихий океан, с севера на юг, прошел Разлом, линия совмещения двух времен, 1908 года и мезозоя. На исследование Разлома отправляется из Владивостока русская канонерка «Манджур» с научной экспедицией. В восточной части океана, не очень далеко от Алеутских островов, они натыкаются на неизвестную землю. Высадившись на ней, они сталкиваются с мезозоем, после чего следуют приключения, в том числе в духе лорда Джона Рокстона. Особенно впечатляет эпизод, когда один из геологов экспедиции случайно вынужден оседлать динозавра и скакать на нем несколько километров. Да! Кстати, о геологах! Причиной, по которой я вообще взялся читать эту книгу, стал необычайно удачный выбор главных героев. Среди них, например, Владимир Афанасьевич Обручев (в нашей жизни не только геолог, но и автор «Плутонии» и «Земли Санникова», между прочим), Дмитрий Иванович Мушкетов (тоже геолог, сын учителя В. А. Обручева Ивана Васильевича Мушкетова), зоолог Александр Михайлович Никольский (автор «Занимательной зоологии» и «Занимательной физиологии», не считая нескольких десятков более серьезных трудов). А командовал «Манджуром» и всей экспедицией не кто-нибудь, а Александр Васильевич Колчак, известный полярный исследователь, упомянутый, кстати, тем же Обручевым в «Земле Санникова», хотя и без упоминания фамилии. Такой выбор героев ввел меня в заблуждение, когда я увидел еще и имя Александра Михайловича Бутлерова, знаменитого химика. Оказалось, правда, что это не он, а его полный тезка, какой-то мичман, но тоже совершенно реальное лицо.

Понятно, что такие персонажи обязывают авторов писать не что попало, а научную фантастику в самом прямом смысле этого термина. Поэтому вся мезозойская жуть описана достовернейшим образом с точки зрения науки начала XXI (а не XX!) века. Я не хочу сказать, что был в состоянии это оценить, но вполне полагаюсь на заверения авторов, очень убедительно изложенные в послесловии. Там они педантично описывают всю сцену, выбранную ими для романа. Новооткрытый континент, Земля Толля, тоже, оказывается, не придуман из головы, а существовал реально примерно в тех самых местах. Флора и фауна либо полностью соответствует находкам, сделанным в тех местах, где располагалась Земля Толля (она же Врангеллия), либо экстраполирована, исходя из современных представлений науки. В общем, я ничего не понял.

Есть там несколько мест, которые особенно радуют глаз. Это те эпизоды, когда ученые начала двадцатого века, столкнувшись с фактами, в реальной жизни им недоступными, ставшими известными сто лет спустя, пересматривают свои взгляды и самостоятельно проделывают путь, проделанный наукой за эти сто лет. Особенно приятно читать, как они открывают начала экологии.

До сих пор все было хорошо и интересно. Теперь о минусах. Во-первых, художественной ценности книжка не несет. Это, конечно, не очень большой минус для фантастики, была бы она научной. А вот второй минус... Дело в том, что вся эта палеонтология отнюдь не является основой сюжета, а скорее, всего лишь декорацией. А собственно конфликт в книжке происходит не в научной, а в политической плоскости. На Землю Толля добирается не только российская экспедиция, но и германская и британская. И вот тут в книге начинается совершенно возмутительная, с моей точки зрения, англофобия и разгул военно-исторической графомании. Мезозой уже никому не интересен, идет занудное обсасывание диаметра пушек английских броненосцев. Причем обе половины сюжета практически никак не взаимодействуют. Экспедиции с таким же успехом могли приплыть в Индию или на страшные Соломоновы острова. А динозаврам, в свою очередь, глубоко безразлична разница между мелкими млекопитающими. Если бы я знал о второй стороне книги заранее, то, может, и читать не стал бы. Выражаясь словами одного из героев:

– Мы открыли новый континент, новый мир, новую геологическую эпоху! И что? Трах, бах, пальба во все стороны, международный инцидент, извержение вулкана. Все. Выжившие попадают в эпилог. Ничего, в сущности, – он развел руками, будто обнимая корабль, – не изменилось!

Monday, June 23, 2014

Дерни за веревочку. Вячеслав Рыбаков

Так много уважаемых мной людей хвалили эту книгу, что она действительно должна быть хороша. Тем больше было мое разочарование. Не то, чтобы она мне не понравилась. Я вообще ничего не могу о ней сказать. Если я прочитал примерно десятую часть книги, то обычно завязку я уже понял, представил себе главных героев, и если даже еще не понял суть сюжета, то хотя бы увидел конфликт, вокруг которого все потом вырастет. В этом случае одной десятой не хватило ни на что. Ни хотя бы на то, чтобы заставить меня прочитать вторые десять процентов. Непонятно.

Wednesday, June 11, 2014

Трилогия Пушечного клуба. Жюль Верн


С Земли на Луну прямым путём за 97 часов 20 минут
Вокруг Луны
Вверх дном

Три классических романа обожаемого Жюля Габриэля Верна. Первые два — просто две части одной книги, а в третьем действуют те же персонажи, члены Пушечного клуба. В первых двух американские артиллеристы изобретают пушку, снаряд которой может долететь до Луны, а потом вместе с французским авантюристом сами отправляются внутри этого снаряда на Луну. Как всегда у Верна, описано множество научных и технических деталей. В отличие от других книг, однако, подавляющее их большинство были еще при жизни Жюля Верна признаны неправдоподобными либо ошибочными. И это несмотря на то, что все вычисления были выполнены профессиональными математиками А. Гарсэ (для первых двух романов) и Г. Бадуро (для третьего). Ошибки же оказались настолько очевидными, что Я.И. Перельман еще в 1913 году в «Занимательной физике» разгромил Жюля Верна в пух и перья. Трилогию Пушечного клуба вполне можно использовать в школьном физическом кружке, в конкурсе кто найдет больше ошибок. В сочетании с юмором, которым битком набиты эти книги, создается ощущение, что это лишь пародия на Жюля Верна. Но! Два важных момента, леди и джентльмены.

Смотря как читать! Верн в нашем сознании так же крепко, как Конан Дойл, связан с той эпохой, когда вера в то, что наука может все, была непоколебимой. И если в книжке написано, что можно полететь из пушки на Луну, то значит, можно! Поэтому мы с вами, люди другой, в общем-то, эпохи, все-таки можем, сделав над собой совсем небольшое усилие, встать на место людей конца девятнадцатого века и прочесть Жюля Верна их глазами. Честное слово, у меня получалось! Это первое.

Теперь второе. Пародия пародией, но так ли она весела и смешна? «Несколько человек рабочих поплатились жизнью из-за своей неосторожности, но при столь грандиозных и опасных работах никак нельзя предотвратить несчастные случаи; на такого рода «мелочи» американцы не обращают внимания». Это из первой книжки, о которой Евгений Павлович Брандис, исследователь творчества Верна, писал: «В романах "С Земли на Луну" и "Вокруг Луны" автор подчеркивал личное бескорыстие Барбикена и его друзей». А что потом? «А теперь их обуревает жажда обогащения. Деловые, практические интересы они ставят выше интересов научных», пишет Брандис. И пародия становится, насколько я понимаю, фантастикой-предупреждением, почти антиутопией. Ради получения доступа к угольным залежам Арктики Пушечный клуб (точнее, Арктическая промышленная компания) собирается затопить добрую треть Земли, а еще одну треть оставить без воздуха:

Среди тех, кому предстояло задохнуться, были американцы, французы, англичане, испанцы и т. д. Согласиться с такой возможностью не могла их вынудить даже перспектива захвата территории бывшего морского дна. Париж, оказавшись почти на том же расстоянии от нового полюса, на каком он теперь находится от старого, ничего не выиграл бы. В Париже, правда, будет тогда царствовать вечная весна, зато воздух над ним поредеет значительно. А это не очень обрадует, парижан, которые за отсутствием озона привыкли без счёту пользоваться кислородом, – с какой стати им ограничивать себя!

Среди подлежащих затоплению были обитатели Южной Америки, а также австралийцы, канадцы, индусы и жители Зеландии. Ну, Англия-то, конечно, не потерпит, чтобы Барбикен и К° лишили её самых богатых колоний: там англосаксы с успехом начинают вытеснять туземцев! Наверное, когда на месте опустевшего Мексиканского залива образуется обширное Антильское королевство, янки предъявят на него свои права, опираясь на доктрину Монро – «Америка американцам!» И, конечно, когда море отступит от Целебеса, от Зондских и Филиппинских островов, англичане и испанцы потребуют себе обнажившиеся там обширные пространства. Какие пустяки! Этим ведь не возместить убытков и потерь от ужасного наводнения.

Если бы под новыми морями исчезли только лапландцы или сибирские якуты, жители Огненной Земли, патагонцы, даже монголы, китайцы, японцы и аргентинцы, может быть цивилизованные государства и согласились бы на такую жертву! Но катастрофа грозила самим великим державам, и поэтому они не собирались молчать.

И сразу вспоминается, что еще в добродушной первой части уже встречалось что-то вроде: «Неужели никогда больше не возникнут такие международные осложнения, которые позволят нам объявить войну хоть какой-нибудь заморской державе?» Так что, при всей аффектированной привлекательности, Пушечный клуб еще тогда раскрывался в своем истинном виде.

И так далее, и так далее. Я так понимаю, что еще в этих своих ранних романах Верн уже обращал внимание на социальные проблемы, которые уж совсем потом проявятся в «20 тысячах лье под водой» и «Кораблекрушении "Джонатана"».

Wednesday, June 4, 2014

Иллюстрации С. Юхимова к Толкиену

А не так ли должны выглядеть правильные иллюстрации к «Властелину колец», стилизованными под средневековые картины? Причем обратите внимание, что иллюстрации, относящиеся к разным народностям Средиземья, сделаны в разных традициях — хоббиты и Гэндальф скорее в византийско-русской:

Атака рохирримов — в английской, она явно сделана в духе гобелена из Байе:

Вот это мне напоминает итальянский стиль:

Это не то французская, не то английская книжная иллюстрация:

А эта — что-то усредненно-европейское:

И моя любимая, нападение энтов на Ортханк:


Автор — украинский художник Сергей Юхимов. Очень много этих иллюстраций выложено вот тут: Иллюстраторы Толкиена: Сергей Юхимов. Там есть и ссылка на сайт автора (его адрес написан и на некоторых иллюстрациях), но он, похоже, недоступен.

Monday, June 2, 2014

Сказки. Вильгельм Гауф

Гофман, Тик, Новалис, Шамиссо, Гельдерлин — немецких романтиков у нас издавали пусть и нечасто, но с любовью и уважением. Их книги выходили то в «Библиотеке всемирной литературы», то в «Литературных памятниках», с длинными предисловиями, биографиями и длинным списком примечаний в конце тома. Словом, в умных академических изданиях. «Странствия Франца Штернбальда» Людвига Тика у нас одно время лежали во всех книжных магазинах, их издали тиражом в 100000 экземпляров. А уж популярность Гофмана в России не знает границ, крошка-Цахес наш любимый персонаж. И даже если кому-то из немецких романтиков не очень везло с изданиями, то все равно отношение к ним было почтительным. О фон Шамиссо и его Петере Шлемиле я впервые прочитал в журнале «Юность» где-то в середине восьмидесятых. Там напечатали очень мне понравившуюся повесть о девушке-филологе, которая занимается как раз переводом Шамиссо. Романтичная такая повесть, никто не напомнит, как она называлась и кто автор? Так вот, там Шамиссо был таким символом интеллигентности главной героини.

А вот Вильгельму Гауфу как-то странно не повезло. Не то, чтобы его мало издавали — любой ребенок знает про калифа-аиста и Маленького Мука. Но почему-то полных собраний у нас, кажется, так не печатали. Да что там полных. Некоторые сказки известны только большим любителям. Мне пришлось здорово потрудиться, чтобы найти все три «Альманаха сказок» Гауфа. А с какими иллюстрациями когда-то издавали эти сказки! Посмотрите, например, здесь и здесь. Хотел найти еще его исторический роман «Лихтенштейн», который считают одним из лучших романов этого жанра в XIX веке, но его, похоже не издавали уже очень-очень давно. Не нашел.

Гауф написал три книги сказок. Он называл их альманахами. Каждый из них представляет собой историю-матрешку — есть одна история, в которую вложены сюжетно несвязанные другие истории. Но ему больше нравилось называть эти истории не сказками, а новеллами. Новеллы это такие короткие истории, в которых нет волшебства, но зато есть что-то необычное, захватывающее, не умещающееся в рамки повседневности или даже здравого смысла (кстати, забавно, но, если задуматься, то «Обыкновенное чудо» совсем не волшебная сказка — она прекрасна тем, что волшебство там не происходит, Медведь не превращается в медведя, несмотря на поцелуй принцессы). При этом в новеллах должны быть яркие персонажи, либо лукавые плуты, либо смелые путешественники, что-то в этом роде. И неожиданный конец. Вообще, про новеллы Гауфа можно почитать интересную диссертацию М. Чернышовой «Новеллистика Вильгельма Гауфа в контексте литературы его эпохи». Сам Гауф говорил так: «Я думаю, надо делать известное различие между сказкой и теми рассказами, которые обычно зовутся новеллами... Они мирно свершаются на земле, происходят в обыденной жизни, и чудесна в них только запутанная судьба героя, который богатеет или беднеет, складывается удачно или неудачно не при помощи волшебства, заклятия или проделок фей, как это бывает в сказках, а благодаря самому себе или странному сплетению обстоятельств».

Но на самом деле только меньшая часть историй Гауфа — новеллы. Скажем, жуткая «История об отрубленной руке» — новелла, но большинство — явные сказки, с волшебством и сверхъестественными предметами и персонажами. Действие в них происходит либо на стилизованном мусульманском Востоке, в Александрии, Бальсоре (Басре), Багдаде («Калиф-аист», «Корабль-призрак», «Маленький Мук», « и т.п.), либо, гораздо реже, в Германии («Трактир в Шпессарте», «Рассказ о гульдене с оленем», «Карлик Нос», «Холодное сердце»). Мне, признаться, кажется, что вторые удались гораздо лучше. Моя любимая — «Холодное сердце». Хотя, если задуматься, ничем особенным она, наверное, не лучше. Но именно она была в сборнике сказок, который я перечитывал заново, призжая к бабушке :). Впрочем, «Гульден с оленем», который я впервые прочитал семь лет назад, я люблю не меньше. И «Карлик Нос» (о котором совсем на днях вспоминал Виктор Судаков: Die dänische Suppe und rote Hamburger Klößchen) просто обалденно хорош. И вообще, я отказываюсь как-то расставлять сказки Гауфа по порядку — эта лучше, эта хуже. Не зря он сплетал их все в одну длинную историю, читать которую лучше целиком, чем по кусочкам.

Гауф был совсем мальчишкой, ему было двадцать пять, когда он умер от тифа. А какие еще он мог бы написать сказки... Сказочные.

Thursday, May 29, 2014

Легенды и были Таганая. Александр Козлов

Собираясь в поход на Таганай, читаем все, что попадется под руку. Сегодня нашел в сети сборник «Легенды и были Таганая». Первая часть — унылый фольклор, как старинный, так и современный. Былины, топонимические легенды («и прыгнули они, обнявшись, со скалы, в водохранилище, которая с тех пор в их честь и называется Гидростроем»), истории о духах, снежных людях и НЛО. Вторая часть — литературная. Стихи, в основном. Я их плохо понимаю. А третья мне понравилась, это выдержки, посвященные Таганаю, из книг и дневников разной степени давности и разной ценности. Вот понравившийся мне кусочек из воспоминаний К. Теплоухова, который в 1910 году ходил с детьми по Таганаю.

Чтобы отпраздновать свое освобождение, решили побывать на Таганае. В прошлом году мы столько наговорили жене о Таганае, что соблазнилась и она отправиться с нами. Решили взять и Олю, — ей было уже 12 л. и Костюшку, 7 л. 10 мес. и умудренные опытом захватили провизии и сухарей побольше. 5-го июля, нагруженные багажом и аппаратом, — тронулись.

В Златоуст приехали утром 6-го июля. В город не пошли, посидели на вокзале. Отправились на Таганай, дорога знакома. Оля и Костя шли хорошо, отдыхали редко. Поворот направо мы не прозевали, но дальше разбрелись по лесу и немного заблудились, — на прошлогоднюю ночевку не попали и выбрались к мосту на Тесьму другим путем — вверх по речке.

Дальше стали внимательнее, с дорогой не расставались. Показал жене Немецкое становье. Дошли до избушки у Большого Ключа. Закат еще далеко, вечер прекрасный. Отдохнули, почайничали, потом ребята заскулили сходить на Откликной Гребень, жена отложила на завтра — на сегодня довольно. Походили неподалеку, вырезали всем рябиновые палки, начали устраиваться на ночь.

Неожиданно из Златоуста пришла еще компания — 3—4 чел[овека] — видимо, рабочие с женами; зажгли костер, повесили чайники, — очевидно, и они хотят переночевать здесь. Вели они себя очень корректно, избушки хватит с избытком на всех, но присутствие чужих людей всегда как-то неприятно; — особенно не любила чужих жена. Она заторопила ребят ложиться, легла сама. Компания тоже скоро легла. Я еще сидел у костра, курил. Один из рабочих вышел из избушки, подсел к моему костру, — понемногу разговорились... и проболтали очень долго.

Сначала о пустяках: — он спросил, кто мы, сказал про себя: местный уроженец, слесарь, работает в Златоустовском заводе с 18 лет и... недавно приехал из Америки! Я попросил рассказать поподробнее, — он очень охотно... «Много нам рассказывали, что рабочим хорошо живется за границей, особенно в Америке: жизнь свободная, работают мало, зарабатывают много. Завидно стало, навели справки, поверите. — правда — рабочий день 8 час., а слесарям платят 4 доллара — на наши деньги 8 руб. с лишком.. У нас на заводе 10 час. работы, а платят всего два рубля — редкий получает больше. Подумали, потолковали и решили туда поехать, — сначала одним, а потом и семьи перетащить. Поднакопили деньжат, выправили заграничные паспорта, поехали, — всего 5 человек, все слесаря.

Приехали, работу нашли скоро. Поработали несколько месяцев, видим — не того... не то, что у нас. Работали, правда. 8 час., да только так: чтобы не опоздать ни на минуту, да и не отрываться все 8 часов от тисков или токарного станка, — прямо, чтобы не думать ни о чем, как бы умереть у него... — тяжело так работать. И платят 4 доллара, а когда и 5, это уже больше 10 р. в день, за то и жизнь там подороже, — больше половины уходит за квартиру, на пропитание, остальное — так издержишь — на развлечения, увеселения — там много: — смотришь — к концу месяца ничего не осталось. Стали задумываться — у нас не так... Работа 10 часов: гудок — пошел, — дойдешь, 10—15 минут уже прошли, поздороваться надо — с тем, другим, покурить. К тесам стал — зубило тупое. — идешь поточишь — больше болтаешь... Потом подпилок не сразу найдешь — у соседа поищешь, — поговоришь... Наладишь все — опять покурить надо... Гудок на обед. — тут еще 20—30 м[инут] лишних утянем. С десятником о работе поговоришь — еще полчаса. Да чистой-то работы и выходит часов 5... Платят только 2 рубля, а на все и на семью хватает — изба есть, огородишко, скотина кое-какая. Хватает и на одежду, и на выпивку остается, — все у нас дешевле. Вернулись домой — радехоньки: сыты — наездились».

«Правда ли. что в 1903 году был бунт в Златоусте?» — спрашиваю. «Был — действительно!» — смеется. «Много народу погибло?» — «Расскажу все по порядку. Месяца за 2, за 3 в наш завод приехали новые рабочие, работают плохо, а на разговоры — хороши. Начали нашим говорить, что плохо вы живете: работаете много, зарабатываете мало. Сначала по одиночке, а потом и собирать стали, — все свое, — складно говорят. Любопытно — народу ходит много. «Вдвое вам платить должны... а работать 6 час[ов] в сутки, — остальное время твое...» «Как так? Сработаешь на рубль, а платить должны два?» — спрашивают, которые постарше: «Денег у завода не хватит!» — «Хватит! Платят же инженерам вдвое, втрое против вас, а что они делают? — Ходят, да смотрят, только им в конторе сидеть!» Их — не переспоришь! — раздразнили наших — вот как! Собрали большое собрание, — один из них председатель. «Пора переходить к делу!» — говорит и спрашивает: «Согласны ли вы чтобы все равны были?» «Согласны!» — кричат. «Согласны ли вы получать больше, а работать меньше?» «Согласны!» «Согласны ли отдавать десятую часть заработка на устройство правильного порядка?» «Согласны!» — согласны со всем, — даже председатель удивился, да и спроси: «Согласны ли вы — Ветлугу — поселок у станции — перенести на место Златоуста, а Златоуст — на место Ветлуги?» И на это согласны! Не стал больше спрашивать... Пришла получка, пошел по рабочим деньги собирать, — лист для записи, квитанции обещает давать. «Был на собрании тогда-то?» «Был!» «Согласен, что постановили?» «Тогда давай десятую часть на революцию». «Я только так — вообще — согласен, а денег не дам!» К другому: «Вот буду вдвое получать, тогда и платить буду». К третьему — никто не дал. Другое придумали: собраться всем на площади, вызвать Управителя и потребовать, чтобы работать 6 часов, двойное жалование и заводом управлять не ему одному, а с рабочими. Назначили день, собралось человек 100 для требований, да впятеро больше посмотреть, послушать. Вызвали Управителя, — он знал, конечно, все это, пришел; на запас человек 20 солдат вызвал. Сначала кричали, галдели — ничего не понять, потом угомонились; — те сказали, что хотят. Он отвечает, что сделал бы что мог. а это ему не по силам. «Убирайся тогда!»— кричат, — «своего выберем!» А те подзуживают, кричат уже: «Да здравствует свобода! Долой самодержавие!» Управителя по матушке кроют, а потом в него и солдат камни полетели. Рассердился Управитель. — велел стрелять... площадь сразу пустая стала...» «Много убили?» «На Косотуре у башкира лошадь убили — зачем-то в город ехал, — а больше не слыхать. Управитель велел вверх стрелять — для острастки. Ну, — а те — один за другим ровно растаяли!»...

А вот что случилось ровно двести лет назад в тех местах.

Дело о пожаре, случившемся в 20 число августа 1813 года на горе Таганай, где имеются нарубленные плющильные дрова.

1814 года марта 3-го дня в Главной Златоустовских заводов конторе на рапорт Златоустовской управы благочиния от сего же числа за № 141-м определено:

По рассмотрении сего дела оказалось, что в 20-е число августа 1813 года поблизости от горы называемой Таганаем пал произошёл от разведения на стану мастерового Фёдора Агаркова малолетним сыном Федотом огня, хотя ему и было на то сделано сестрою его и прочими людьми, ушедшими со становья за собиранием ягоды брусники, воспрещение. А пред тем же разложили огонь для тепла на время ночлегу в двух местах мастеровые Семен Густелев с Яковом Ростовским и Фёдор Гуров, которые при уходе за собранием ягод, не затуша огонь совершенно, оный оставили дымящим, на котором месте после них и мальчик развёл огонь; то не за соблюдением предписанных 936-ю статьею проэкта Горного положения, в которой сказано, затушать огонь так, чтобы ни одной искры не осталось, хотя бы и следовало с оных мастеровых по силе 937-й статьи сего положения взыскать в пеню 25 рублей, но Главная контора извиняя их на первой раз и не полагая на них сего взыскания так как от означенного пала никакого вреда березовому и осиновому лесу не причинило, нужным считает, подтвердить им строжайше, чтобы они впредь при раскладывании огня и тушении оного были осторожными, соблюдая точность показанных в означенной статье правил.

ЗГАО, фонд И-19, оп. 1, д. 34, л. 27.

Удивительная штука время. Вроде бы столько лет прошло, а ничего не изменилось — что сто лет, что двести…

Sunday, May 18, 2014

На прибрежье Гитчи-Гюми. Тама Яновиц

Забавная и бестолковая история одной забавной и бестолковой семьи — мама, несколько детей в возрасте от десяти до двадцати с лишним (все от разных отцов) и пара собак с выводком щенят. Количество детей точно определить не берусь, потому что они у меня в голове все время путались с их папами, время от времени появляющимися в семье. Живет все это семейство в маленьком городке, в трейлере, стоящем на берегу озера Гитчи-Гюми, в городке Нокомис, рядом с заповедником имени Г. У. Лонгфелло. Кто читал «Гайавату», тот поймет по этим названиям, что на эту поэму завязано многое в книжке Яновиц. Собственно, только поэтому я и взялся ее читать. «Гайавату» я прочел случайно классе в третьем-четвертом. С тех пор больше не перечитывал, но в память он врезался крепко.

Повесть Яновиц и до конца так и не дочитал. Забавная и бестолковая история очень быстро превратилась в подобие заурядного телесериала — беспорядочная куча бородатых шуток и отдельных эпизодов, плохо складывающихся в цельную историю, но и самостоятельного значения не имеющих. Не люблю сериалы, и даже Лонгфелло не спас эту книжку от выкидывания в корзину. При чем там Гайавата, я так и не понял. Возможно, к концу это выясняется, но я не дотерпел. Говорят, первая книжка Яновиц была интереснее, но я проверять это не собираюсь.

Monday, May 12, 2014

По багровой тропе в Эльдорадо. Эдуард Кондратов

Я уже писал о другой книге Кондратова, «Птица войны». Это отличные исторические приключения в Новой Зеландии, но другая его книга, «По багровой тропе в Эльдорадо», была у нас в школьные годы просто бестселлером, сравнимым, может, только с Конан Дойлем. Вот точно такую же, как на картинке, я брал почитать у одноклассника, своей так и не было. «Тропа» вышла еще в 1965 году, и сразу тиражом в сто тысяч, а потом еще переиздавалась, а все равно мне не хватило. Сюжет немного похож на «Птицу войны»: молодой испанский идальго приезжает в новую, еще только осваиваемую, страну и сталкивается с непонятным местным населением. Он оказывается в отряде небезызвестного аделантадо дона Франсиско де Орельяны и вместе с ним плывет вниз по Амазонке. По пути их отряд, конечно, встречает всю полагающуюся амазонскую экзотику — сельва, страшные бродячие муравьи, пираньи, анаконда («Очень большая кумуди, сэр!», как это было в другой замечательной книжке :) и прочее. И география, и история совместных приключений Писарро и Орельяны пересказаны вполне в соответствии с первоисточниками (дневником патера Карвахаля, который появляется у Кондратова в качестве действующего лица) и в правильной пропорции разбавлены приключениями и любовью. Любовь, как и в «Птице войны», борется с расовыми предрассудками и помогает юному Бласу де Медине стать настоящим человеком, пусть даже в глуши амазонских джунглей, но зато среди благородных индейцев. Книжка без претензий на высокую литературу, но при этом гораздо лучше иных победителей Букеров и Антибукеров, потому что она честная и великодушная.

Saturday, May 10, 2014

С: Деньпобедные воспоминания

День Победы драгоценен еще и тем, что в это время появляется множество воспоминаний. Кто-то вспоминает свою молодость, кто-то — рассказы родителей, бабушек и дедушек. Вот две замечательных статьи, выловленных сегодня.

«Очень были бесстрашные девки». Штурман полка ночных бомбардировщиков Ирина Ракобольская вспоминает войну и послевоенные годы.

День победы. Мудрый человек по прозвищу Шкробиус, автор блога Quizzing the Anonymous, пересказывает восхитительную семейную историю. Пересказывает, видимо, не впервые, судя по слогу и композиции.

С: Новая буква в биологии

Новая буква в биологии

Любая естественная ДНК состоит из четырех молекул, обозначаемых A, T, G и C. Теперь создали ДНК, в которой есть еще одна пара молекул. По сути, это новый тип жизни. Фантастика.

С: А не выдумать ли мне новый жанр?

Попробую-ка я выкладывать сюда не только свои впечатления о книгах, но и ссылки на интересные статьи, найденные в интернете. В конце концов, их ведь я тоже прочитал. А чтобы было проще отличать такие ссылки от записей о книгах, буду ставить в заголовках префикс «C:» — то бишь, «ссылка», «статья» или просто «сеть». И будет дополнительный тэг «статья».

Thursday, May 8, 2014

Умер Фарли Моуэт

Я познакомился с ним еще в школе, когда взял в библиотеке «Проклятие могилы викингов». Потом были «Кит на заклание», «Не кричи "Волки!"», «Трагедии моря», «Путешествие на Коппермайн», «Уводящий по снегу». Я же с детства обожал книги о животных и природе, я никак не мог пройти мимо книг Моуэта. Он же был великим знатоком природы. Меня поразило, когда я услышал, что жители Северной Канады не любят Моуэта, считая его хвастуном и вралем, но по зрелом размышлении я подумал, что это естественно. Люди редко в состоянии оценить щепки, летящие от того, что они рубят — нефтяникам безразлично загрязнение тундры, лесорубам — уменьшение зоны обитания животных, атомщикам — проблемы захоронения ядерных отходов. А Моуэт как раз о щепках и писал — о китах и волках, об индейцах и инуитах, обо всех, кто страдает от промышленного освоения Севера, и тем не дает возможности североканадцам закрыть глаза на эти проблемы. Конечно, они его невзлюбят. Но вот редактор газеты Nunatsiaq News говорит: «Сегодня живут люди, которые, скорее всего, были бы мертвы или вообще не родились бы, если бы Моуэт в пятидесятые годы не писал о голоде в Киватине». И вряд ли кто-то из тех, кто сейчас его недолюбливает, осознает, что он для них сделал. Я — осознаю. Он дал мне несколько отличных книг, прелесть которых не в умении красиво составлять цепочки из слов, а в том, что они рассказывают то, что никто другой не рассказывал.

Отклонение от нормы. Джон Уиндем

«Отклонение от нормы» (оно же «Хризалиды», оно же «Куколки») я впервые читал в журнале «Смена» в 1987 году. Кажется, я тогда у Уиндема ничего не читал. Можете не верить, но по тем временам сюжет был свеж и оригинален: мир после атомной войны, религиозное мракобесие, второе средневековье, а вокруг — мутанты. И если это мутанты четырехрукие, то это еще хорошо, потому что их сразу видно, но появляются новые, которых на глаз не отличишь от человека. В общем, бульварщина, да? Но, во-первых, тогда это было действительно было оригинально, во-вторых, талант в землю не зароешь (хотя, скажем, Бушков заставляет в этом усомниться), а в-третьих, Уиндему хватило вкуса рассказать эту историю с точки зрения одного из мутантов, что сразу превратило бульварщину в остросоциальную фантастику — о толерантности и ксенофобии, о религии, суеверии и предрассудках и тому подобном. В общем, перечитал в N-надцатый раз, и как всегда, с удовольствием. Но наконец-то отметил неприятный момент, на котором до сих пор не останавливался глаз, это когда селандцы, «люди будущего», вместо того, чтобы отпустить восвояси всех этих «обреченных», по их словам, глупых и жестоких людей, убивают их:

– Да! – спокойно и просто ответила селандка, – все они мертвы. Пластиковые нити стягиваются, когда высыхают. Те, кто начинает сопротивляться и бороться с ними, скоро выбиваются из сил, теряют сознание… А потом умирают… Но они не испытывают при этом таких страданий, как от ваших кинжалов и стрел.

К чести Уиндема, он написал этот эпизод именно как постановку проблемы, а не однозначное ее решение:

Розалинду пробрала дрожь. Да и меня тоже. Во всем, что я услышал, было какое-то холодное спокойствие… Смерть, царившая вокруг, была какой-то особенно жуткой… Смерть, не как неизбежный исход сражения или случайность в драке, а… что-то совсем другое. Но больше всего поражало спокойствие селандки. Она не испытывала ни сожаления, ни участия, ее вообще это не трогало: разве только легкое отвращение к не очень-то приятному, но, увы, необходимому действию. Ну, как если бы она морила тараканов… Она моментально уловила наше удивление и с досадой тряхнула головой.

– Убивать всегда неприятно, – сказала она, – неприятно лишать жизни любое живое существо. Но нелепо притворяться, что можно без этого обойтись. Вы ведь едите мясо. Там, где растут овощи, не должны расти цветы – их приходится выпалывать. Целые поколения микробов должны погибать, чтобы мы с вами могли жить. Так устроен мир, с этим ничего не поделаешь. Так же, как мы боремся с микробами, которые мешают нам жить, наш род должен бороться за свое существование с тем родом, который хочет нас уничтожить.

И так далее — неоднозначно и провокативно. Причем intentionally so. В смысле, это он специально. Ну, и конечно, еще один момент, сразу после этого, когда селандцы отказываются взять с собой всех ребят, вынуждая Мишеля и Рэйчел остаться в одиночестве. Тоже, казалось бы, вынужденная мера, но и она оставляет неприятное ощущение. Ох, уж эти высшие существа...

Sunday, May 4, 2014

Когда б вы знали, из какой математики растут каноны...

Не совсем литературное, но тоже интересное. Канон Баха «Ищущий да обрящет» (Quaerendo invenietis) из «Музыкального приношения» в виде ленты Мёбиуса:

И вообще: Mathematical Imagery

ЗЫ: А здесь когда-нибудь будет полное собрание Себастьяныча: Нидерландское баховское общество записывает по одному произведению, выкладывая их в общий доступ.

А полное собрание органных сочинений уже имеется в свободном доступе тут: James Kibbie Bach Organ Works.

Saturday, May 3, 2014

Огненный перст. Борис Акунин

Я не торопился прочитать художественные книги из новой затеи Акунина, «Истории российского государства». Но в планах они у меня все-таки были, в отличие от нехудожественной части того же проекта, от этого учебника истории я не ждал ни свежих данных исторической науки, ни достоверного, беспристрастного изложения уже известных фактов. Но уж художественные исторические повести Акунин, автор фандоринского цикла, вполне мог бы написать качественно. А мог бы, будучи автором «Ф.М.», написать отвратительно. Он способен и на то, и на другое.

К моему удивлению, на этот раз он открылся с новой стороны — «Огненный перст» он написал заурядно. Книга состоит из трех частей, действие которых происходит в IX, XI и XIII веках. Главные герои всех трех частей принадлежат к одному роду, особенностью которого является родимое пятно на лбу. Первый из этого рода — византийский ниндзя. Угу, именно так, ни больше, ни меньше. У него, кстати, в подчинении еще пара зомби имеется. Во второй книге речь идет о тонкостях наследования княжеского титула в Киевской Руси — у князя рождается нежизнеспособный сын-уродец, и его подменяют на сына, как пишет Википедия, «двугорбой убийцы-рецидивистки, которую князь изнасиловал на спор». Ни больше, ни меньше. Я бы сказал, что в этом месте Григорию Шалвовичу в очередной раз изменил вкус. Это если тактично. Ну, и наконец, третья повесть цикла — такая сентиментальная лав-стори из аристократического общества. Юный князь влюбляется в соседнюю княжну, но в их отношения вмешивается его старший брат — образцовый вояка, гуляка и повеса. Все заканчивается хэппи-эндом. Остается только непонятным, при чем здесь история. Все эти три истории вполне можно было рассказать, например, в любимом Акуниным японском антураже. Было бы экзотичнее и грамотнее, все-таки Японию автор знает не понаслышке, а вот российскую историю...