Слышал много хорошего об этом авторе, но первое знакомство не пошло. Я ожидал чего-то другого — истории освоения новых земель, наверное. Но Эткинд в самом начале уточняет, что «разрабатывая свою политизированную концепцию культурной истории, я намереваюсь соединить ее с более традиционным, текст-ориентированным подходом, характерным для литературоведа». Меня эта фраза, признаться, сразу вышибла из колеи. Тут тебе и культура, и история, и политика, да еще и текст-ориентированные. Возможно, имелось в виду, что автор будет рассматривать не само явление колонизации, а его восприятие и интерпретации. Но тут я не уверен. Во всяком случае, он рассуждает настолько широкими понятиями, что совершенно непонятно, где в его рассуждениях российская специфика и чем вообще Россия отличается от любой другой страны. После этого я на протяжении нескольких десятков страниц пытался восстановить сбившийся ритм, но на это мне не хватило мозгов. Я не смог найти смысл в предложениях вроде следующего: «В мои намерения не входит искать исторический инвариант, охватывающий столетия; скорее я стремлюсь понять повторяющиеся взаимодействия между изменяющимися географическими, экологическими и политическими факторами, которые определили имперский опыт России». Само понятие колонизации, раньше интуитивно понятное, в процессе чтения размылось. Где-то в тексте Эткинд очень коротко приводит мнение Антонио Грамши: «В 1920-х итальянский марксист Антонио Грамши назвал отношения между двумя частями своей страны – югом и севером – колониальной эксплуатацией. Он понимал сложность этой внутринациональной, даже внутриэтнической колонизации лучше, чем его предшественники. Ее культурный вектор Грамши назвал гегемонией; он отличался от политического вектора – доминирования, и экономического вектора – эксплуатации». Вот эта мысль мне понятна — она четко сформулирована и продуктивна. Над ней стоит размышлять. К сожалению, Эткинд от нее уходит и начинает, как мне показалось, метаться от одной проблемы к другой. План книги, который он определил во введении, выглядит мешаниной надуманных вопросов:
Главы 1 и 2 раскрывают контекст холодной войны в концепции «Ориентализма» Эдварда Саида и дополняют Саида, рассматривая приключения некоторых ориенталистов в России. В главе 3 я обращаюсь к дискуссиям о происхождении российской монархии и тому, как они объясняли природу внутренней колонизации. Глава 4 прослеживает парадигму самоколонизации в наиболее известных трудах по российской историографии XIX века. Глава 5 посвящена торговле пушниной, которой Россия была обязана ранним экономическим бумом и географической экспансией на восток. Этот выгодный бизнес создал огромную территорию, впоследствии пережившую смуты, расколы и реколонизации. В главах 6 и 7 рассмотрены специфические институты внутренней колонизации – сословие и община. Конструируя аналогию между расой и сословием, я приглашаю читателей проследить, как Санкт-Петербург превращался из форпоста колонизации в чудо Просвещения. Глава 8 посвящена бурной интеллектуальной деятельности одного из институтов власти Российской империи – Министерства внутренних дел. Заключительная часть книги включает несколько частных случаев культурной истории империи. Глава 9 обращается к Иммануилу Канту в неожиданный и малоизвестный период его биографии – годы его российского подданства. Я не согласен с современными исследователями, которые представляют Канта игнорирующим проблемы колониального угнетения или нечувствительным к ним. Напротив, в моем представлении он, обладавший ранним опытом белого субалтерна, – (пост)колониальный интеллектуал. В главе 10 я рассматриваю религиозные движения в России в их мифических и реальных связях с революцией. Экзотизируя народ и интерпретируя его «тайную жизнь», миссионеры, историки и этнографы конца XIX века приписывали ему самые невероятные черты. В результате народники и социалисты рассчитывали на помощь народных сект в осуществлении своих проектов революции, тоже невероятных. В главе 11 сравниваются антиимперские нарративы двух больших авторов – Джозефа Конрада и Николая Лескова. Оба они, каждый по-своему, увлеченно исследовали опыт Российской империи и резко критиковали его. На основе трех классических текстов русской литературы в главе 12 я рассматриваю русский роман как механизм жертвоприношения, который воспроизводил меняющиеся взаимоотношения между полами и сословиями в империи. Теоретические взгляды Михаила Бахтина и Рене Жирара тут соединяются с историческим контекстом внутренней колонизации.
Почему Саид? Зачем Кант? Выбор объектов для рассмотрения ставит в тупик так же, как выбор единиц измерения там, где речь заходит о чем-то измеримом: Вместе Московское государство, Россия и СССР контролировали 65 млн км2/лет – много больше, чем Британская империя (45 млн км2/лет) и Римская (30 млн км2/лет; см.: Taagepera 1988). Почему здесь автор делит километры на годы, уму непостижимо. Может, я понял бы больше, если бы смог дочитать, но, к сожалению, далеко я не продвинулся. Хурму и фиги в мои ли руки? Тут не моя голова нужна, извините.
No comments:
Post a Comment