Клуб неисправимых оптимистов. Жан-Мишель Генассия

Об этой книге я упоминал в статье «Книги о Париже».

Где-то в конце пятидесятых-начале шестидесятых в городе Париже живет юный лицеист Мишель. В начале книги ему двенадцать, в конце — кажется, шестнадцать. Времена были очень даже не скучные. В Алжире рушилась французская империя. Среди молодежи начиналась эпидемия рок-н-ролла. Еще был полон сил де Голль, но уже появился Ле Пен. Одной из самых влиятельных партий Франции были коммунисты. Студенты начинали понимать прелесть бунта, вдохновляемые Сартром и Камю. Точнее, Сартром или Камю, потому что сторонники Сартра не выносили поклонников Камю и наоборот. «Я тогда не знал, что между Сартром и Камю следовало выбирать — как между «Реймсом» и парижским «Рейсинг-клубом», «рено» и «пежо», бордо и божоле, русскими и американцами, причем выбор делался раз и навсегда». В один прекрасный день Мишель вдруг выясняет, что в кафе, где он любит играть в настольный футбол, существует шахматный клуб, причем посетителями этого клуба являются среди прочих Жан-Поль Сартр и Жозеф Кессель, еще один знаменитейший писатель тех лет. Мишель повадился в этот клуб и познакомился с его завсегдатаями. Так получилось, что почти все они оказались выходцами из Восточной Европы — из Чехословакии, Венгрии, СССР, Югославии, ГДР и т.д. Был даже один китаец. Не все любили шахматы, но все равно они приходили в клуб, потому там собирались все, кого они знали в Париже. Все эмигранты. «У всех членов клуба много общего. Они бежали из родных стран при драматичных или фантастических обстоятельствах, оставались на Западе во время командировки или дипломатического визита».

Где-то после середины книги я дал маху. Я было решил, что понял, о чем эта книга и дальше читал, нетерпеливо ожидая развязки, где должно было выясниться, ради чего все это было написано. Дело в том, что я заметил интересную особенность, объединявшую всех героев. Все они были предателями, изменниками или перебежчиками в том или ином смысле. С клубом эмигрантов все понятно — венгры и чехи бегут от коммунистов, греки-коммунисты бегут от диктатуры, русские коммунисты бегут от других русских коммунистов, бросая по дороге жен и друзей. Этим дело не исчерпывается. Один бывший известный венгерский актер из клуба предает своих новых сотоварищей и своего любовника и возвращается в Будапешт. Бывший русский пилот Аэрофлота Леонид, как выясняется, расстался со своей любимой, разойдясь с ней во мнениях относительно того, были ли предателями казненные в США муж и жена Розенберги, обвиненные в шпионаже в пользу СССР. Старший брат Мишеля, Франк, дезертирует из армии и скрывается, бросив свою любимую девушку Сесиль. Сам Мишель, тоже в глубине души влюбленный в Сесиль, обманывает ее. И так далее. Вся книга — настоящая энциклопедия предательства и обмана. Финал приближался, и я был уверен, что он тоже будет непременно связан с изменой. Либо это будет вообще невероятная история вероломства, либо наоборот, выяснится, что все предыдущие истории выворачиваются наизнанку и оказываются историями о верности, либо будет что-то еще, уж совсем непредставимое, но все равно связанное с каким-то коварством. Я строил в уме разные варианты, прикидывал, кто из героев может оказаться Иудой, и ближе к концу мне даже стало ясно, кто им будет, осталось только выяснить, что за катаклизм произойдет.

И вот, наконец, развязка. Сначала идет какая-то невнятная, малоправдоподобная история, происшедшая в Ленинграде в 1952 году. Потом вдруг выясняется, что все члены шахматного клуба — евреи, и почему-то это мелкое этнографическое обстоятельство для автора важнее, чем моя великолепная догадка. Правда, в конечном счете все действительно закончилось предательством, хотя и вовсе не таких масштабов, как мне мечталось. Любимую девушку Мишеля ее отец увозит в Израиль, Мишель уговаривает ее остаться, но она уезжает, а все эти лучшие друзья Мишеля их шахматного клуба принимают ее сторону:

— Как бы ты отнесся к тому, что твой сын или твоя дочь решили связать жизнь с католичкой или католиком?

— Я больше никогда не увижу своих детей. Я даже не знаю, живы ли они. Но я отвечу на твой вопрос. Довольно долго меня не волновала ни национальность, ни вероисповедание людей, я считал это наследием отжившего свое мира. Я был антиклерикалом. Нам освежили память. Я знал врачей, которых истребили не за религиозные убеждения, а за национальную принадлежность, за то, что родились евреями. Я понимаю отца твоей подружки. Ты не представляешь, что он пережил.

— А ты так и не ответил на мой вопрос. Если бы сегодня твоя дочь захотела выйти замуж за НЕеврея, это стало бы проблемой?

— В каком-то смысле да. Из-за детей.

— Выходит, ты забыл о своих великих принципах? Это противоречит тому, что ты всегда утверждал!

— Возможно, я изменился или постарел.

— Может, нам стоило бы уехать в Израиль, — сказал Владимир. — Там, во всяком случае, мы смогли бы спокойно работать.

— Я тоже об этом думаю, — признался Игорь. — В Израиле мне бы позволили заниматься медициной.

— Я думал, религия — опиум для народа.

— Сионизм — не религия, — пояснил Томаш.

— Вы — сборище… сборище…

Я не сумел подобрать определение для этих жалких людишек. Их поразила моя агрессивность.

— Не стоит так нервничать, Мишель, — мягко произнес Леонид. — Это не более чем слова.

Мне хотелось плакать. Я чувствовал, между нами что-то сломалось. Я больше не был членом их сообщества. Они меня изгнали. Я пришел за поддержкой, а уходил уничтоженным. Как я мог быть таким слепым и глупым? Никогда им не прощу. До самой смерти. Я решил покинуть клуб и никогда сюда не возвращаться. Тот, кто сказал, что все революционеры в конце концов становятся либо угнетателями, либо еретиками, был прав. Он не знал одного: некоторые превращаются в святош.

Мелко, Хоботов. Энциклопедию предательства ты все же не потянул. Так, антология какая-то.