Книги о Швейцарии

Как всегда перед поездками в незнакомые места, собираясь в Швейцарию, я лихорадочно искал, что бы такого об этой стране почитать. Женева — это вам не Киев, она в литературе отметилась не раз.

Первым делом, конечно, рука потянулась к трехтомнику Макса Фриша и к Дюрренматту. Потянулась, но я быстро передумал. И того, и другого я уж сколько раз читал. Да и не так много у них специфически-швейцарского в книгах. Так, что-то среднеевропейское. Интернет на вопрос о швейцарской литературе отвечает обстоятельно, но не радуя открытиями:

Классиками швейцарской литературы на немецком языке являются Иеремия Готхельф (1797-1854) - священник, писавший о жизни фермеров в Эмментале, а также писатель Готфрид Келлер (1819-1890), который был против самой возможности существования швейцарской литературы как особого явления, считая себя немецким писателем.

Самым известным швейцарским литературным персонажем немецкого, да и вообще любого государственного языка в Швейцарии, несомненно, является девочка Хайди - героиня одной из самых популярных детских книг, когда-либо написанных в мире. Ее создателем была Джоанна Спири (1827-1901).

Роберт Вальзер (1878-1956) является самым известным швейцарским писателем начала 20-го века. Немец Герман Гессе (1877-1962), написавший культовые романы «Сиддхартха», «Степной волк» и «Игра в бисер», стал в 1923 году гражданином Швейцарии.

Другим немецким писателем, подолгу жившим в Швейцарии, был Томас Манн, прославивший Давос своим романом «Волшебная гора». В кантоне Граубюнден любил проводить время великий Ницше.

Наиболее известными деятелями швейцарской литературы на немецком языке второй половины 20-го века были Макс Фриш (1911-1991), написавший такие романы, как «Хомо Фабер», «Бидерманн и поджигатели», «Штиллер», и Фридрих Дюрренматт (1921-1990), написавший такие пьесы, как «Физики» и «Визит старой дамы».

Манна и Гессе я тоже люблю, но хочется чего-то еще более колоритного, чтобы сама страна была персонажем.

А что, если поискать книги, в которых действие происходит в Швейцарии? «Ангелы и демоны» Дэна Брауна. «Янтарный телескоп», Филип Пулман. «Flash forward», Robert Sawyer. Я когда-то читал что-то у Сойера, неплохая фантастика, но это не то, что я искал. «Одиннадцать минут» Пауло Коэльо, тем более не то. «Заговор Аквитания» Ладлэма, теплее, но там Швейцария — лишь одна из множества сцен. «Доктор Фишер из Женевы» — о, Грэм Грин замечательный писатель, и если бы я ехал на Гаити, я бы обязательно прочитал «Комедиантов», но это не тот случай.

Возможно, я нашел бы что-то подходящее в антологии швейцарских рассказов «С трех языков», напечатанной в спецномере «Иностранной литературы» в ноябре 2013, но искать швейцарскую атмосферу в наборе случайных рассказов это стрельба наугад. Мне бы что-то такое специфическое, чтобы сразу всплывало в памяти, как только окажешься в тех местах...

Потом нашел я такое странное произведение как «Базельский мир» Всеволода Бернштейна.

В часах с маркировкой swiss made должно быть не менее 50% деталей, произведенных в Швейцарии. И «Базельский мир» распечатан на швейцарской бумаге, которая сама по себе является большой редкостью. Далее сборка. Часы должны быть собраны в Швейцарии. Сборка книги – это переплет. «Базельский мир» переплетен в швейцарской типографии Druckerei Kocherhans AG.

Что еще объединяет книгу «Базельский мир» с часами – это наличие дополнительных функций или усложнений. Вместо банальной закладки в распоряжении читателя имеется уникальный счетчик страниц, который самим своим видом напоминает часовой циферблат. Поворотом диска номер на шкале совмещается со стрелкой на внутренней стороне обложки – и страница, на которой вы прервали чтение, будет быстро найдена, когда вы решите продолжить.

Закономерный вопрос: зачем это нужно? Дело в том, что печатная книга больше не главный носитель информации, ее вытесняют современные цифровые устройства. Чтобы печатная книга не исчезла совсем, ее роль нужно переосмыслить. Это одна из попыток переосмысления – превратить книгу в вещественный символ ее содержания. Действие происходит в Швейцарии? Значит, бумага должна «помнить» швейцарское солнце и швейцарскую почву, каждого экземпляра должны коснуться руки швейцарских мастеров- переплетчиков.

Эта похвальба меня начисто отвратила от книги. Потому что если бы в книге действительно была Швейцария, не было бы нужды вставлять в нее Швейцарию какими-то другими способами. А так это очень похоже на компенсацию отсутствия литературных ценностей.

Словом, в конце концов я набрел на книжку, которая вполне меня удовлетворила если не возможностью погрузиться в атмосферу страны (зачем, если я и так в нее погружен?), то своей темой — русские в Швейцарии. Ну, почти про меня!

Итак, мой путеводитель по Женеве и другим городам альпийской страны — «Русская Швейцария: литературно-исторический путеводитель». Ну, вы понимаете, что я не мог пройти мимо! Автор — Михаил Шишкин.

«Русская Швейцария» — вот это уж точно книга Swiss made. И дело-то не в том, где сделана бумага, на которой она напечатана, а в аккуратности перечисления всех, иногда совершенно безвестных, русских и советских людях, побывавших и хоть как-то отметившихся в этих местах. В педантичном перемещении по швейцарским городам и немного занудном повторении одних и тех же людей, в этих городах поживших. Иногда, признаться, становилось скучно при виде очередной главы, написанной будто под копирку: в городе N побывал в составе русской делегации император (вернее, тогда еще цесаревич) Павел под псевдонимом князь Северный, потом туда приезжал Карамзин, потом Достоевский или Тютчев, потом жили такие-то известные русские народники. Бакунин, Ленин или Плеханов. Дягилев, Набоков. Потом то же самое про город M, но со сдвигом дат на один-два года. Эти кочующие из города в город русские немного утомляют, но, к счастью, их жизни все время переплетаются с историями других людей, среди которых попадаются просто шедевры, достойные стать сюжетами романов и сериалов. Это особенно относится к молодежи, которые приезжали в Швейцарию учится в университетах, но быстро увлекались революционным движением, по-юношески безрассудно, с головой, в него уходившим, забывая обо всем на свете. Многие из них в конце концов бросали учебу, уезжали в Россию делать революцию, были сосланы куда-нибудь в Сибирь и там угасали, кто тихо, кто вспышкой. В Швейцарии пожили и были отмечены Шишкиным такие знаменитости, как Нечаев, автор «Катехизиса революционера» и убийца. Он был в конце концов арестован и после долгих колебаний выдан России. Колебания были вызваны тем, что выдать его означало пойти на сотрудничество с русским царизмом, что для вольнолюбивых швейцарцев было в высшей степени неприятно. Или Гершуни, основатель партии эсеров и врач-бактериолог, бежавший из сибирской ссылки через Америку в Европу, осевший в Цюрихе и там умерший от рака легких. Отец русского марксизма Павел Аксельрод, по совместительству владелец успешного кефирного заводика в Женеве.

Не меньше впечатляют причудливыми поворотами биографий писатели, музыканты, художники. Максимилиан Волошин, о котором его сестра вспоминала: «Как и многие молодые люди тех лет, он одно время увлекался Оскаром Уайльдом. Прочитав “De Profundis”, написанную в тюрьме, он повторил путь поэта – начал читать Евангелие. Очень характерно для той эпохи то, что моя мать всё это считала ненормальным. Она требовала, чтобы он обратился к психиатру Монакову, который в то время жил в Цюрихе. Психиатр предостерег его от Евангелия как от “нездорового чтения”. Очень типично для русских, что тот же самый доктор Монаков, тогда выступавший столь рьяным последователем атеизма, позднее написал книгу, содержащую чудесные мысли о существе Христа».

В Швейцарии Толстой написал свой рассказ «Люцерн», вспоминая о котором, именно в Швейцарии и о Швейцарии Ходасевич написал стихотворение «В этом глупом Швейцерхофе» (В этом глупом Швейцерхофе, приготовившись к отъезду, хорошо пить черный кофе с рюмкой скверного ликера...). В Швейцарии жил основатель антропософии Рудольф Штейнер, и там он решил построить храм своего вероучения, Гётеанум, в строительстве которого активно участвовало множество русских, включая Волошина, Андрея Белого, Вячеслава Иванова и Ольгу Форш. В Швейцарию в конце концов переехал Рахманинов, которому надоели США и Франция. В швейцарских Альпах ловил бабочек Набоков. Салтыков-Щедрин, Кропоткин, Суриков, Бунин, Брюсов, Жуковский, Тургенев, Нижинский и Кшесинская, Герцен, сестры Цветаевы и множество других, не таких знаменитых людей — бери книжку по истории русской культуры, тыкай пальцем в первую попавшуюся фамилию, и окажется, что этот человек тесно связан со Швейцарией. В общем, вот так и получилось, что книга Шишкина стала нашим лучшим путеводителем. Мы, конечно, увидели очень немногие из мест, связанных с русской культурой, но само знание того, кто именно ходил по этим улицам и горным тропам, разглядывал эти памятники и водопады, немного меняет сознание.

Кроме Шишкина, были еще три книги, которые помогли совсем иначе увидеть некоторые места. Во-первых, конечно, «Последнее дело Шерлока Холмса». Я был обязан посмотреть на Рейхенбахский водопад! Но получилась совершенно анекдотическая поездка. Мы отправились в тот самый городок Мейринген, где жили Холмс с Ватсоном:

3 мая мы пришли в местечко Мейринген и остановились в гостинице «Англия», которую в то время содержал Петер Штайлер-старший. Наш хозяин был человек смышленый и превосходно говорил по-английски, так как около трех лет прослужил кельнером в гостинице «Гровнер» в Лондоне. 4 мая, во второй половине дня, мы по его совету отправились вдвоем в горы с намерением провести ночь в деревушке Розенлау. Хозяин особенно рекомендовал нам осмотреть Рейхенбахский водопад, который находится примерно на половине подъема, но несколько в стороне.

Это — поистине страшное место. Вздувшийся от тающих снегов горный поток низвергается в бездонную пропасть, и брызги взлетают из нее, словно дым из горящего здания. Ущелье, куда устремляется поток, окружено блестящими скалами, черными, как уголь. Внизу, на неизмеримой глубине, оно суживается, превращаясь в пенящийся, кипящий колодец, который все время переполняется и со страшной силой выбрасывает воду обратно, на зубчатые скалы вокруг. Непрерывное движение зеленых струй, с беспрестанным грохотом падающих вниз, плотная, волнующаяся завеса водяной пыли, в безостановочном вихре взлетающей вверх, — все это доводит человека до головокружения и оглушает его своим несмолкаемым ревом.

Мы стояли у края, глядя в пропасть, где блестела вода, разбивавшаяся далеко внизу о черные камни, и слушали доносившееся из бездны бормотание, похожее на человеческие голоса.

Дорожка, по которой мы поднялись, проложена полукругом, чтобы дать туристам возможность лучше видеть водопад, но она кончается обрывом, и путнику приходится возвращаться той же дорогой, какой он пришел.

Мы поднялись до водопада. Там, вообще-то, ходит фуникулер, но осенью все швейцарские достопримечательности не работают (как и музей Холмса в Мейрингене), и мы с удовольствием прогулялись пешком. Да даже если бы он работал, мы должны были пройти по пути Холмса. Оказалось, что и сам водопад осенью тоже не работает. Вместо «вздувшегося горного потока» мы увидели тоненькую струйку, которая даже до земли не долетала — ее подхватывал ветер, разбивал на капли и зашвыривал обратно на вершину утеса, с которого она пыталась упасть. Но зато мы видели, где погиб Мориарти! И видели засохший венок с посвящением Холмсу, все еще лежащий на том самом уступе, где когда-то лежал портсигар с запиской, оставленной для Ватсона.

Во-вторых, мой любимый «Франкенштейн». Ведь Виктор Франкенштейн родом из Женевы. Правда, сама Женева в книге фигурирует мало, но зато как впечатываются в память страницы о близлежащих местах, вроде ледника Мер де Гляс (Море льда) и горе Монтанвер, что рядом с Шамони. И как эти слова вспоминаются, когда стоишь на том самом крутом склоне горы:

Склон горы очень крут, но тропа вьется спиралью, помогая одолеть крутизну. Кругом расстилается безлюдная и дикая местность. На каждом шагу встречаются следы зимних лавин: поверженные на землю деревья, то совсем расщепленные, то согнутые, опрокинутые на выступы скал или поваленные друг на друга. По мере восхождения тропа все чаще пересекается заснеженными промоинами, по которым всякую минуту скатываются камни. Особенно опасна одна из них: достаточно малейшего сотрясения воздуха, одного громко произнесенного слова, чтобы обрушить гибель на говорящего. Сосны не отличаются здесь стройностью или пышностью, их мрачные силуэты еще больше подчеркивают суровость ландшафта. Я взглянул вниз, в долину; над потоком подымался туман; клубы его плотно окутывали соседние горы, скрывшие свои вершины в тучах; с темного неба лил дождь, завершая общее мрачное впечатление.

...

Я немного посидел на скале, нависшей над ледяным морем. Как и окрестные горы, оно тоже тонуло в тумане. Но вскоре ветер рассеял туман, и я спустился на поверхность глетчера. Она очень неровна, подобна волнам неспокойного моря и прорезана глубокими трещинами; ширина ледяного поля составляет около лье, но, чтобы пересечь его, мне потребовалось почти два часа. На другом его краю гора обрывается отвесной стеной. Монтанвер теперь был напротив меня, в расстоянии одного лье, а над ним величаво возвышался Монблан. Я остановился в углублении скалы, любуясь несравненным видом. Ледяное море, вернее, широкая река вилась между гор; их светлые вершины нависали над ледяными заливами. Сверкающие снежные пики, выступая из облаков, горели в лучах солнца. Мое сердце, так долго страдавшее, ощутило нечто похожее на радость. Я воскликнул: «О души умерших! Если вы витаете здесь, а не покоитесь в тесных гробах, дайте мне вкусить это подобие счастья или возьмите с собой, унесите от всех радостей жизни!»

И, наконец, третья книга — «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина. Приехав, по его примеру, на Рейнский водопад и убедившись, что он, в отличие от Рейхенбахского, работает круглосуточно, мы, как Карамзин, попались на нехитрую удочку:

«Мы стояли очень тихо и смирно, минут с пять не говорили ни слова и боялись взглянуть друг на друга. Наконец я осмелился спросить у моего товарища, что он думает о сем явлении? “Я думаю, – отвечал Б***, – что оно – слишком – слишком возвеличено путешественниками”. – “Мы одно думаем, – сказал я…”»

На следующий же день, к счастью, открывается недоразумение, случившееся накануне. Всё дело оказывается в точке, с которой надобно любоваться падающим Рейном. Теперь русский путешественник вполне доволен: «Друзья мои, представьте себе большую реку, которая… с неописанным шумом и ревом свергается вниз и в падении своем превращается в белую кипящую пену. Тончайшие брызги разновидных волн, с беспримерною скоростию летящих одна за другою, мириадами подымаются вверх и составляют млечные облака влажной, для глаз непроницаемой пыли. Доски, на которых мы стояли, тряслись беспрестанно. Я весь облит был водяными частицами, молчал, смотрел и слушал разные звуки ниспадающих волн: ревущий концерт, оглушающий душу! Феномен действительно величественный! Воображение мое одушевляло хладную стихию, давало ей чувство и голос: она вещала мне о чем-то неизглаголанном! Я наслаждался – и готов был на коленях извиняться перед Рейном в том, что вчера говорил я о падении его с таким неуважением. Долее часа простояли мы в сей галерее, но это время показалось мне минутою».

И последнее литературное (ну, почти литературное) впечатление от Швейцарии, к которому я хотел бы примазаться. Александр Исаевич Солженицын:

«Сейчас я приехал в Швейцарию и должен вам сказать – нисколько я не снимаю своей критики западных демократий, но должен сделать поправку на швейцарскую демократию… Вот, швейцарская демократия, поразительные черты. Первое: совершенно бесшумная, работает, ее не слышно. Второе: устойчивость. Никакая партия, никакой профсоюз забастовкой, резким движением, голосованием не могут здесь сотрясти систему, вызвать переворот, отставку правительства, – нет, устойчивая система. Третье: опрокинутая пирамида, то есть власть на местах, в общине, больше, чем в кантоне, а в кантоне – больше, чем у правительства. Это поразительно устойчиво. Потом – демократия всеобщей ответственности. Каждый лучше умерит свои требования, чем будет сотрясать конструкцию. Настолько высока ответственность здесь, у швейцарцев, что нет попытки какой-то группы захватить себе кусок, а остальных раздвинуть, понимаете? И потом, национальная проблема, посмотрите, как решена. Три нации, даже четыре, и столько же языков. Нет одного государственного языка, нет подавления нации нацией, и так идет уже столетиями, и всё стоит».