/* Google analytics */

Tuesday, November 22, 2011

Addenda к «Трем книгам Н. Эйдельмана о российской истории»

На днях я писал о книгах Н. Эйдельмана и пересказывал кусочки из биографии Леонтия Васильевича Дубельта. Через несколько дней совершенно случайно наткнулся на три превосходные статьи в журнале Сеанс, нумер 23-24:

«Дубельт. Голубое сукно». Самуил Лурье.

«Липранди. Особые поручения». Алексей Востриков

«Липранди и Дубельт. К загадке одного политического процесса». Игорь Волгин

Очень рекомендую. Очень.

Sunday, November 20, 2011

Две истории побега-I. Россия в концлагере. Иван Солоневич

В начале этого года я писал о книге Владимира Чернавина «Побег из Гулага». Как я говорил, бежали из Гулага многие. История Ивана Солоневича и его семьи не очень похожа на историю Чернавиных, но и те, и другие были вынуждены бежать из мест заключения за границу. Солоневичи, правда, в отличие от Чернавиных, отлично знали, за что они сидят — за вторую попытку покинуть СССР. Первую Иван Солоневич, его сын и брат предприняли в 1932 году. Заблудились в карельских болотах, вымокли, еле вышли обратно, благополучно избежав пограничников и вернулись домой. Осенью 1933 года они попробовали бежать еще раз, но ГПУ оказалось на высоте. Им подсунули осведомителя, которого они взяли в свою группу, и благодаря которому всех их взяли еще в поезде Ленинград-Мурманск. Проведя меньше года в лагере, они смогли найти друг друга, договориться и бежать еще раз, на этот раз, наконец, удачно.

Иван Лукьянович Солоневич вообще был человеком неординарным. Достаточно пробежать глазами статью в Википедии (очень рекомендую), чтобы оценить масштаб личности. При том, что его политические взгляды мне кажутся нелепыми, исторические воззрения смешными, а национализм — диковатым, по-человечески он очень интересен. Его записки о советской жизни двадцатых-тридцатых годов необычны своей независимостью, таких до нас дошло не много. Та же независимость удивляет и в описании лагерной жизни. Солоневичи умудрились поставить себя наособицу — тут сыграла роль и физическая подготовка Ивана Лукьяновича, и то, что их семью не сразу разлучили, и они смогли постоять друг за друга. Впрочем, есть у меня подозрение, что Солоневич немного бравирует в этих воспоминаниях и выставляет себя куда более лихим мужиком, чем оно было на самом деле. Если ему верить, то он там с уголовниками свой парень был, и чекистов они по струнке строили, и на особом положении числились, но при этом ни разу честью не поступились. В последнем я почти не сомневаюсь, а вот что им жилось там так легко, как пишет Солоневич, верится мало. Хотя знаете, я, возможно, и поверил бы, если бы доверие мое к Солоневичу не было подорвано им самим на первых же страницах книги. Нет, он не врал. Он изложил свое мнение:

Но как бы ни оценивать шансы «мирной эволюции», мирного врастания социализма в кулака (можно утверждать, что издали виднее), один факт остается для меня абсолютно вне всякого сомнения. Об этом мельком говорил краском Тренин в «Последних Новостях»: страна ждет войны для восстания. Ни о какой защите «социалистического отечества» со стороны народных масс не может быть и речи. Наоборот, с кем бы ни велась войнами какими бы последствиями ни грозил военный разгром, все штыки и все вилы, которые только могут быть воткнуты в спину красной армии, будут воткнуты обязательно. Каждый мужик знает это точно так же, как это знает и каждый коммунист! Каждый мужик знает, что при первых же выстрелах войны он в первую голову будет резать своего ближайшего председателя сельсовета, председателя колхоза и т.д., и эти последние совершенно ясно знают, что в первые же дни войны они будут зарезаны, как бараны.

Вот этот прогноз, так блистательно провалившийся всего через пять лет, заставил меня до такой степени усомниться в аналитических способностях И. Л. Солоневича, что и всю остальную книгу я читал с большим скептицизмом, отмечая все места, где автор, как мне казалось, опять выдавал желаемое за действительное. Было бы очень любопытно сравнить книгу с тем, как оно там действительно происходило, но кто же это напишет? Хотя, один умолчанный Солоневичем факт я хотел бы привести. В 1933 году из СССР они бежали всемером: трое Солоневичей, жена Бориса Ирина Пеллингер, их знакомый Никитин (в книге Степанов), жена другого знакомого Е. Пржиялговская и стукач Бабенко. Осудили всех, кроме, конечно, стукача (хотя он тоже проходил в ГПУ по другому делу). Ну, о Пржиялговской и о Никитине Солоневич пишет без особой симпатии, но вот Ирину Пеллингер они в лагере все-таки бросили. Я не берусь их обвинять, наверное, это был их единственный шанс на спасение, но она-то не спаслась... Она отсидела свой срок, вышла на свободу, а в 1936 году ее арестовали снова. В 1938 по приговору тройки при УНКВД по Дальстрою расстреляна за контрреволюционную деятельность. Вряд ли за свою, кстати, скорее, за деятельность самого И. Солоневича. Кстати, жена Ивана, Тамара, тоже была убита НКВД. В 1932 году после фиктивного развода и последовавшего такого же фиктивного брака с немецким инженером она уехала в Германию. В 1938 году она вместо Ивана вскрыла бандероль с книгами — и была убита взорвавшейся бомбой. А И. Л. Солоневич продолжал писать книги и заниматься политикой. Наверное, потому-то после войны и брат его, Борис, решил порвать с ним связь. Он считал занятия брата политикой причиной всех несчастий. Вероятно, он прав. Но все-таки Ивана Солоневича есть, за что уважать. То, что он, хоть и монархист, дураком не был, видно из вот этих его строк:

«Советская эра рано или поздно закончится. А после СССР нам будут предлагать очень многое. И все будут врать в свою лавочку. Будет много кандидатов в министры и вожди в партийные лидеры, и военные диктаторы. Будут ставленники банков и ставленники трестов – не наших. Будут ставленники одних иностранцев и ставленники других. И все будут говорить, - и прежде всего, о свободах – самая многообещающая и самая ни к чему не обязывающая тема для вранья.

Появятся, конечно, и пророки - изобретали какого-нибудь нового земного рая. В общем, будет всякое. И на всякого мудреца найдется довольно простаков - бараны имеются во всех странах мира, от самых тоталитарных - до самых демократических. Постарайтесь не попасть в их число. Это не так просто, как кажется»

Sunday, November 13, 2011

Братья Львиное Сердце. Рони, дочь разбойника. Астрид Линдгрен

В очередной раз с некоторой неловкостью признаюсь в том, что обожаю сказки. Но с Линдгрен у меня не очень сложились отношения. Непонятно, почему. Кроме Карлсона и вот этих двух я, кажется, больше ничего не смог дочитать.

«Братья Львиное Сердце» я впервые прочитал в сборнике «Музыка голубого колодца» лет в тринадцать-четырнадцать, наверное. Сборник у меня как-то очень быстро пропал, и я долго мечтал перечитать эту повесть. Теперь она показалась мне немного слишком простой и короче, чем она могла бы быть. С другой стороны, нужен ли нам второй «Властелин колец»? А это примерно тот же сюжет. Ну, очень приблизительно: два брата попадают в сказочную страну, где сначала живут по-сказочному, а потом выясняется, что и воевать нужно по-сказочному со сказочными врагами. Враги — абсолютное зло, поэтому никаких моральных проблем не возникает, развития особенного нет, хотя читается и увлекательно.

«Рони, дочь разбойника» — совершенно другая история, более близкая к другим книгам Линдгрен, как мне кажется. Она мне впервые попалась в «Науке и жизни» в 1987 году, и я долго гонялся за всеми номерами, но так и не смог прочитать ее целиком. В этом году, наконец-то, я ее догнал.

«Братья Львиное Сердце» — книга более детская, она попроще: есть добро, есть зло... Ну, не случайно мне пришел в голову «Властелин колец». «Рони» романтичнее и разнообразнее. В диком лесу живут две конкурирующие шайки разбойников. Конечно, они друг друга презирают и ненавидят. В одной шайке растет одиннадцатилетняя девочка, Рони, а в другой — одиннадцатилетний мальчик, Бирк. Однажды они встречаются. Конечно, они друг друга точно так же презирают, как взрослые. До тех пор, пока вместе не попали в беду. Через какое-то время они подружились и возникла ситуация, чем-то напоминающая ситуацию Монтекки и Капулетти. Известно, что одиннадцать лет — возраст, когда люди самые умные. Потом — только деградация. Вот и Рони с Бирком, в отличие от Ромео и Джульетты, нашли выход из положения. Ну, правда, и взрослые оказались не по годам умны. Сказочно. За это и люблю сказки.

Может быть, я у Линдгрен больше так ничего и не прочитаю, но вот эти две сказки вполне тянут на золотой фонд детских книг.

Пиршество демонов. Сборник НФ рассказов

Айзек Азимов Что если…
Лино Альдани Повальное безумие
Норберт Винер Голова
Чэндлер Девис Блуждая на высшем уровне
Артур Кларк Юпитер пять
Джеймс Макконнелл Теория обучения
Уилльям Моррисон Пиршество демонов
Джон Пирс Грядущее Джона Цзе
Джон Пирс Не вижу зла
Роберт Ричардсон Малыш Андерсон
Джордж Смит В безвыходном положении
Лео Сцилард К вопросу о "Центральном вокзале"
Роберт Уилли Вторжение
Конрад Фиалковский Я - Миликилос
Otto Фриш О возможности создания электростанций на угле
Фред Хойл, Джон Эллиот Дар Андромеды


Сборник неплохих классических рассказов. В шестьдесят восьмом других, в общем-то, и не печатали. Но, честно говоря, вспомнить из них смогу едва ли пару. Включая «Дар Андромеды», который здесь опубликован не целиком, только отдельные главы. В общем, впечатления весьма средние.

Грань веков. Н. Я. Эйдельман

Эта книга, в отличие от первых трех, не сборник нескольких историй, а подробная история одного события — дворцового переворота 1801 года и убийства Павла I. Эйдельман, как всегда, аккуратен с историей. Он не делает из Павла I ни чудовищного безумца, каким его часто изображали историки двадцатого века, ни непонятого великого государственного деятеля, каким он бывает у некоторых поп-историков века двадцать первого.

Эйдельман выстраивает очень любопытную конструкцию, иллюстрирующую российское общество в конце XVIII века. Итак, в начале века Петр I попытался дать толчок к развитию России. Ключевым моментом было внедрение просвещения («Есть еще в России люди, которым дорого просвещение!»). По известному изречению Пушкина, неминуемое следствие просвещения — свобода. Просвещение Петра I парадоксальным образом сочетало просвещение с рабством. Из этого противоречия и выросли конфликты, определившие события на грани веков. Эйдельман выделяет четыре группы общества по отношению к диалектическому противоречию просвещения и рабства. Во-первых, сторонники просвещения, чьи идеи в основном выражали Радищев, Новиков, Дашкова, Никита Панин, Денис Фонвизин. Это, как говорит Эйдельман, первое «непоротое» поколение дворян, выросшее уже после Манифеста дворянской вольности. Во-вторых, самая могущественная партия, которую Эйдельман называет «циниками». Эта партия пыталась продолжить политику Петра, получая максимум плодов прогресса, но не в коей мере не двигаясь в сторону свободы. Эта сторона представлена, естественно, властью — Екатерина, Орлов, Потемкин. Эти две группы были самыми влиятельными в конце XVIII века. Были и еще две. Были консерваторы, прародители будущих славянофилов, например, М. Щербатов. Они были согласны пожертвовать просвещением ради сохранения традиционных патриархальных ценностей (в том числе и в виде рабства). Это тоже дворяне. А был, кроме дворян, еще и народ, «не делавший разницы между людьми, носящими немецкое платье», между демократами, циниками и славянофилами. Это четвертая группа. Самая большая, но никому особенно не интересная, ни первым трем, ни историкам (в силу того, что не было там грамотных людей, способных изложить их требования), ни нам (поскольку историки о них тоже ничего не пишут).

Павел I воспитывался в духе просвещения (в основном Паниным) и мечтал о демократических реформах, избранных дворянских собраниях, Сенате и тому подобном. Мечтал, видимо, до Французской революции. После смерти Екатерины, планировавшей передать власть не сыну Павлу, а внуку Александру, Павлу пришлось устроить чуть ли не переворот. Правда, сына он не только не убил, но даже не отправил в крепость. Влияние партии «циников» резко упало, но и прогрессисты не получили желаемого. Павел не подписал проект конституции, подготовленный Фонвизиным и Паниным. За какую же партию начал играть Павел? А ни за какую. Он сам по себе:

Через полвека будет сказано: «Павел I явил собой отвратительное и смехотворное зрелище коронованного Дон-Кихота».

Если коллекционировать общие внешние признаки, сближающие Павла и «рыцаря печального образа», то действительно найдем немало. Кроме странствующих рыцарей, прекрасной дамы, ее перчатки и замка, кроме острова (Мальты), которым один из двух рыцарей одарил Санчо Пансу, а другой – себя, найдем странность поступков, смесь благородства и причуд, мучительных себе и другим, калейдоскоп пророческих видений: солдат, встретивший во сне Михаила Архангела, принят царем, и его рассказ играет роль в основании Михайловского замка и наименовании Михаилом последнего сына Павла I.

Прорицатель Авель, предсказывающий скорую кончину Павлу и отправляемый за то в тюрьму.

При известном воображении малограмотный Кутайсов – камердинер, превращенный в графа, – сойдет за испорченного властью Санчо Пансу.

Наконец, историческая судьба причудливо сводит коронованного российского Дон-Кихота с родиной Сервантеса и его героев – сводит в парадоксальной, «донкихотской» ситуации:

Кроме этих донкихотских историй, про Павла рассказывают множество анекдотов. Эйдельман некоторые из них рассматривает и показывает, что хотя под некоторыми из них есть какая-то основа, Павел не был таким уж жестоким самодуром. Он приводит статистику разнообразных наказаний, штрафов и приговоров Тайной экспедиции, из которой видно, что их было меньше, чем потом, при Александре I. Кроме того, эти преследования коснулись по большей части дворянства. Купцы, крестьяне и мещане преследованиям Павла подверглись гораздо меньше.

Были, конечно, и те анекдотичные истории с запрещением носить круглые шляпы, танцевать вальс, отращивать бакенбарды, и даже носить «синие женские сюртуки с кроеным воротником и белой юбкой». Но, по мнению Эйдельмана, все эти указания имеют один общий источник — стремление к максимальной централизации власти, полнейшему контролю над всем происходящим в стране. Кстати, и та знаменитая игрушка, модель города Санкт-Петербурга, имела своей целью не развлечение, а контроль. Это стремление к контролю, самодержавию, единовластию в конечном счете, пожалуй, и погубило Павла.

Неудивительно, что против такого монарха объединились обе ведущие политические силы. Объединились неявно, без заключения каких-либо пактов, просто действовали в одном направлении. Дальнешее пересказывать не буду. Все это подробно и интереснейшим образом расписано в «Грани веков». Все это и еще плюс множество историй жизни различных людей, хороших и плохих, успешных и неудачников, авантюристов и честных людей.

Так, нашлось там место для двух людей, с которыми мне довелось встретиться этим летом, дона Хосе де Рибаса и Луи Александра графа Ланжерона. В Одессе я ходил по улице имени первого и купался на пляже имени второго. Рибас был одним из самых активных участников заговора, а Ланжерон оставил подробнейшие записки, один из лучших источников по той эпохе. Рибас, оказывается, был тем еще авантюристом! Подробная история его жизни, описанная Эйдельманом в «Твоем восемнадцатом веке», могла бы вдохновить Дюма на еще один роман из жизни России: каталонский дворянин, Неаполь, дипломатия, политические интриги, похищение княжны Таракановой агентом Кремля Алексеем Орловым, морские сражения с турками... В общем, эпическая жизнь. И вот ее венец, де Рибас сажает на престол нового царя, определив будущее России на ближайшие четверть века (если не больше).

А вот еще одна шикарная история из жизни: две загадочные французские агентессы работают в России, но по стечению обстоятельств, сами не зная о том, они играют друг против друга:

С целью усыпить Кутайсова [еще больше] Пален приказал [госпоже] Шевалье неустанно осаждать его, содействовал пожалованию ему великолепных курляндских имений Альт и Ней-Раден и посоветовал ему ни на минуту не покидать Павла, чтобы иметь возможность сообщать ему, Палену, каждое слово императора, даже сказанное им хотя бы случайно».

Любопытно, что оплачиваемая Наполеоном красавица Шевалье, сама того не подозревая, работала против своего шефа и помогала Палену в его сложной комбинации.

Однако рядом другая дама, тоже выполняющая инструкции Парижа, – госпожа де Бонейль. Она, по-видимому, непосредственно отчитывается перед главой наполеоновской секретной службы Жозефом Фуше. Согласно публикатору материалов по ведомству Фуше, Бонейль как будто угадывала контригру противной стороны и старалась работать на первого консула, сначала сблизившись с Паниным и выведав некоторые его тайны, а затем через посредство «покоренного» Ростопчина. В результате получилась ситуация совершенно в духе Александра Дюма – конкуренция двух авантюристок, подстрекаемых из одного центра, Парижа, но ненавидящих, не доверяющих друг другу; госпоже Шевалье, добившейся больших высот (благорасположение Кутайсова и самого Павла), а также поощряемой самим Паленом, было не слишком трудно представить царю Ростопчина как обманщика, «маскирующего двойную игру».

Итак, Шевалье побеждает, проигрывая…

Две не менее интересные фигуры из числа заговорщиков: Петр Пален и Беннигсен. Умнейший Пален, если верить Эйдельману, был идеальным конспиратором. Он был не только сердцем, но и мозгом всей операции. Он продумал всё, предусмотрел все возможные препятствия, разработал планы на случай любых помех. И, наконец, разыграл все, как по нотам. Но в конце концов, как выяснилось, так и не выиграл. На трон он посадил Александра, а императоры не любят быть кому-то чем-то обязанными. Александр, «властитель слабый и лукавый», всегда отвергал подозрения о его участии в убийстве Павла и при первой же возможности отправил Палена в отставку. Пален был вынужден уехать в свою Курляндию и провести там остаток жизни. Беннигсен же, еще один лидер заговорщиков и, видимо, настоящий убийца Павла, позже стал одним из героев «Войны и мира». Пожалуй, теперь, когда я лучше знаю о судьбе Беннигсена, я буду уже по-другому перечитывать «Войну и мир».

Пожалуй, единственный приличный человек из всех героев этой неприглядной истории с убийством и предательством — Николай Саблуков, чья история, в общем-то, служит одним из лучших объяснений всей истории короткого правления Павла I:

Полковник Николай Саблуков – яркая личность, относящаяся несомненно к высокопросвещенной, нравственной части дворянства. В юности он слушал лекции в европейских университетах, получил блестящее образование, интересовался философско-нравственными системами в духе небезызвестной нравственно-религиозной секты гернгутеров. После переворота 11 марта 25-летний генерал-майор, перед которым открывалась широчайшая карьера, не может более служить. Потрясенный увиденным, он подал в отставку, поселился в Англии, женился на дочери основателя Британской картинной галереи Юлии Ангерштайн, но в 1812 г., узнав о нападении Наполеона, срочно возвратился в Россию, прошел всю кампанию (Кутузов 7 декабря 1812 г. свидетельствовал, что Саблуков «был все время в авангарде») и, защитив отечество, опять его покинул. Лишь изредка Саблуков наезжал в Петербург, сблизился с Библейским обществом, был явно не чужд вольному духу 1820-х годов.

– Я Вас боялся больше, чем целого гарнизона, – признался Пален Саблукову утром 12 марта.

– И Вы были правы, – ответил офицер.

– Поэтому, – возразил Пален, – я и позаботился Вас отослать [из дворца].

За этой особой позицией Саблукова целый слой российского просвещения, которому потемкинско-паленский взгляд на вещи не менее, а может быть и более, отвратителен, чем извращенное рыцарство Павла (последнего Саблуков описывает объективно и печально). Хорошо зная, что из офицеров, бывших в его полку в 1796 г., «всего двое остались в нем до кончины Павла Петровича», описав, как над его отцом едва не была учинена по приказу царя самая бесчеловечная и необоснованная расправа, Саблуков тем не менее несколько раз подчеркивает благородные намерения царя, низкий нравственный уровень павловского окружения. От Саблукова протягиваются ниточки к другим людям, иным формам сопротивления – это позиция идейного благородства, столь известная по лучшим людям XIX столетия…

Однако пассивность, неучастие подобных людей в каком-либо активном действии двух противостоящих сил, их многознание и недоносительство – признаки нараставшей, уже отмеченной нами не раз изоляции Павла I от своего класса; это делало царя при огромной самодержавной силе все более беззащитным; более того, вследствие нарастания самовластия, централизации разрыв царя с его опорой, социальным фундаментом даже усиливается.

Ну, и напоследок прелестная поучительная история, не имеющая прямого отношения к Павлу I, но навевающая мысли (что, кстати, Павел не приветствовал бы):

Египетский тиран Хаким из династии Фатимидов (996 – 1021), перевернул жизнь страны, приказав женщинам никогда не выходить на улицу, днем всем подданным спать, ночью – бодрствовать; и так в течение четверти века, пока имярек не сел на осла, не объявил правоверным, что они не достойны такого правителя, и исчез (после чего попал в святые, от которого ведет свое начало известная мусульманская секта друзов).

Tuesday, November 8, 2011

Три книги Н. Эйдельмана о российской истории

Твой девятнадцатый век
Твой восемнадцатый век
Вьеварум

Этим летом в замечательном блоге Томаса-Антуана зашла речь о научно-популярной исторической литературе, и я пожаловался на то, что этой литературы, собственно, почти нет. Очень рад предъявить опровержение своих собственных слов. Эти три книги Эйдельмана — шедевры научно-популярного жанра.

«Твой девятнадцатый век» когда-то выходил в издательстве «Детская литература», и, кажется, даже был у меня дома, но я его раньше не читал. Не знаю, может быть, раньше эта книга мне и не очень понравилась бы, но сейчас это было то, чего мне давно не хватало. Это сборник нескольких интереснейших историй о девятнадцатом веке, написанный человеком, объединившим в себе талант писателя и знания историка. Эйдельман исключительно хорошо разбирается в истории последних веков. Его любимые темы — дворцовый переворот 1801 года и убийство Павла I, декабристы и Герцен. Вокруг этих тем и разворачиваются истории, вошедшие в «Твой девятнадцатый век». Но Эйдельман не пересказывает общеизвестные факты. У него совсем другая история.

Так, история декабристов у него только просвечивает сквозь историю, например, некоего Боровкова. А этот мало кому известный человек, оказывается, сыграл очень важную роль в жизни декабристов. Александр Дмитриевич Боровков был всего лишь секретарем следственного комитета по делу декабристов.

Татищев, как только был назначен, получил повеление составить соответствующий манифест, которым Николай оповестил бы своих подданных о создании комитета. Царь пришел в восхищение от полученного текста, особенно от следующих строк:

„Руководствуясь примером августейших предков наших, для сердца нашего приятнее десять виновных освободить, нежели одного невинного подвергнуть наказанию“.

Царь обнял военного министра: „Ты проникнул в мою душу“. Министр же тотчас назначил настоящего автора манифеста, своего военного советника Александра Дмитриевича Боровкова, правителем дел комитета. Ситуация была такова: нужен умный, очень толковый человек.

Правда, если умен по-настоящему, то почти обязательно — вольнодумец; но пусть вольнодумец, лишь бы дело знал как следует!..

Боровков был литератором, одним из основателей Вольного общества любителей российской словесности.

Всю черную работу Боровков и его люди вынесли на себе и тем сразу приобрели в комитете вес куда больший, чем это полагалось по их чинам. Генерал-адъютанты совершенно бессильны без сопоставлений, анализов и планов ведения каждого дела, которые каждый вечер им подкладывает Боровков.

И тогда-то военный советник (с помощью Ивановского) попытался кое-что сделать для узников… Семьдесят два года спустя, когда Боровкова уже давно не было в живых, все в той же „Русской старине“ появился текст (не совсем полный) очень интересных записок. К счастью, в архиве сохранилась вся — от начала до конца — рукопись этих воспоминаний…

Только благодаря этим запискам „с вражеской стороны“ (но все же врага не совсем обычного), благодаря этим страницам мы знаем теперь некоторые подробности того, что происходило на сверхсекретных заседаниях комитетаю

...

Так и не сумел Александр Боровков помочь Михаилу Лунину. В других случаях — получалось. Сам Боровков считал, что немного смягчил участь по крайней мере десяти декабристов.

«Всего лишь секретарем», да? Мелкая сошка, да? А вот как бы не так! Он, выходит, неизвестный герой, не больше, не меньше, он спас не меньше десяти человек. А после такой истории уже совсем по-другому читается малюсенькая статья в Википедии о Боровкове:

После передачи дел в суд летом 1826 по заданию Николая обработал архивы следствия в т. н. «Алфавит Боровкова» — первый биографический словарь декабристов. Всего в «Алфавит» включено 579 человек, в том числе 121 человек — осуждены судом, 57 — наказаны во внесудебном порядке. 290 человек — подследственные, признанные невиновными, а также «прикосновенные» лица, вовсе не привлекавшиеся к следствию; остальные — вымышленные имена, упомянутые в показаниях подследственных.

Достиг сенаторского звания в 1840, в 1846 уволен с государственной службы по обвинению в растрате. Имел пятерых детей, из них Николай Александрович (1836—1905) достиг генеральского звания. До 1825 — один из основателей Вольного общества любителей российской словесности, литератор-любитель. Автор «Автобиографических записок» (первая публикация 1898).

Изрядная часть книги посвящена любопытнейшему человеку, Леонтию Васильевичу Дубельту, начальнику штаба Корпуса жандармов и управляющий небезызвестным Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии. А ведь было время, когда он вполне мог оказаться среди декабристов, на каторге. Он даже попал в тот самый «Алфавит Боровкова» как лицо, близкое к декабристам. Но вдруг он получил предложение от Александра Христофоровича Бенкендорфа...

Через полвека потомки опубликовали кое-какую семейную переписку, относящуюся к тому решающему моменту в биографии Леонтия Васильевича. Он сообщил жене в тверскую деревню о неожиданной вакансии. Анна Николаевна, долго воспитывавшаяся среди людей, говоривших о жандарме презрительно или в лучшем случае небрежно, была сперва не в восторге от новостей и написала мужу: „Не будь жандармом“.

А вот его ответ жене:

„Ежели я, вступя в корпус жандармов, сделаюсь доносчиком, наушником, тогда доброе мое имя, конечно, будет запятнано. Но ежели, напротив, я, не мешаясь в дела, относящиеся до внутренней политики, буду опорою бедных, защитою несчастных; ежели я, действуя открыто, буду заставлять отдавать справедливость угнетенным, буду наблюдать, чтобы в местах судебных давали тяжебным делам прямое и справедливое направление, — тогда чем назовешь ты меня? Не буду ли я тогда достоин уважения, не будет ли место мое самым отличным, самым благородным?

Так, мой друг, вот цель, с которой я вступлю в корпус жандармов: от этой цели ничто не совратит меня, и я, согласясь вступить в корпус жандармов, просил Львова, чтобы он предупредил Бенкендорфа не делать обо мне представление, ежели обязанности неблагородные будут лежать на мне, что я не согласен вступить во вверенный ему корпус, ежели мне будут давать поручения, о которых доброму и честному человеку и подумать страшно…“

Эйдельман комментирует:

„В вас всякий увидит чиновника, — извещала инструкция шефа, — который через мое посредство может довести глас страждущего человечества до престола царского, и беззащитного гражданина немедленно поставить под высочайшую защиту государя императора“.

Письмо Дубельта жене как будто списано с инструкции шефа жандармов и начальника III отделения.

Говорили, будто бы пресловутый платок, которым Николай I просил Бенкендорфа отереть как можно больше слез, долго хранился в архиве тайной полиции. Авторитет же нового могущественного карательного ведомства был освящен царским именем: не „Министерство полиции“, а III отделение собственной его императорского величества канцелярии.

Все эти подробности приведены здесь, чтобы объяснить, как непросто было то, что сейчас, с дистанции полутора веков, кажется столь простым и ясным.

Дальше следует изумительная, глубоко психологическая история душевных перемен и карьерного роста Дубельта.

«Твой восемнадцатый век» — продолжение первой книги. Здесь речь идет о Петре III, трагической судьбе детей Анны Леопольдовны, проживших почти всю жизнь взаперти, не выходя со двора, а потом неожиданно освобожденных, но никому на свободе не нужных, о Пугачеве — никогда не приходило в голову, что ему было-то всего тридцать три года, когда начался бунт... Неожиданную историю рассказывает Эйдельман о том, почему же все-таки Ганнибал оказался в России:

Так или иначе, в 1703 году Ибрагим с братом оказались в столице Турции, а год спустя их вывозит оттуда помощник русского посла. Делает он это по приказу своих начальников — управителя посольского приказа Федора Алексеевича Головина и русского посла в Стамбуле Петра Андреевича Толстого. Тут мы не удержимся, чтобы не заметить: Петр Толстой — прапрапрадед великого Льва Толстого, прямой предок и двух других знаменитых писателей, двух Алексеев Толстых, — руководит похищением пушкинского прадеда!

И разумеется, все это дело — по приказу царя Петра и для самого царя.

Двух братьев и еще одного «арапчика» со всеми мерами предосторожности везут по суше, через Балканы, Молдавию, Украину. Более легкий, обычный путь по Черному и Азовскому морям сочли опасным, так как на воде турки легче бы настигли похитителей…

Зачем же плелась эта стамбульская интрига? Почему царю Петру срочно потребовались темнокожие мальчики?

Вообще, иметь придворного «арапа», негритенка, при многих европейских дворах считалось модным, экзотическим… Но Петр не только эффекта ради послал секретную инструкцию — добыть негритят «лучше и искуснее»: он хотел доказать, что и темнокожие «арапчата» к наукам и делам не менее способны, чем многие упрямые российские недоросли. Иначе говоря, тут была цель воспитательная: ведь негров принято было в ту пору считать дикими, и чванство белого колонизатора не знало границ. Царь Петр же, как видим, ломает обычаи и предрассудки: ценит головы по способностям, руки — по умению, а не по цвету кожи…

Третья книга, «Вьеварум», названа в честь Никиты Муравьева, но сам Муравьев там почти не встречается, потому что его имя взято лишь как красивый символ тайны, которых в истории полным-полно. Тайны, потому что книга, в основном, о двух таких тайнах, о поисках двух ценнейших архивов — архива дипломата Антона Фонтона, в котором были материалы, связанные с жизнью Пушкина, и архива князя Юрия Голицына, политэмигранта, музыканта и историка. Естественно, Эйдельман не может обойтись без хитрых ответвлений сюжета, которые все равно рано или поздно сойдутся вместе, и без маленьких, очаровательных исторических анекдотов, вроде такого:

Видя, как престарелый Горчаков ухаживает за молоденькой Олсуфьевой, Петр Андреевич Вяземский, старший Горчакова шестью годами, меланхолически замечает: "Помнится, шестьдесят семь лет назад я имел куда больший успех у бабушки этой девицы.

Или вот еще. Тот самый князь Горчаков, однокашник Пушкина, мужчина очень гордый и честолюбивый, пошел по дипломатической линии. Послали его и.о. посла в Вену. И вот как-то приехал туда Бенкендорф. Горчаков его встретил, разместил в гостинице, и тут Бенкендорф говорит: «Извольте заказать мне обед». Это князю-то! Пусть мальчишке, но князю! Горчаков позвонил в колокольчик и отвечает: «Сейчас придет метр д'отель, у которого вы сами сможете заказать себе обед». Вернувшись в Петербург, Бенкендорф Горчакова с работы выгнал, а в личное дело записал: «Князь Горчаков не без способностей, но Россию не любит»...

Мне еще очень понравилась история про саранчу. Начало истории я уже слышал. Дело было так. В какой-то момент пушкинские эпиграммы уже достали Николая нашего первого, Незабвенного. Он решил отправить Пушкина в ссылку, и только благодаря вмешательству Милорадовича ссылка оказалась в теплые края, Кишинев, Одессу (это тогда он Кишинев проклял :)). Там наместником был граф Михаил Семенович Воронцов. Пушкин и его в эпиграммах не пожалел -- полумилорд, полукупец это как раз он. Воронцов-то к нему относился гораздо лучше. Но все-таки, как полагается начальнику, считал, что полное безделье для юного ума вредно, поэтому иногда давал и поручения. Вот, однажды, во время нашествия саранчи Воронцов всех своих подчиненных отправлял по районам с инспекцией, чтобы они посмотрели, сколько саранчи, какие потери, какие принимаются меры, какие из них дают результат, а какие бесполезны. Отправил и Пушкина. Через некоторое время к Воронцову ворвался его заместитель и потребовал чуть ли не казнить Пушкина за издевательство. Оказыватся, тот прислал вот такой отчет:

Саранча летела, летела
И села,
Сидела, сидела, все съела
И вновь улетела.

А дальше начинается часть истории, которую я не знал. Воронцов рассудительно сказал: "А что, вот граф Суворов в свое время не кому-нибудь, а самой императрице написал отчет в стихах: Слава богу, слава вам, Туруктай взят и я там". И отправил заместителя прочь. Но решил на следующий день Пушкину устроить выволочку. А сам тем временем сел читать другие отчеты. И вот, рассказывал он потом, прочитал страниц тридцать с таблицами и графиками, и думаю, а вывод-то какой? И понял, что вывод тот же самый: летела, села, все съела и опять улетела. Взял другой отчет -- там то же самое, взял третий -- опять то же. Поэтому он ограничился тем, что написал письмо в Петербург, прося Пушкина забрать, поскольку южные места могут неблагоприятно сказаться на юном поэтическом даровании. Пушкин, как мы теперь знаем, чувство юмора графа не оценил.

Словом, все три книги привели меня в полное восхищение. Образцы жанра.