Повороты судьбы и произвол. Воспоминания 1905-1927. Григоров, Григорий

Продолжаю серию, начатую статьей о книге Луговской.

Эта книга попала ко мне, в общем-то, случайно. Я попросил своих домашних подарить мне на какой-то праздник книги воспоминаний о конце девятнадцатого-начале двадцатого века в России. Они купили мне несколько книг, но я за них так и не взялся. А в этом году перед отпуском искал, что бы такого взять с собой почитать в отпуске, открыл том воспоминаний неизвестного мне человека и больше уже не отрывался, пока не дочитал.

Никак не могу вспомнить, кто сказал, что фантастика делится на две части: либо обычный человек в необычных обстоятельствах, либо необычный человек в обычных обстоятельствах. Воспоминания Григория Григорова не подходят под эту классификацию. Это история необычного человека в необычных обстоятельствах. Может быть, поэтому она производит впечатление вдвойне фантастическое.

Под необычными обстоятельствами я имею в виду самый необычный период российской истории, первую треть двадцатого века. А вот почему человек он необычный, нужно рассказать поподробнее. Григорий Исаевич Григоров родился в небольшом городишке на Украине в 1900 году, в семье бедного портного. В 11 лет он закончил еврейскую школу (на уровне пяти лет гимназии), а лет в 14-15 он познакомился с ребятами-гимназистами и занялся самообразованием. В шестнадцать лет он уже читал Гете и Цезаря в оригинале (да, сын портного в царской России). В это же время его начала интересовать политика. Отчасти благодаря происхождению, отчасти из-за влияния друзей его больше привлекали большевики. В семнадцатом году он вступил в партию, в восемнадцатом воевал в ЧОНе, а в девятнадцатом его забросили на территорию, бывшую под контролем белых. Там он работал в подполье, был арестован, но освобожден занявшими город махновцами. С тех пор он с уважением относился к анархистам. Вообще-то, о гражданской войне Григоров пишет очень скупо, подробно рассказывая только о своей подпольной работе в тылу. В двадцатом году он уже не хочет воевать, но мечтает об учебе и отправляется в Москву, где поступает сначала на рабфак МГУ, а потом на философское отделение Института Красной Профессуры. Изучением философии он не ограничивался. По его словам, он слушал лекции профессора Карузина по анатомии, Реформатского по химии, Лазарева по физике, Кизеветтера по истории (Кизеветтера потом выслали на том самом «философском пароходе», что приобретает символический смысл сейчас, когда на Дальнем Востоке плавает научно-исследовательское судно «Профессор Кизеветтер»), Богданова (да, того самого) по политкэкономии. Богданова он вообще хорошо знал, бывал у него дома, как и у Тимирязева.

К тому времени наш автор знал очень многих большевиков и хорошо разбирался во внутренней партийной жизни, поэтому неудивительно, что первые репрессии не прошли мимо его внимания. Он отмечает и централизацию ЦК партии, и запрет на дискусии в партии, и первые аресты, и процесс над эсерами, и появление слова «троцкисты». Тогда же первый донос пишут и на него. Сначала анонимный, а потом и партбюро начинает его критиковать за «оппортунизм» и что-то еще, такое же страшное. Жизнь Григорова приобретает бурный характер. Он встречается с Лениным (правда, мельком), Красиным, Чичериным, Крупской, учится у Аксельрод, спорит с Кагановичем. Вот эти споры и вышли ему боком, когда его вскорости в назидание отправили из Москвы в Иваново читать лекции по политграмоте и марксизму.

Эта мягкая, но все же ссылка пошла Григорию Исаевичу на пользу. Он, отлично зная, как жили рабочие и ремесленники до революции, теперь смог увидеть и то, что изменилось в их жизни. Изменилось, по его мнению, не в лучшую сторону. И вот тут у меня возникает вопрос. В первых частях воспоминаний он рассказывает о том, как еще до революции он несколько раз слышал от рабочих мнение о том, что взятие власти большевиками добром не кончится. Об этом говорили и старые рабочие, такие как Дмитрий Лихачев, когда-то участвовавший в демонстрациях по поводу Ленского расстрела («Движением пролетариата и крестьянства воспользуются либо русская буржуазия, либо политические авантюристы. Россия не доросла до демократии, и рабочему классу нечего думать о своей власти»), и совсем молодой токарь, умница Коля Бондаренко, и мудрый миллионер Соломон Шпицглюз. Но почему же Григорова, при всем его живом уме и наблюдательности, их слова не убедили? В конце концов, впрочем, он и сам пришел к тем же выводам, но это дорого ему обошлось. Он ловит на слове Бухарина, который начал переживать об утерянной свободе мнений только тогда, когда был уже на краю падения (как, собственно, и Троцкий, и многие другие), но ведь Григоров и сам оказывается в очень похожей ситуации...

В двадцать четвертом Григоров опять отправляется в ссылку, но теперь уже в Томск и Новосибирск. Через год, когда началась кампания против Зиновьева и Каменева, его переводят в Ленинград. Надо полагать, зная его нелюбовь к этим джентльменам, его планировали использовать против них. К двадцать седьмому году ситуация в очередной раз круто изменилась, Григоров опять стал чужим и был в очередной раз сослан, теперь в Свердловск. Там он был исключен из партии и уволен. Поводом послужило нелегальное собрание, на котором он обсуждал с рабочими так называемое «письмо 83-х», или «троцкистскую платформу». Надо сказать, что Григоров, с одной стороны, хорошо отзывается о Троцком, а с другой стороны, отказывается признавать существование троцкизма. Он считал, что все особенности того, что называется троцкизмом, уже есть в чистом марксизме. Не могу согласиться с его оценкой Троцкого и троцкизма. Но такое его необъективное, как мне кажется, мнение, пожалуй, еще интереснее объективного, потому я впервые читаю рассказ троцкиста (уж не знаю, брать ли это слово в кавычки) о себе и о своей жизни.

Вернувшись с Урала, исключенный из партии Григоров не может устроиться на работу. Наступает двадцать восьмой год. Григорий Исаевич подробно пересказывает свою встречу с Троцким в феврале 1928 и на этом заканчивается первый том его воспоминаний 1905-1927 годов. Чуть позже он будет арестован и сослан, теперь уже совсем по-настоящему, на два года в Сибирь.

Но это не только заметки о советской политике двадцатых годов. Это еще и довольно подробный рассказ о жизни в России начала двадцатого века. Я читал эти истории взахлеб, ведь он же своими глазами видел Маяковского, Станиславского, Качалова, Яншина, Шаляпина, был на ты с Есениным... В общем, эта книга — один из лучших рассказов об этом интереснейшем периоде истории, которые я читал. Кроме того, это очень честные воспоминания. Читая их, я легко мог представить себя на месте Григория Исаевича. Не скажу, что я во всем соглашался и одобрял его поступки, его выбор, но я, как мне кажется, смог понять, чем же он руководствовался, поступая так или иначе. Вот это было для меня очень важным.

Я очень жалел, когда первый том так неожиданно кончился. Я несколько раз пытался найти продолжение этих записок, но ни на Озоне, ни в книжных магазинах его нет. И вот, когда я уже совсем махнул рукой, мне попался на глаза блог родственников Григория Григорова. Оказывается, они живут в Израиле и уже там издали вторую и третью части. К счастью, у них оказались в запасе экземпляры обоих томов, и в ближайшие недели, очень надеюсь, примусь за них. Вторую и третью часть я жду с нетерпением еще и потому, что Григоров в предисловии к первому тому заинтриговал меня обещанными уникальными воспоминаниями: замыслом «нейтрализации» Сталина, в частности.