/* Google analytics */

Sunday, May 26, 2013

Моряк в седле. Ирвинг Стоун

Как-то так получилось, что Джек Лондон оказался тем писателем, который меня вылепил. Почти всем, что было в моей жизни, и плохим (такого было немного), и хорошим (такого было много), я в большой степени обязан ему. Когда я принимал серьезные решения, за их правильностью присматривали Смок Беллью, Ситка Чарли, Элам Харниш и Фелипе Ривера. У моего одноклассника было собрание сочинений Лондона, я брал его почитать по одному тому и постепенно прочитал почти все. Но не совсем все, кое-что у меня и по сей день осталось недочитанным, вроде «Звездного скитальца» или «Алой чумы». Среди прочитанного есть что-то, что мне не очень понравилось, например, «Железная пята» или «Маленькая хозяйка большого дома», но даже и эти не самые любимые книги — кусок меня.

Зато я очень полюбил «Мартина Идена», который дал возможность лучше познакомиться с самим автором. Но несмотря на то, что я перечитывал «Мартина» не один раз, я никак не мог понять Лондона до конца, все-таки он не Мартин Иден, это не автобиография. Отчасти для того, чтобы попытаться сделать это, я прочитал его книгу о нем «Моряк в седле», написанную другим знаменитым писателем, Ирвингом Стоуном.

Это не лучшая прочитанная мной биография. Я совершенно не разделяю некоторых оценок книг Лондона, которые дает Стоун, вроде:

Если не считать ранней «халтуры», серия «Смок Беллью» — его первая работа, лишенная литературной ценности: чистая поденщина; цемент, бревна и медь на постройку дома.

По-моему, «Смок» — великолепная книга. Ни капли искусственности, но высочайшее качество. Или вот:

Те два, что были созданы в этот период — «Джон Ячменное Зерно» и «Лунная Долина», — вошли в число лучших его вещей; мало того, они достойны стоять в одном ряду с самыми совершенными образцами американского романа. Если не считать третьей части, содержащей высказывания о сельском хозяйстве, ее бы следовало выделить в отдельную книжку: в «Лунной Долине» содержатся глубочайшие мысли, блестящие строки — лучшее, что породили ум и сердце Джека Лондона. Образы гладильщицы Саксон и возчика Билли необычайно убедительны, описание драки на гулянье «Клуба каменщиков» в Визель-парке, где Джек мальчиком воскресными вечерами подметал пол в ресторанчиках, — пример классического американо-ирландского фольклора; описание драмы, разыгравшейся во время забастовки оклендских железнодорожников, и четверть века спустя по-прежнему остается образцом для произведений, посвященных забастовочному движению.

Мне-то «Лунная долина» кажется сладкой пасторалью, к тому же фальшивой и противоречащей в чем-то лондоновским же идеалам.

Но зато теперь я смог гораздо лучше оценить те стороны натуры Джека Лондона, которые раньше проходили если не незамеченными, то недооцененными мной. Это в первую очередь сложная смесь социализма и восхищения «сильным человеком», которой и я сам в разные периоды жизни по глупости увлекался. Я, правда, между ними метался, а Лондон умудрился их совместить, что дало настоящую взрывчатую смесь. У него если уж социализм, то с революцией и баррикадами, или, как пишет Стоун:

Основой его жизни был социализм. Он верил, что государство должно стать социалистическим, и в этой вере черпал силу, уверенность и мужество. Он не ждал, что человечество возродится в течение суток, не думал, что человек должен заново родиться, чтобы построить социализм. Он предпочел бы обойтись без революции, без кровопролития — пусть социализм входит в жизнь мало-помалу. По мере сил он стремился научить народ, как взять в свои руки промышленность, естественные ресурсы и правительственный аппарат. Но если по вине капиталистов эволюционный путь станет невозможен, Джек Лондон был готов сражаться за правое дело на баррикадах. Какая новая цивилизация не была крещена в кровавой купели?

Органически связанными с социалистическими убеждениями были и его философские взгляды — сочетание геккелевского монизма, спенсеровского материалистического детерминизма и эволюционной теории Дарвина.

«Чувствительность, сострадание, милосердие неведомы природе. Мы лишь марионетки в игре могучих стихийных сил, это верно; но мы можем постигнуть законы этих сил и в соответствии с ними уяснить себе наш путь. Человек — слепое орудие естественного отбора между расами…

А уж социал-дарвинизма, доходящего иной раз до шовинизма, как в «Дочери снегов», я вообще избежал:

Хуже всего выглядит Фрона там, где она начинает говорить языком лондоновских социологических очерков, излагая шовинистические бредни, которые Джек почерпнул у Киплинга и проглотил не разжевывая, — о превосходстве белой расы, о ее праве навсегда безраздельно повелевать краснокожими, черными и желтыми. Нетрудно понять, почему Джек так легко и охотно принял все это на веру — он ведь и без того носился со своими викингами. «Готовы остроносые боевые галеры, в море ринулись норманны, мускулистые, широкогрудые, рожденные стихией; воины, разящие мечом… господствующая раса детей севера… великая раса! Полсвета — ее владения, и все моря! Шестьдесят поколений — и она владычица мира!»

По вине этой англосаксонской близорукости в искаженном виде стал представляться ему и социализм — именно та область, в которой он прежде всего стремился хранить честность и верность истине. Отделывая страницы, посвященные господствующим расам, выходцам с севера, он писал Клаудсли Джонсу:

«Социализм — не идеальная система, задуманная для счастья всего человечества; она уготована лишь для благоденствия определенных родственных между собою рас. Ее назначение — увеличить мощь этих избранных рас, с тем чтобы, вытеснив более слабые и малочисленные расы до полного вымирания, они завладели бы всей землей»

Мне показалось, что Стоун, работая над этой биографией, исходил из этой идеологической схемы, которая немного помешала ему больше рассказать о Лондоне как человеке, да и вообще исказила его образ. Я, например, не очень-то верю в то, что Лондон мог быть таким зашоренным человеком, что всерьез принимал теорию Юджина В. Дебса: «Там, где речь идет о классовой борьбе, нет и быть не может хороших капиталистов или дурных рабочих — каждый капиталист — твой враг; каждый рабочий — товарищ». Не должен был.

Так или иначе, но невозможно написать неинтересную биографию интересного человека. Мне было очень интересно узнать, например, что читал Джек Лондон:

Оценивающим взглядом Джек окинул книги, разложенные по столу и по кровати, — все это он сейчас штудирует, конспектирует, делает пометки. Да, он на верном пути: «Революция 1848 года» Сент-Амана, «Очерки по структуре и стилю» Брюстера, «Заметки об эволюции» Жордана, «Предполярье» Тирелла, «Капитал и прибыль» Бом Баверка, «Душа человека при социализме» Оскара Уайльда, «Социалистический идеал — искусство» Уильяма Морриса, «Грядущее единство» Уильяма Оуэна.

На его ночном столике постоянно лежал неприкосновенный двухтомник Поля де Шейю, чьи «Африканские путешествия» были первой книжкой приключений, попавшей в руки восьмилетнему мальчику на ранчо в Ливерморе.

Или откуда вырос сам стиль его письма:

Появление «Сына волка» ознаменовало начало современного американского рассказа. Правда, у него были предшественники: Эдгар Аллан По, Брет-Гарт, Стивен Крейн и Амброз Бирс — все они порвали с установившимися традициями, чтобы заняться настоящей литературой.

И как он сам формулировал суть этого стиля:

«Вы взялись за интересную тему: напряженная жизнь, романтика, судьбы людей, их гибель, комизм и пафос — так, черт возьми, обращайтесь же с ними, как должно! Не беритесь рассказывать читателю философию Дороги. Дайте это сделать вашим героям — делами, поступками, словами. Присмотритесь-ка повнимательнее к Стивенсону и Киплингу: как они сами умеют стушеваться, отойти, а вещи их живут, дышат, хватают людей за живое, не дают тушить лампу до утра. Дух книги требует, чтобы художник устранил из нее себя. Добейтесь крепкой, яркой фразы, выразительной, свежей; пишите насыщенно, сжато, не разводите длиннот и подробностей. Не нужно повествовать — надо рисовать! живописать! строить! Создавать! Лучше тысяча слов, плотно пригнанных одно к одному, чем целая книга посредственной, пространной, рыхлой дребедени. Плюньте на себя! Забудьте себя! И тогда мир будет Вас помнить!»

Или даже описание его обычного рабочего дня:

Около часа ночи, заложив спичкой то место в книге, на котором он остановился, Джек переводил стрелки на картонном циферблате, висевшем на дверях кабинета, чтобы Наката знал, в котором часу разбудить хозяина. Редко он позволял себе больше пяти часов сна; самое позднее время, указанное на циферблате, было шесть часов утра. Как правило, ровно в пять Наката приносил утренний кофе. Не вставая с постели, Джек правил вчерашнюю рукопись, отпечатанною Чармиан, читал доставленные по его заказу официальные доклады и технические статьи, корректировал стопку свежих оттисков, присланных издательствами, составлял план текущей работы, наброски будущих рассказов. В восемь он уже сидел за письменным столом и писал тысячу слов — первоначальный вариант очередной вещи, изредка поглядывая на четверостишие, прикрепленное кнопками к стенке:

С постели вставая, берусь я за дело — О господи! Только бы не надоело. А если я к ночи в могилу сойду, О господи! Дай сохраниться труду.

К одиннадцати дневная норма была закончена, и засучив рукава он набрасывался на умопомрачительные ворохи деловой и личной корреспонденции. В среднем Джек теперь получал десять тысяч писем в год и тщательно, вдумчиво отвечал на каждое. Нередко он «проворачивал» за день кругленькую цифру — сто писем и в тот же день диктовал сто ответов.

Гости знали, что утренние часы отведены для работы, и в это время соблюдали тишину. Ровно в час, после восьмичасового рабочего дня, Джек «выползал» на заднюю веранду, взлохмаченный, в распахнутой на груди белой рубашке, с косо сидящим на лбу зеленым козырьком, с папиросой в зубах и пачкой бумаг в руке. «Здорово, граждане!» — восклицал он с широкой усмешкой и тут же все заполнял собою, своей неотразимой теплотой, своим милым, чистым, мальчишеским обаянием, своей неистребимой жизненной силой и заразительной общительностью. Его появление означало, что сейчас пойдет потеха на весь день.

А главное, что у Стоуна в биографии осталось главная черта Лондона, которая меня восхищала в Мартине Идене, которую я с радостью увидел и у Джека Лондона, которую когда-то воспитали во мне, и которую я надеюсь удержать в себе до конца:

Побуждаемый не только любовью к знаниям, но и страхом, как бы не пропустить что-то новое, важное, что зародилось в мире, он непрестанно подстегивал себя: «Познавай!»

1 comment:

  1. Странно, что тебе "Маленькая хозяйка..." не пошла. Там ведь тоже сам Джек, как и в "Мартине Идене".

    ReplyDelete