Грань веков. Н. Я. Эйдельман

Эта книга, в отличие от первых трех, не сборник нескольких историй, а подробная история одного события — дворцового переворота 1801 года и убийства Павла I. Эйдельман, как всегда, аккуратен с историей. Он не делает из Павла I ни чудовищного безумца, каким его часто изображали историки двадцатого века, ни непонятого великого государственного деятеля, каким он бывает у некоторых поп-историков века двадцать первого.

Эйдельман выстраивает очень любопытную конструкцию, иллюстрирующую российское общество в конце XVIII века. Итак, в начале века Петр I попытался дать толчок к развитию России. Ключевым моментом было внедрение просвещения («Есть еще в России люди, которым дорого просвещение!»). По известному изречению Пушкина, неминуемое следствие просвещения — свобода. Просвещение Петра I парадоксальным образом сочетало просвещение с рабством. Из этого противоречия и выросли конфликты, определившие события на грани веков. Эйдельман выделяет четыре группы общества по отношению к диалектическому противоречию просвещения и рабства. Во-первых, сторонники просвещения, чьи идеи в основном выражали Радищев, Новиков, Дашкова, Никита Панин, Денис Фонвизин. Это, как говорит Эйдельман, первое «непоротое» поколение дворян, выросшее уже после Манифеста дворянской вольности. Во-вторых, самая могущественная партия, которую Эйдельман называет «циниками». Эта партия пыталась продолжить политику Петра, получая максимум плодов прогресса, но не в коей мере не двигаясь в сторону свободы. Эта сторона представлена, естественно, властью — Екатерина, Орлов, Потемкин. Эти две группы были самыми влиятельными в конце XVIII века. Были и еще две. Были консерваторы, прародители будущих славянофилов, например, М. Щербатов. Они были согласны пожертвовать просвещением ради сохранения традиционных патриархальных ценностей (в том числе и в виде рабства). Это тоже дворяне. А был, кроме дворян, еще и народ, «не делавший разницы между людьми, носящими немецкое платье», между демократами, циниками и славянофилами. Это четвертая группа. Самая большая, но никому особенно не интересная, ни первым трем, ни историкам (в силу того, что не было там грамотных людей, способных изложить их требования), ни нам (поскольку историки о них тоже ничего не пишут).

Павел I воспитывался в духе просвещения (в основном Паниным) и мечтал о демократических реформах, избранных дворянских собраниях, Сенате и тому подобном. Мечтал, видимо, до Французской революции. После смерти Екатерины, планировавшей передать власть не сыну Павлу, а внуку Александру, Павлу пришлось устроить чуть ли не переворот. Правда, сына он не только не убил, но даже не отправил в крепость. Влияние партии «циников» резко упало, но и прогрессисты не получили желаемого. Павел не подписал проект конституции, подготовленный Фонвизиным и Паниным. За какую же партию начал играть Павел? А ни за какую. Он сам по себе:

Через полвека будет сказано: «Павел I явил собой отвратительное и смехотворное зрелище коронованного Дон-Кихота».

Если коллекционировать общие внешние признаки, сближающие Павла и «рыцаря печального образа», то действительно найдем немало. Кроме странствующих рыцарей, прекрасной дамы, ее перчатки и замка, кроме острова (Мальты), которым один из двух рыцарей одарил Санчо Пансу, а другой – себя, найдем странность поступков, смесь благородства и причуд, мучительных себе и другим, калейдоскоп пророческих видений: солдат, встретивший во сне Михаила Архангела, принят царем, и его рассказ играет роль в основании Михайловского замка и наименовании Михаилом последнего сына Павла I.

Прорицатель Авель, предсказывающий скорую кончину Павлу и отправляемый за то в тюрьму.

При известном воображении малограмотный Кутайсов – камердинер, превращенный в графа, – сойдет за испорченного властью Санчо Пансу.

Наконец, историческая судьба причудливо сводит коронованного российского Дон-Кихота с родиной Сервантеса и его героев – сводит в парадоксальной, «донкихотской» ситуации:

Кроме этих донкихотских историй, про Павла рассказывают множество анекдотов. Эйдельман некоторые из них рассматривает и показывает, что хотя под некоторыми из них есть какая-то основа, Павел не был таким уж жестоким самодуром. Он приводит статистику разнообразных наказаний, штрафов и приговоров Тайной экспедиции, из которой видно, что их было меньше, чем потом, при Александре I. Кроме того, эти преследования коснулись по большей части дворянства. Купцы, крестьяне и мещане преследованиям Павла подверглись гораздо меньше.

Были, конечно, и те анекдотичные истории с запрещением носить круглые шляпы, танцевать вальс, отращивать бакенбарды, и даже носить «синие женские сюртуки с кроеным воротником и белой юбкой». Но, по мнению Эйдельмана, все эти указания имеют один общий источник — стремление к максимальной централизации власти, полнейшему контролю над всем происходящим в стране. Кстати, и та знаменитая игрушка, модель города Санкт-Петербурга, имела своей целью не развлечение, а контроль. Это стремление к контролю, самодержавию, единовластию в конечном счете, пожалуй, и погубило Павла.

Неудивительно, что против такого монарха объединились обе ведущие политические силы. Объединились неявно, без заключения каких-либо пактов, просто действовали в одном направлении. Дальнешее пересказывать не буду. Все это подробно и интереснейшим образом расписано в «Грани веков». Все это и еще плюс множество историй жизни различных людей, хороших и плохих, успешных и неудачников, авантюристов и честных людей.

Так, нашлось там место для двух людей, с которыми мне довелось встретиться этим летом, дона Хосе де Рибаса и Луи Александра графа Ланжерона. В Одессе я ходил по улице имени первого и купался на пляже имени второго. Рибас был одним из самых активных участников заговора, а Ланжерон оставил подробнейшие записки, один из лучших источников по той эпохе. Рибас, оказывается, был тем еще авантюристом! Подробная история его жизни, описанная Эйдельманом в «Твоем восемнадцатом веке», могла бы вдохновить Дюма на еще один роман из жизни России: каталонский дворянин, Неаполь, дипломатия, политические интриги, похищение княжны Таракановой агентом Кремля Алексеем Орловым, морские сражения с турками... В общем, эпическая жизнь. И вот ее венец, де Рибас сажает на престол нового царя, определив будущее России на ближайшие четверть века (если не больше).

А вот еще одна шикарная история из жизни: две загадочные французские агентессы работают в России, но по стечению обстоятельств, сами не зная о том, они играют друг против друга:

С целью усыпить Кутайсова [еще больше] Пален приказал [госпоже] Шевалье неустанно осаждать его, содействовал пожалованию ему великолепных курляндских имений Альт и Ней-Раден и посоветовал ему ни на минуту не покидать Павла, чтобы иметь возможность сообщать ему, Палену, каждое слово императора, даже сказанное им хотя бы случайно».

Любопытно, что оплачиваемая Наполеоном красавица Шевалье, сама того не подозревая, работала против своего шефа и помогала Палену в его сложной комбинации.

Однако рядом другая дама, тоже выполняющая инструкции Парижа, – госпожа де Бонейль. Она, по-видимому, непосредственно отчитывается перед главой наполеоновской секретной службы Жозефом Фуше. Согласно публикатору материалов по ведомству Фуше, Бонейль как будто угадывала контригру противной стороны и старалась работать на первого консула, сначала сблизившись с Паниным и выведав некоторые его тайны, а затем через посредство «покоренного» Ростопчина. В результате получилась ситуация совершенно в духе Александра Дюма – конкуренция двух авантюристок, подстрекаемых из одного центра, Парижа, но ненавидящих, не доверяющих друг другу; госпоже Шевалье, добившейся больших высот (благорасположение Кутайсова и самого Павла), а также поощряемой самим Паленом, было не слишком трудно представить царю Ростопчина как обманщика, «маскирующего двойную игру».

Итак, Шевалье побеждает, проигрывая…

Две не менее интересные фигуры из числа заговорщиков: Петр Пален и Беннигсен. Умнейший Пален, если верить Эйдельману, был идеальным конспиратором. Он был не только сердцем, но и мозгом всей операции. Он продумал всё, предусмотрел все возможные препятствия, разработал планы на случай любых помех. И, наконец, разыграл все, как по нотам. Но в конце концов, как выяснилось, так и не выиграл. На трон он посадил Александра, а императоры не любят быть кому-то чем-то обязанными. Александр, «властитель слабый и лукавый», всегда отвергал подозрения о его участии в убийстве Павла и при первой же возможности отправил Палена в отставку. Пален был вынужден уехать в свою Курляндию и провести там остаток жизни. Беннигсен же, еще один лидер заговорщиков и, видимо, настоящий убийца Павла, позже стал одним из героев «Войны и мира». Пожалуй, теперь, когда я лучше знаю о судьбе Беннигсена, я буду уже по-другому перечитывать «Войну и мир».

Пожалуй, единственный приличный человек из всех героев этой неприглядной истории с убийством и предательством — Николай Саблуков, чья история, в общем-то, служит одним из лучших объяснений всей истории короткого правления Павла I:

Полковник Николай Саблуков – яркая личность, относящаяся несомненно к высокопросвещенной, нравственной части дворянства. В юности он слушал лекции в европейских университетах, получил блестящее образование, интересовался философско-нравственными системами в духе небезызвестной нравственно-религиозной секты гернгутеров. После переворота 11 марта 25-летний генерал-майор, перед которым открывалась широчайшая карьера, не может более служить. Потрясенный увиденным, он подал в отставку, поселился в Англии, женился на дочери основателя Британской картинной галереи Юлии Ангерштайн, но в 1812 г., узнав о нападении Наполеона, срочно возвратился в Россию, прошел всю кампанию (Кутузов 7 декабря 1812 г. свидетельствовал, что Саблуков «был все время в авангарде») и, защитив отечество, опять его покинул. Лишь изредка Саблуков наезжал в Петербург, сблизился с Библейским обществом, был явно не чужд вольному духу 1820-х годов.

– Я Вас боялся больше, чем целого гарнизона, – признался Пален Саблукову утром 12 марта.

– И Вы были правы, – ответил офицер.

– Поэтому, – возразил Пален, – я и позаботился Вас отослать [из дворца].

За этой особой позицией Саблукова целый слой российского просвещения, которому потемкинско-паленский взгляд на вещи не менее, а может быть и более, отвратителен, чем извращенное рыцарство Павла (последнего Саблуков описывает объективно и печально). Хорошо зная, что из офицеров, бывших в его полку в 1796 г., «всего двое остались в нем до кончины Павла Петровича», описав, как над его отцом едва не была учинена по приказу царя самая бесчеловечная и необоснованная расправа, Саблуков тем не менее несколько раз подчеркивает благородные намерения царя, низкий нравственный уровень павловского окружения. От Саблукова протягиваются ниточки к другим людям, иным формам сопротивления – это позиция идейного благородства, столь известная по лучшим людям XIX столетия…

Однако пассивность, неучастие подобных людей в каком-либо активном действии двух противостоящих сил, их многознание и недоносительство – признаки нараставшей, уже отмеченной нами не раз изоляции Павла I от своего класса; это делало царя при огромной самодержавной силе все более беззащитным; более того, вследствие нарастания самовластия, централизации разрыв царя с его опорой, социальным фундаментом даже усиливается.

Ну, и напоследок прелестная поучительная история, не имеющая прямого отношения к Павлу I, но навевающая мысли (что, кстати, Павел не приветствовал бы):

Египетский тиран Хаким из династии Фатимидов (996 – 1021), перевернул жизнь страны, приказав женщинам никогда не выходить на улицу, днем всем подданным спать, ночью – бодрствовать; и так в течение четверти века, пока имярек не сел на осла, не объявил правоверным, что они не достойны такого правителя, и исчез (после чего попал в святые, от которого ведет свое начало известная мусульманская секта друзов).