Декабристы. Бригита Йосифова

Кажется, Эйдельман писал, что декабристы вдохновлялись примерами гражданского мужества из римской истории. При всем моем интересе к античной истории, сдается мне, что здесь ученики в очередной раз превзошли учителей, и декабристы в свою очередь стали теми образцами всего лучшего и достойного, на которых нужно воспитывать детей. Не исключаю, впрочем, что именно поэтому историю декабристов в двадцать первом веке если и вспоминают, то только для того, чтобы вывернуть наизнанку. Итак, классическая советская книга по истории движения декабристов. Написано в типичном советском стиле — без полутонов и неотвеченных вопросов. Скажем, о Каразине написано в безусловно положительном тоне:

«Неутомимая деятельность Каразина и глубокое научное образование его были поразительны, — писал Герцен, который знал его лично. — Он был астроном и химик, агроном, статистик, не ритор, как Карамзин, не доктринер, как Сперанский, а живой человек, вносивший во всякий вопрос совершенно новый взгляд и совершенно верное требование».

Сначала император беспрестанно посылает за ним, пишет ему собственноручные записки. Каразин, упоенный успехом, удесятеряет свои силы, пишет проекты, между прочим проект Министерства просвещения, подает записку об искоренении рабства (т. е. крепостного состояния) в народе, в которой прямо говорит, что после того, как дворяне освобождены им дарованной грамотой, черед за крестьянами; вместе с тем пишет о народных школах, составляет сам два катехизиса, один светский, один духовный.

А человек был в высшей степени неоднозначный.

Но эволюция и неоднородность взглядов декабристов все-таки упомянуты:

— Наша революция, — говорит Бестужев-Рюмин, — будет подобна революции испанской: она не будет стоить ни одной капли крови, ибо будет совершена одной армией, без участия народа.

...

— Народ должен разговаривать с похитителями власти не иначе как с оружием в руках, купить свободу кровью и кровью утвердить ее; безрассудно требовать, чтобы человек, родившийся на престоле и вкусивший сладость властолюбия с самой колыбели, добровольно отказался от того, что он привык считать своим правом, — подчеркнул П. Борисов.

Но вообще-то, поскольку движение декабристов — тема интереснейшая, то читать эту книгу абсолютно необходимо, несмотря на некоторые недостатки. Дальше — отдельные обрывки и впечатления.

Голос Лема

Я уж начал было думать, что я разлюбил фантастику, что стал слишком стар для нее. Или она просто испортилась в последние десятилетия. За что ни возьмусь, скукотища страшная. Но вот попался мне этот польский сборник, и я понял, что нет, вкус к хорошей фантастике во мне еще теплится. «Голос Лема» — подборка рассказов и повестей, связанных с творчеством Станислава Лема. Связанных либо сюжетом (реже), либо просто общим ходом мысли (чаще). Отдаленно это похоже по идее на наши «Миры братьев Стругацких», но мне показалось, что поляки подошли к делу основательнее. Наши писатели, писавшие продолжения произведений Стругацких, почему-то считали хорошим тоном вывернуть исходное произведение наизнанку, так, что черное стало белым, а белое черным. Поляки, увы, больше любят Лема, чем мы — Стругацких. Для них оказалось важнее продолжить мысль пана Станислава, чем по-своему ее интерпретировать.

Из предисловия Яцека Дукая я так понял, что отношение к Лему в Польше тоже уже не восторженное: Но после 1989-го все изменилось: он стал лишь одной из тысяч звезд на небосклоне. Сейчас можно сызмальства зачитываться фантастикой, считать себя ее знатоком, ее преданным фанатом — а Лема вообще не читать или, прочитав одну-другую его книгу, сознательно отринуть их, как литературу неинтересную и несущественную; и не испытывать из-за этого ни малейшего дискомфорта при культурном обмене, при разговорах с другими читателями, при попытках понять современное творчество. Причинами Дукай называет, во-первых, то, что Лема включили в школьную программу (в начальной школе читают «Сказки роботов», потом — рассказы о Пирксе), а во-вторых, специфический язык Лема:

Вот и еще одно неожиданное препятствие — язык Лема: специфичный, разухабистый довоенный польский, сплетающий воедино техницизмы и чудесные резиновые неологизмы, юмористическую эквилибристику и пресные архаизмы: послойно, как в торте, этаж за этажом — для читателя XXI века он стал настолько же чуждым, как и польский Мицкевича. Ведь трудность чтения «Пана Тадеуша» заключается не в головоломных интеллектуальных вопросах, которые ставит эта литовская эпопея, а в непонимании текста на базовом уровне — его слов и предложений. Язык Лема, с этой точки зрения, постепенно с течением времени становился все более герметичным, уже поздняя эссеистика Лема возвела непреодолимо высокий барьер для потребителей культуры супермаркетов

Стругацких тоже молодежь перестала любить, хотя и по другим, как мне кажется, причинам. Но результат тот же:

Но в целом демаркационная линия прошла по 1989 году: кто успел войти в мир НФ раньше, тот с большой вероятностью «заразился Лемом». Тогда Лем и вправду был своеобразным Солнцем фантастической литературы: тем паче в 1970-х. Но после 1989-го все изменилось: он стал лишь одной из тысяч звезд на небосклоне. Сейчас можно сызмальства зачитываться фантастикой, считать себя ее знатоком, ее преданным фанатом — а Лема вообще не читать или, прочитав одну-другую его книгу, сознательно отринуть их, как литературу неинтересную и несущественную; и не испытывать из-за этого ни малейшего дискомфорта при культурном обмене, при разговорах с другими читателями, при попытках понять современное творчество.

Что было бы невозможно в случае аналогичного игнорирования, например, творчества Толкина. Даже если кто-то Толкина люто ненавидит, он вынужден ориентироваться в его произведениях, чтобы осмысленно участвовать в беседах о современной культуре, причем даже и не завязанных всецело на фантастику. В этом смысле творчество Лема может показаться литературным тупиком. Сколько вышло книжек, фильмов, игр, для полноценного восприятия которых необходимо чтение Лема? Их единицы, и они далеко не самые удачные.

Нынешние лемофилы представляют собой нечто вроде полутайного масонского братства, освященного НФ, узнавая друг друга по криптоцитатам, сладостно архаической терминологии («фантоматика», «интеллектроника») и характерному рефлексу отслеживания генеалогии идеи: «Об этом Лем уже писал здесь и здесь!» Остальные леминговски кивают: да-да, Лем это предвидел, а Достоевский — загадочная русская душа.

Как остановить такой тренд? Как удачно развернуть читателя к Лему?

Полагаю, одним из вариантов может стать именно такой литературный «альбом каверов». В истории музыки новые поколения часто открывали классику, услышав ее произведения в исполнении ровесников. И лишь затем они по собственной воле приходили к оригиналам.

Со Стругацкими аналогичный «альбом каверов» не только не помог, но как бы не сработал в обратную сторону. А что с Лемом?

Зоология и моя жизнь в ней. Евгений Николаевич Панов

Давно я не читал ничего про зверьков. Дай, думаю, возьму эту книжку. Вроде и воспоминания, но и про зоологию тоже, и то, и другое я люблю. Вот тут я и влип. С самого начала автор (доктор наук, между прочим, академик и лауреат госпремии РФ) дает понять, что никакой лирики-романтики не потерпит:

Никакого иного чувства, кроме негодования, у профессионала-зоолога не могут вызвать фильмы, которые фабрикуются следующим образом. Сначала какой-нибудь дилетант-недоучка пишет сценарий, в котором рассказывается, якобы, о судьбе конкретной особи, семьи или группы животных определенного вида. Затем, другой подобный же несостоявшийся зоолог кромсает километры документальных фильмов, снятых годами, и выбирает из них эпизоды, подходящие к канве сценария. Во всех них нам показывают, как будто, одних и тех же животных, терпящих постоянные опасности и чудом избегающих их. Все это сдобрено домыслами о том, что эти персонажи «думают» в тот или иной момент. Текст насыщен такими пустыми фразами как, например, «Хищнику нужно подобраться как можно ближе к добыче». И, наконец, подобного рода стряпня попадает в руки переводчика, который зачастую не вполне знаком не только с научной терминологией, но часто – и с родным языком. Ясно, что во всем этом нет ни капли научной правды.

И даже моему любимому Джеральду Дарреллу досталось персонально:

Должен признаться, что я сам не являюсь поклонником этого автора, во многом по тем же причинам, по которым не испытываю острого интереса к телефильмам о животных. В развлекательности ни Дарреллу, ни «Живой природе» отказать, разумеется, невозможно. Но мне как человеку, посвятившему свою жизнь зоологии, хочется узнать из книг названного автора не только о том, как поймать то или другое животное, и о его поведении при содержании в клетке, но также – о своеобразии и уникальности образа жизни данного вида в естественных условиях. Что же касается телепередач, о которых идет речь, то большинство из них идут в клиповом режиме. Видеоэпизоды обычно столь коротки, что у диктора попросту нет времени вдаваться в подробности в комментариях к происходящему на экране. А логика объяснений в такой ситуации может быть только предельно упрощенной. Текстовое сопровождение к фильмам, транслируемым по каналу «The Animal Planet», подчас настолько убого и насыщено, к тому же, фактическими ошибками, что возникает острое желание отключить звук.

А правильная научно-популярная литература должна быть такой:

Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия. Мария Гессен

Не дочитал. Хотелось почитать что-то математическое, но эта книга к математике отношения не имеет. Я вообще не понимаю, откуда взялась эта книга и в чем смысл ее написания. Математики в ней нет, потому что автор не математик. Правда, автор и не психиатр и даже не психолог, но на каком-то основании считает себя вправе ставить диагноз синдром Аспергера. Автор, как вы понимаете, и не педагог, но очень самоуверенно обсуждает проблемы воспитания одаренных детей. Зато автор, несомненно, журналист, ибо только журналист может писать книгу о человеке, ни разу с ним не поговорив и не встретившись.

Если вам интересна математика, читайте книги, написанные математиками. Если вам интересна история Перельмана, читайте то, что пишут люди, с ним знакомые. Вот, например, прекрасное, очень глубокое интервью с Сергеем Рукшиным, преподавателем математического кружка, в котором начинал заниматься математикой Перельман:

Дорога в математику. Первая часть: о математическом центре Рукшина, о педагогике и о дополнительном образовании.

Григорий Перельман и другие ученики Вторая часть: о Григории Яковлевиче Перельмане, о международном математическом сообществе и чуть-чуть о книге Марии Гессен: На мой взгляд, это отвратительная стряпня, которая подгонялась под заранее выстроенную Машей гипотезу, а дальше обтесывалась. Это правда, которую насиловали до тех пор, пока она не сказала, что согласится со всем, лишь бы ее оставили в покое.

Все еще хочется почитать что-то математическое.

Антикварий. Вальтер Скотт

Один из моих любимых романов Вальтера Скотта, несмотря на всех Айвенгов и Роб Роев. Или, точнее говоря, наравне с ними. Говорят, что и у самого Скотта это был один из любимых его романов. Это всего третий роман, написанный Вальтером Скоттом в 1816 году (первые два — «Уэверли» и «Гай Мэннеринг»), но написан он мастерски. Насколько я знаю, Скотта в нынешней Великобритании не очень-то ценят, предпочитая Диккенса и Джейн Остен, но как раз «Антикварий» показался мне очень диккенсовским романом. В отличие от поздних романов Скотта, тут события происходят в начале девятнадцатого века, но главные действующие лица — историки, а исторические события играют свою роль в сюжете:

Особое значение в романе обрела тема старины, что и подчеркнуто в самом заглавии. Как уже отмечалось, почти все персонажи романа так или иначе помешаны на старине. Они ищут в прошлом объяснения и оправдания нынешнего положения вещей, прежде всего — своего собственного положения, которое они стремятся укрепить или улучшить. Кто ищет старинные клады в надежде на сказочное обогащение, кто — предания, подтверждающие или, напротив, опровергающие различные семейные тайны, кто просто хочет сказать: как было, так и будет. Есть и мошенники, наживающиеся на интересе к старине людей, одновременно корыстных и простодушных.

Как это нередко бывает у Диккенса (но нечасто у Скотта), у многих действующих лиц говорящие имена: судебный исполнитель Суипклин, ученый Драйэздаст, почтальон мистер Мейлсеттер. Обычно такие имена мне не нравятся, очень уж искусственно они звучат, но на фоне других героев «Антиквария» — Монкбарнса, Маклбекита, О'Фаулсхью, Охилтри, Дюстерзивеля — они звучат заурядно. Характеры персонажей так же причудливы, как их имена. Как отметил сэр Вальтер (см. цитату выше), почти все они помешаны на старине. Добавлю, что остальные помешаны на чем-то другом. Кто-то ищет сокровища, кто-то сражается с тюленями, а старый Эди Охилтри — лицензированный нищий, который отказывается от изрядной суммы денег, лишь бы иметь возможность бродяжничать и дальше. Это, конечно, не говоря уж о влюбленных, которые помешаны друг на друге. Все эти люди изъясняются очаровательно многословно, цитируя забытых поэтов к месту и не к месту, но всегда с юмором:

Дорога на океан. Леонид Максимович Леонов

Не так давно я где-то прочитал, что «Дорога на океан» Леонида Леонова была одним из источников идей и вдохновения для Ефремова и Стругацких. В тексте романа Леонова, рассказывал забытый мной автор, главы, описывающие тридцатые годы, чередуются с главами, заглядывающими в социалистическую утопию. А я совсем недавно перечитал «Час быка» и, конечно, мне захотелось заглянуть в утопию Леонова. Действительно, главному герою Курилову всегда хотелось явственно представить себе ту далекую путеводную точку, куда двигалась его партия. Это был единственный способ куриловского отдыха. Курилов и автор вдвоем совершают путешествие по миру будущего, строя его в своем воображении.

Мы исходили много побережий в поисках места для главной из четырех столиц нового мира. Мы поместили ее под Шанхаем, невдалеке от места двух последних поединков. Исторически и географически это был величайший перекресток земли. Этот город мы назвали безыменно, Океаном, потому что в пространном этом имени заключено материнское понятие в отношении всякого ранга морей, в свою очередь соединенных братскими узами каналов и рек... Неоднократно, смешными провинциалами, мы посещали это место. Мы поселились во временной рыбацкой сторожке на берегу, но адрес наш звучал романтично и гордо: «Океан, Большая Набережная, 1035».

...

И хотя беспредельно время будущего, мы успевали только полистать это великолепное переиздание мира, исправленное и дополненное человеческим гением

...

Итак, мы старались побывать везде. Мы присутствовали при пуске монументальных гидростанций, и утро, например, когда воды средиземноморской плотины, вскипая и беснуясь, рухнули в Среднюю Сахару и на турбины, сохранится в моей памяти, как величайшее торжество разума и человека, не заключенного в тюремные границы древних государств; мы обошли арктические захолустья и ели виноград, выращенный на семидесятой параллели,— он годился и для вина; мы познакомились с новейшим способом кольцевания электростанций: хевисайдовский слой служил им громадным бассейном энергии, откуда и высасывали ее по потребностям промышленные предприятия земли; мы посещали удивительные комплексные комбинаты, где все изготовлялось из всего, потому что едино вещество материи и все находится везде. Мы спрашивали, сколько это стоит, и нам отвечали, что это не имеет экономического значения; мы добивались, как все это устроено, и я рад, что моя техническая неосведомленность освобождает меня от необходимости приводить чертежи и цифры.