Давно я не читал ничего про зверьков. Дай, думаю, возьму эту книжку. Вроде и воспоминания, но и про зоологию тоже, и то, и другое я люблю. Вот тут я и влип. С самого начала автор (доктор наук, между прочим, академик и лауреат госпремии РФ) дает понять, что никакой лирики-романтики не потерпит:
Никакого иного чувства, кроме негодования, у профессионала-зоолога не могут вызвать фильмы, которые фабрикуются следующим образом. Сначала какой-нибудь дилетант-недоучка пишет сценарий, в котором рассказывается, якобы, о судьбе конкретной особи, семьи или группы животных определенного вида. Затем, другой подобный же несостоявшийся зоолог кромсает километры документальных фильмов, снятых годами, и выбирает из них эпизоды, подходящие к канве сценария. Во всех них нам показывают, как будто, одних и тех же животных, терпящих постоянные опасности и чудом избегающих их. Все это сдобрено домыслами о том, что эти персонажи «думают» в тот или иной момент. Текст насыщен такими пустыми фразами как, например, «Хищнику нужно подобраться как можно ближе к добыче». И, наконец, подобного рода стряпня попадает в руки переводчика, который зачастую не вполне знаком не только с научной терминологией, но часто – и с родным языком. Ясно, что во всем этом нет ни капли научной правды.
И даже моему любимому Джеральду Дарреллу досталось персонально:
Должен признаться, что я сам не являюсь поклонником этого автора, во многом по тем же причинам, по которым не испытываю острого интереса к телефильмам о животных. В развлекательности ни Дарреллу, ни «Живой природе» отказать, разумеется, невозможно. Но мне как человеку, посвятившему свою жизнь зоологии, хочется узнать из книг названного автора не только о том, как поймать то или другое животное, и о его поведении при содержании в клетке, но также – о своеобразии и уникальности образа жизни данного вида в естественных условиях. Что же касается телепередач, о которых идет речь, то большинство из них идут в клиповом режиме. Видеоэпизоды обычно столь коротки, что у диктора попросту нет времени вдаваться в подробности в комментариях к происходящему на экране. А логика объяснений в такой ситуации может быть только предельно упрощенной. Текстовое сопровождение к фильмам, транслируемым по каналу «The Animal Planet», подчас настолько убого и насыщено, к тому же, фактическими ошибками, что возникает острое желание отключить звук.
А правильная научно-популярная литература должна быть такой:
Как писал по этому поводу Питер Кроукрофт, «Наиболее популярные книги о животных написаны вовсе не о животных. Это книги о людях – о тех, кто ловит животных, о тех, кто живет бок о бок с животными, или еще о каких-нибудь людях. Научное содержание таких книг нередко приближается к нулю. Но если произведение о подобных животных-оборотнях хорошо расходится, его автор становится авторитетом в вопросах, касающихся животных как таковых. Сами авторы в этом не виноваты, и в итоге часто оказываются в неловком положении. Но, как бы то ни было, в результате они подкладывают зоологии порядочную свинью… К несчастью, писать научно-популярные книги по зоологии куда труднее, чем научные труды, и мало кому из нас хочется за это браться».
Это выдержка из книги «Артур, Билл и другие. Все о мышах», которая, с моей точки зрения, может служить идеальным образцом НАУЧНО-популярной литературы. В аннотации к этой книге сказано: «Работа Питера Кроукрофта, посвященна исследованию поведения мышей, является одновременно и остроумным, и глубоко научным трудом, который может быть полезен как рядовым читателям, так и акaдемическим ученым».
Непревзойденным образцом научно-популярной литературы я считаю книги Ж. А. Фабра о поведении насекомых. Сам их автор является, по моему твердому убеждению, истинным основоположником этологии, который задолго до К. Лоренца и Н. Тинбергена высказал, в блестящей общедоступной форме, главную суть отличий инстинктивного поведения животных от рационального образа действий людей.
К этому же жанру следует отнести такие превосходные книги, как «Старина четвероног. Как был открыт целакант» Дж. Смита, «Один в Антарктике» Грехема Биллинга, «Ворон зимой» Бернда Хейнриха.
Богатым научным содержанием отличаются также книги первопроходцев в изучении образа жизни человекообразных обезьян в природе: «В тени человека» Джейн Гудолл, «Гориллы в тумане» Дайан Фосси, «Год под знаком Гориллы» Дж. Шаллера, «По следам рыжей обезьяны» Дж. МакКиннона.
В общем, надо признать, что автор действительно не Даррелл. Занимательности у него на поверхности не видно, стилистика не блестяща. И все-таки я дочитал книгу до конца, и дочитал, заметьте, с интересом. Было тяжеловато продираться через текст, но я узнал немало нового. Например, я раньше считал, что в биологии виды отличаются от подвидов тем, что разные виды не скрещиваются (за некоторыми исключениями, вроде львов с тиграми и т.п.). Оказалось, однако, что это давно устаревшая точка зрения, а главным критерием для выделения видов является не это, и даже не генетические различия, а поведение, потому что оно устойчивее:
Всё это заставляет некоторых ученых усомниться в самой реальности категории «вид». Сам Чарльз Дарвин, понимая, что процесс видообразования постепенен, пришел к выводу об условности границы между понятиями «подвид» (разновидность, в терминологии того времени) и «вид», в строгом смысле этого слова. Выдающийся теоретик биологии Эрнст Майр попытался в 1950-х гг. разрубить этот терминологический гордиев узел. Он утверждал, что подвиды отличаются от настоящих («хороших») видов тем, что между первыми возможна гибридизация, а между вторыми – нет.
...
Степень сходства между видами может быть мерой их эволюционного родства. Признаки поведения много более консервативны, чем, скажем, морфология видов (например, окраска и размеры особей). Поэтому сравнительный анализ структуры поведения может служить важным ключом для реконструкции генеалогической преемственности в группах близкородственных видов в процессах видообразования и дивергенции. Этот ключ, подчас дает даже более надежные результаты, чем попытки прямого сопоставления структуры их геномов методами молекулярного сравнительного анализа
Важным для меня было понять, как развивалась зоология как наука — от открытия разных животных и описания их внешности, через изучение их поведения (зоопсихология и этология) и затем зоосоциологию и социоэтологию (поведение коллективов) и далее, к самым общим законам. Примерно такой же путь проделал в науке и сам автор, и книга, собственно, как раз об этом. Вообще, жизнь ученого измеряется, как я понимаю, его публикациями, поэтому и биография Панова построена как история написания его других книг и отражает эволюцию его интересов, от изучения отдельных видов к их поведению и, наконец, к их социальной жизни и новой науке, социоэтологии:
Перед социоэтологией были поставлены три главные задачи. Во-первых, оценить степень влияния на видоспецифическое социальное поведение особенностей той среды, к жизни в которой приспособлен данный вид – характер ландшафта, состав кормов, способы их добывания и т. д. Все эти показатели определяют вкупе экологические потребности вида. Поэтому поиски взаимосвязей между экологией и социальным поведением и их возможного взаимовлияния стали предметом так называемой социоэкологии. Второй раздел социоэтологии – социодемография. В ее компетенцию входит изучение роли социального поведения в регуляции возрастного состава группировок, соотношения в числе самцов и самок, участвующих в размножении, а также общей численности местных особей и ее динамики во времени. Наконец, синтез всего того, что становится достоянием двух названных линий исследования, должен послужить пониманию глубинной сущности долговременного социального процесса в данной локальной популяции вида.
Вообще, Панов много интересного пишет об отношениях индивидуума и общества и о том, что само понятие индивиддума неоднозначно и диалектично:
Владимир Николаевич Беклемишев [...] писал: «Организм всегда в большей части своей построен из других, подчиненных организмов. Всякое живое существо состоит из других живых существ, все живое – всегда коллективно».
Как только я достаточно глубоко осознал всю важность этого подхода, родился подзаголовок моей книги: «Индивидуальное и коллективное в природе и в человеческом обществе».Организмы унитарные и модулярные
Справедливость процитированного утверждения Беклемишева станет особенно убедительной, если обратиться к так называемым модулярным организмам, которым я посвятил главы с 3 по 5 своей книги. По словам английского биолога М. Бигона и его соавторов, бытующее представление, будто весь мир живых существ олицетворяется унитарными организмами, наподобие людей или комаров, оказывается совершенно ошибочным. В действительности, продолжают ученые, «На обширных пространствах воды и суши преобладают организмы модулярные, такие, например, как морские водоросли, кораллы, лесные деревья и травы».
...
Роясь в литературе, я обнаружил, что биологи уже давно поняли: не суждено избежать путаницы и разнобоя мнений, если не отказаться от понятий «индивид» (или «особь») и «колония» в применении к интересующим нас обитателям царства Нептуна.
На первых порах весьма полезным оказался нейтральный термин «бионт», которым для краткости можно обозначить любое существо – «простое» или «составное», которое интуитивно воспринимается как обладающее телесной автономностью и в этом смысле – собственной индивидуальностью. Особь в нашем привычном понимании (например, одиночная бактерия или унитарный индивид у высших животных), «колония» цианобактерии спирогиры, «многоглавый» коралловый полип – все они попадают, таким образом, в категорию бионтов.
Перед тем, как приступить к изложению своих взглядов, Панов довольно резко критикует современных биологов за склонность к антропоморфизации животных. Причем критикует именно тех людей, которых я, как дилетант, выросший на той самой нелюбимой Пановым научно-популярной литературе, привык считать авторитетными источниками, таких, как Александр Марков или Ричард Докинз:
Именно активная деятельность Гамильтона и, особенно, популяризация его взглядов Докинзом, привели в конечном итоге к широко распространенному сегодня, но абсолютно ложному представлению. Суть его коротко изложена в книге, написанной журналистом М. Ридли и состоит в том, что «начиная с 1970-х годов, эволюционная биология стала наукой не о животных, а о генах». Или, как писал наш отечественный генетик Б. М. Медников в восторженном предисловии к книге Докинза «Эгоистический ген»: «Наши тела – это временные, преходящие структуры, создаваемые бессмертными генами-репликаторами себе на потребу.»
Об уважаемом мной Маркове он пишет уж совсем нехорошо:
Можно видеть, что А. В. Марков присоединяется к убогой обывательской идейке, согласно которой представления об уникальности человека основываются на нашем «высокомерии» в отношении других видов животных. Серьезные исследователи проблемы места человека в мироздании (в первую очередь философы, а также представители множества самых разных гуманитарных дисциплин) давно перестали думать о «примитивных и волосатых», когда пытаются получить объективное представление о сущности поистине поразительного «феномена человека». На этом фоне упражнения А. В. Маркова, основанные на желании затушевать грань между животными и человеком, выглядят просто напросто как рецидив наивного, плоского эволюционизма.
Я в свое время был впечатлен тем, что писал Марков об альтруизме в животном мире, Панов же резко возражает:
Такого рода построения основываются на совершенно нереалистичных, замысловатых гипотезах об «эгоистических» или «альтруистических» мотивах поведения, на его «экономических» моделях, внушающих нам небылицы о способности животных оценивать свой будущий родительский вклад, «риски» от тех или иных своих действий в отношении сородичей и т. д. Всему этому я противопоставил принципиально иной взгляд, созвучный со следующим заключением английского орнитолога Н. Б. Девиса, высказанным в 1990 г.: «Всесторонние исследования поведения индивидов в популяциях животных свидетельствуют о преобладании здесь конфликта интересов. В самом деле, подчас приходится удивляться, каким образом особям вообще удается вступить в отношения успешной кооперации ради того, чтобы принести потомство и вырастить его!»
Еще одна идея, к которой Панов относится прямо-таки с воинственной нетерпимостью, это идея о том, что животные могут обладать зачатками языка. Панов утверждает, что сигналы животных абсолютно ничего общего не имеют с языком.
В отличие от наших устных или письменных текстов, которые всегда предназначаются индивидуальному или коллективному адресату и, таким образом, неизменно рассчитаны на передачу содержательной информации, звуковые, оптические и химические сигналы животных зачастую выплескиваются «в пустоту». Причина этого в том, что подавляющая часть таких «сигналов» представляет собой вынужденные следствия чисто физиологических сдвигов в работе организма. Подобно тому, как работающий мотор неизбежно будет производить шум и распространять вокруг себя запах бензина, функционирующий организм животного становится источником всевозможных внешних проявлений. Все их непосвященный склонен трактовать в качестве сообщений, транслируемых кому-то извне[138]. Между тем, когда в крови соловья или дрозда увеличивается содержание половых гормонов, птицы начинают петь – независимо от того, есть ли поблизости другие особи, которым могло бы быть адресовано это пение.
...
Главное же различие между «языком» животных и нашим собственным состоит в следующем. Первый – это только средство коммуникации, пусть даже весьма эффективное. Тогда как язык, в строгом смысле этого понятия, служит в первую очередь инструментом описания и познания внешней реальности и лишь вторично – механизмом общения между людьми. Уникальное свойство нашего языка в том, что он позволяет извлекать новую информацию из уже существующей в языковом тексте.
Хотя мне, признаться, кажется, что информация содержится и в звуках, издаваемых животными, а вот извлекать из этого новую информацию — свойство не языка, а разума. Для Панова между животными и людьми — пропасть, а я сомневаюсь, что человек принципиально отличается от животных. Собаки — маленькие люди, я это точно знаю :) Но мое мнение высосано из пальца, а Панов всерьез изучал этот вопрос. Обосновывая свою точку зрения, Панов говорит, что самые известные примеры владения языком среди животных, такие как язык танца пчел, «разговоры» дельфинов и обезьяны, владеющие основами языка жестов, — либо ошибки, либо фальсификации. Надо признать, что доказывает он это вполне убедительно. Думаю, это потому, что он, будучи биологом, придает свой конкретный смысл понятию языка и отказывается считать простые кодовые системы языком. Примерно так же и я, со своей профессиональной точки зрения, отказываюсь принимать название «искусственный интеллект» применительно к тем нейронным сетям, которые сейчас продают под этим напыщенным названием.
Вместе с тем, когда дело доходит до использования математических методов в биологии, Панов, как мне кажется, отстает от жизни и не очень хорошо понимает, например, как используется теория игр:
Оппонентами в этих дебатах оказываются уже не зоологи и этологи, а биологи-теоретики с математическим складом ума. Они строят формальные модели того, могли ли бы «вредные признаки» закрепиться в эволюции и стать к тому же функционально «полезными» для индивида.
И вот каков итог. В 1990 г. один из постоянных участников этих дискуссий, кабинетный эволюционист Алан Графен пришел к следующему выводу: «… модели из области теории игр показывают, что принцип гандикапа работоспособен: каждый организм максимизирует свою приспособленность, и сигналы следует признать честными» (курсив мой. – Е.П.). Как я замечаю в книге, рассказав об этой ситуации, «комментарии, кажется, излишни».
Если я правильно понимаю, автора возмущает понятие «честный», применяемое к животным, которые не могут, по его мнению, быть ни честными, ни лживыми в силу того, что их поведение обусловлено лишь инстинктами и не подразумевает ситуации выбора. А тот факт, что понятие «честный сигнал» используется в теории игр (см. сигнальные игры) и никак не связано с сознательным выбором, ему неизвестен. Может быть, как раз поэтому он недопонимает Маркова, который хоть и не изучал математику, но понимает ее ценность в любой науке.
Вот еще один пример математических ошибок автора:
В теории информации существует понятие описательная (колмогоровская) сложность объекта. Она определяется как мера вычислительных ресурсов, необходимых для точного определения (описания) этого объекта. Опираясь на изощренный математический аппарат, эту теорему доказали в отношении последовательностей, состоящих из символов разной степени разнообразия (например, abababa… – «простая» и 4c1j5b2p0… – «сложная»). Мне кажется, что в нестрогой форме она применима и для понимания того, что есть сложность объекта вообще. По-видимому, наибольших затрат требует описание хаоса. Возьмем, к примеру, многоэтажный дом, разрушенный землетрясением или снарядом. Что может быть сложнее для исчерпывающего описания, чем такая физическая структура.
Словом, где-то я не соглашался с Пановым, потому что я ничего не понимаю в зоологии, а где-то — потому что он недооценивает математику. Но мне все равно было интересно и я узнал кое-что фундаментально новое.
No comments:
Post a Comment