Рассказе о пешем путешествии по России... Джон Кокрен. Часть 2

Часть первая была тут: Рассказ о пешем путешествии по России и Сибирской Татарии к границам Китая, замерзшему морю и Камчатке. Джон Кокрен.

Итак, Джон Дандас Кокрен отправился в путь из Лондона, переправился в Дьепп и начал путешествие из Франции (Испанию и Францию он прошел пешком еще раньше). Руан и Париж показались ему скучными (возможно, из-за недостатка средств, предполагает он). Германия была негостеприимной и неухоженной. Перейдя границу Российской империи, Кокрен не сразу увидел перемены, Прибалтика была чем-то похожа на Германию. И только добравшись до Петербурга, он видит, наконец, что приехал в другую страну.

Во время моего трехнедельного пребывания в Петербурге я был очень гостеприимно принят несколькими британскими купцами. Я проводил свободное время, гуляя по столице и осматривая ее чудеса, и хотя я опускаю их описание, как задачу, превосходящую мои способности, я должен сказать, что ни один город не сравнится с Петербургом по внешнему великолепию. Большие, прямые, параллельные улицы, богатые общественные здания в разных архитектурных стилях, многочисленные императорские и частные дворцы, отличные мостовые для повозок и пешеходов, несколько прекрасных каналов, проходящих по всему городу и по которым перевозят грузы, причиняющие неудобство на дорогах, совершенная чистота во всех отношениях, колоссальное количество церквей и, наконец, прекрасная река, омывающая лучшие причалы в Европе.

Из Петербурга он отправился через Новгород, Тверь, Москву и Владимир в Нижний Новгород. По дороге его впечатлила жизнь крестьян:

Состояние крестьянства здесь намного превосходит состояние того же класса в Ирландии. В России продовольствие изобильно, качественно и дешево, тогда как в Ирландии оно скудно, плохо и дорого, поскольку лучшая его часть вывозится из страны, а в России местные условия делают экспорт не стоящим усилий.

Хотя, конечно, «это правда, что среди природных богатств крестьянин получает очень маленькое вознаграждение за очень тяжелый труд».

Сравнение с Ирландией он завершает с юмором:

Упомянув Ирландию в сравнении с Россией, я должен заметить, что обе страны вполне могут посоперничать друг с другом в древней и дикой добродетели гостеприимства.

От встреченных иностранцев он тоже слышит множество положительных отзывов о стране и ее обитателях. Один француз, оставшийся в России после Бородинской битвы, стал учителем и особенно отмечал талантливость русских в учении, «как в качестве учеников, так и учителей».

Из этнографических наблюдений повеселило это: В России могут сделать все, что угодно, если приказ сопровождается всемогущим «kacknee bouid», которое буквально означает «как-нибудь», но обычно используется в смысле «надо сделать».

Москву Кокрен называет «великолепной и богатой, гротескной и нелепой, величественной и неприглядной».

В Торжке он навестил очаровательную юную вдову, сестру капитана Василия Михайловича Головнина. Надо заметить, что Кокрен, будучи морским офицером, был прекрасно осведомлен о путешестиях русских моряков вообще, и о путешествии бедняги Головнина в Японию в частности. Впрочем, книга Головнина была издана на многих языках еще в 1816 году, так что Кокрен вполне мог ее читать. Словом, вдова оказалась настолько мила, что путешествие Кокрена вполне могло закончиться в Торжке. К счастью, не кончилось.

Из Нижнего Новгорода он отправился в Казань, Пермь, Красноуфимск, Екатеринбург и Тобольск. В Красноуфимске его даже встречала делегация местных жителей, которые просили его задержаться у них на пару дней, чтобы они могли устроить обед в честь первого английского путешественника в их городе.

Перевалив через Урал, Кокрен сразу обратил внимание на разницу с Европейской частью России:

Достигнув азиатского склона Уральских гор, я не мог не заметить, что обитатели деревень здесь значительно воспитаннее, гостеприимнее и даже чище одеты. И ни в коем случае они не соглашались принять плату за пищу, которую я у них приобретал. Стоило войти в дом (коттедж, называет его Кокрен. DM), как передо мной без всякой просьбы ставили тарелку щей, мясо, молоко и хлеб. И никакие мои мольбы не могли заставить хозяев принять плату сверх трубки табака или стакана водки. Словом, чтобы более не беспокоить местных жителей, я был вынужден передать мой отощавший кошелек на попечение моего заплечного мешка, отказавшись от пошлого и антиобщественного обычая платить за еду.

Но даже в Сибири попадались, конечно, и очень бедные русские деревни. По меткому замечанию Кокрена, «русская леность побеждает даже самые благоприятные условия для труда». Иногда он пишет что-то вроде: «Деревни здесь были многочисленны, но жалки до крайности, кроме тех, что были населены татарами». Посетив военную школу в Иркутске, Кокрен говорит: «Поистине достойно сожаления, что в России процветает так мало того, что не имеет касательства к военным делам». Впрочем, с военными тоже все непросто. Говоря об одной из крепостей, Кокрен цитирует некоего Георгия: «Попытка штурма такой крепости была бы в высшей степени опасна, поскольку любой, взобравшийся на мощную деревянную стену, рисковал тут же рухнуть наземь вместе с ее обломками».

Мне, как лингвисту-любителю, было любопытно узнать, каким образом путешественник осваивал незнакомый язык:

Я уже знал, что «kchorosho» по-русски означает «хорошо», но еще не знал, что «плохо» будет «kchudo». Мой хозяин был человеком прямолинейным и рассуждал о том, что неправильно и неприлично путешествовать так, как я. Понять его я не мог, поэтому уже собирался уходить, но он настаивал на том, что я должен остаться, пока не пойму, что значит «kchudo». Моя непроходимая тупость воздвигла между нами стену непонимания, но она была разрушена легким ударом по моей щеке, сопровождаемым словом «kchudo» и поцелуем в другую щеку со словом «kchorosho».

К сожалению, далеко в изучении русского языка он так и не продвинулся, поэтому рекомендовать эту методу не могу. Сам Кокрен посмеивался над своей неспособностью выучить русский:

Вот образец моего глубокого понимания русского языка. Прибыв в деревню, я спросил, как она называется, и, как это часто бывает, она носила имя «Malaya Derevenya», что я немедленно перевел как «маленький доход» (little revenue). В данном случае имя было очень подходящим, поскольку деревня явно не могла оказать серьезную помощь финансам империи. Однако, частота, с которой мне попадались населенные пункты с таким названием, заставила меня заподозрить ошибку в переводе, что вскорости и подтвердилось, а я был пристыжен. Впрочем, я оказался в не такой уж плохой компании вместе с доктором Кларком, который, путешествуя по России, удивлялся тому, как петляет река Протока, которую он раз за разом вынужден был пересекать.

Поэтому гораздо чаще ему доводилось разговаривать на английском и особенно французском языках. Французский, как он выяснил, понимали везде, даже в самых глухих и заброшенных сибирских гарнизонах.

Довелось Кокрену, конечно, сталкиваться и с коррупцией. Впрочем, он уточняет: «Чтобы не быть неправильно понятым, считаю нужным и справедливым сказать моим читателям, что хотя взяточничество и коррупция существуют в России, я не думаю, что они превышают то, что мы видим в так называемых более цивилизованных странах. Продажность уважают во всех уголках света».

На Урале и уровень жизни не тот, что в Европе. Крепостные рабочие, работающие у богатого хозяина, могу получать очень неплохие деньги. Скажем, на екатеринбургских заводах Яковлева, по словам Кокрена, бригадир (overseer) получает до двух тысяч фунтов в год!

Для меня было неожиданностью, что о раскольниках у Кокрена сложилось неприятное впечатление. Их зачастую нахваливают, как образец истинной, но утерянной русской добродетели. Ну, как всегда в таких случаях, правда оказывается менее приятной. Раскольнические правила запрещали предоставлять чужакам пищу, очаг, воду и прочее, и вообще иметь с ними дело. Так они поступили и с Кокреном, отказав ему в помощи. «Они считаются хорошими земледельцами, славятся трезвостью и трудолюбием, не пьют спиртное и не курят табак. Между собой они добры и дружелюбны, прекрасные мужья и отцы. А с остальным миром они обходятся так же, как со мной». Причем это относится не только к тем раскольникам, которых он встретил около Владимира, но и к сибирским: «За рекой Колывань находится романтически выглядящая местность, навеленная дикими раскольниками, которым, видимо, было любопытно узнать, как далеко я смогу пройти без пищи».

Очень понравился Кокрену Тобольск. «Тобольск это не то место, где дозволено оставаться сосланным преступникам, здесь живут только высланные по политическим причинам. А поскольку никакая страна дураков по политическим причинам не высылает, то Тобольск благодаря этому обстоятельству оказывается цивилизованным и высокообразованным городом».

В Сибири он все реже ходит пешком и все чаще вынужден пользоваться лошадями, а потом — оленями и собаками. Кроме того, в этих местах одному путешествовать не с руки, поэтому местные власти часто отправляют с ним какого-нибудь казака, чтобы помогал и обеспечивал безопасность. Чаще всего эти казаки оказались не только бесполезными, но даже вредными попутчиками Кокрену. Во-первых, они были пьяницами и лентяями. Во-вторых, если им не хотелось никуда ехать, они запросто могли делать мелкие пакости, чтобы вынудить путешественника повернуть назад или свернуть в нужную им сторону (обычно это был ближайший кабак). В-третьих, у них были плохие отношения с местными народами, что тоже не помогало поездке:

Казаки демонстрировали свою власть над бедными тунгусами в такой манере, которая причиняла мне такую же боль, как если бы то же насилие причинялось по отношению ко мне. Дух деспотизма, характеризующий казаков — позорен; он гораздо сильнее пугает бедных аборигенов, чем власть генерал-губернатора. Мне кажется, что они черпают свою власть скорее из привычки, чем из закона. Без казаков нельзя обойтись, они — неизбежное зло. Ни один чиновник, будь то хоть сам генерал-губернатор, без их помощи не может ничего — нельзя купить лошадей или еду, нанять людей, отдать приказ, привести в исполнение наказание, отправить курьера, словом, казак в Сибири — это всё, и потому его все боятся.

По дороге из Якутска в Нижнеколымск Кокрен заехал в городок с названием Зашиверск. Его неприятно поразила заброшенность: «Из всех мест, носящих название города, которые я видел, это – самое унылое и безотрадное». Во всем городе тогда было всего восемь жителей. Причиной тому, как я потом выяснил, отчасти была эпидемия оспы за несколько лет до приезда Кокрена, от которой умерли почти все. Еще лет через двадцать последовала еще одна эпидемия и после этого город окончательно опустел. Сейчас от всего города осталась одна деревянная церковь, да и та была перевезена в Новосибирск, где работает памятником. Так что судьбу города Кокрен предвидел точно. «Тот, кто решил или предложил поставить город в этом месте, заслуживает наказания, но, конечно, не настолько сурового, как быть назначенным его градоначальником».

Говоря о положении аборигенов, Кокрен сожалеет о грубости сборщиков налога-ясака:

Он сказал, что размер ясака невелик, а вот способ, которым его собирают, порочен. Дань они охотно заплатили бы императору, но сборщики налогов забирают ее грубой силой, а они терпят это, чтобы избежать придирок и тяжб.

...

Целесообразен ясак или нет, остается под вопросом, возможно, прямое налогообложение товаров, покупаемых якутами и другими аборигенами, было бы выгоднее, но в любом случае нынешняя система крайне подвержена несправедливости и ограблению.

Впрочем, в разговоре с вождем одного из местных племен Кокрен попытался объяснить тому, что его участь не так уж и плоха:

Он был немало удивлен, когда я сказал ему, что он платит не такие уж большие налоги по сравнению с другими странами. Я сказал ему, что в Англии, кроме множества налогов, он еще не имел бы права стрелять уток без разрешения, и даже если бы он стрелял их у себя во дворе, он не мог их съедать. Сочтя, что он мне не поверил, я рассказал ему еще, что у него не было бы права иметь в доме окон больше некоторого числа, а иначе он платил бы еще дополнительный налог. Эти два примера полностью примирили его с его правительством.

О сибиряках и Сибири Кокрен пишет с симпатией:

Что же касается образования и нравов уроженцев Сибири, они определенно равны, если вообще не превосходят нравы жителей европейской части России. Население ее не превышает двух с половиной миллонов человек, половина из которых аборигены, и они разбросаны по стране, из территории которой на каждого из них приходятся личные три квадратные мили. Продукты и одежда тут дешевы, налоги неизвестны, климат здоров — что еще нужно человеку? Я посмотрел в последний раз на восток, полный благодарности за многие знаки уважения и за доброту, полученные из рук этих гостеприимных людей.

Чем-то это напомнило мне фразу из книги канадского писателя Хью Макленнана «Семь рек»: «Здесь живешь как джентльмен. Здесь можно охотиться и ловить рыбу, не выходя из дома. Это счастливая страна». Эти слова были сказаны человеком, поселившимся в Канаде в жалкой хибаре на реке Сент-Джон, ему этого было достаточно для счастья.

На Камчатке Кокрен провел одиннадцать месяцев. Он отлично изучил этот полуостров и оставил подробное описание и тамошних земель, и народов. Он был вхож в самые разные общества, от высшего света и до хижин местных рыбаков. Он слышал много рассказов о знаменитом авантюристе Морице Августе Беньовском, который, будучи сослан на Камчатку, поднял бунт, захватил корабль и отправился на Мадагаскар, чтобы там основать первое в мире справедливое государство пиратов. Кокрен даже встречался с кем-то из тех, кто знал Беньовского. У генерал-губернатора Рикорда он познакомился с его приемной дочерью, камчадалкой Ксенией, и женился на ней. Вместе с ней в 1823 году он отправился в обратный путь в Лондон.

Если выписать самые заметные населенные пункты, через которые проходил Кокрен на своем пути, получится примерно такая цепочка: Дьепп - Руан - Париж - Саарбрюккен - Франкфурт - Лейпциг - Берлин - Данциг - Кенигсберг - Мемель - Митава - Рига - Нарва - Санкт-Петербург - Новгород - Вышний Волочок - Тверь - Москва - Владимир - Павлово - Нижний Новгород - Чебоксары - Казань - Пермь - Красноуфимск - Екатеринбург - Тюмень - Тобольск - Ишим - Омск - Барнаул - Томск - Ачинск - Красноярск - Нижнеудинск - Иркутск - Олекминск - Якутск - Зашиверск - Нижнеколымск - Оймякон - Охотск - Петропавловск-Камчатский. Обратный путь почти повторяет маршрут с запада на восток, за исключением поездки в Нижнеколымск. На обратном пути Кокрен, видимо, уже очень уставший, несколько чаще обращает внимание на грязные гостиницы, вымогательство на почтовых станциях, высокомерие начальства и тому подобное.

Кокрен мне пришелся очень по душе. Очень жаль, что Сперанский, будучи генерал-губернатором Сибири, так презрительно о нем отозвался: «Острота, бродяжничество, упрямство и вместе безрассудное легкомыслие и несвязность предприятий. Он кончит сумасшествием и, по моему мнению, есть уже и теперь помешан». Между прочим, сам Кокрен о Сперанском пишет очень хорошо: «О генерале Сперанском я могу только сказать, что никогда не встречал большего великодушия и добросердечия. В нем есть как доля любезности, так и некоторый дух благородства, который наполняет тех, кто его встречает, трепетом и почтением». Возможно, Сперанский, как человек, мыслящий государственно, пренебрежительно относился к людям, путешествующим из личных соображений, а не по делу, не знаю, но все равно он был несправедлив.

Так вот, Джон Кокрен мне симпатичен. Он положительно умен. У него хорошее чувство юмора, а главное — он и к себе относится с юмором. Он лишен предрассудков. Он, между прочим, хороший профессионал. Кажется, он добр. Во всяком случае, у него есть талант вникать в жизнь других людей и сопереживать им. Словом, это как раз тот случай, когда я горжусь, что мы с капитаном Кокреном работали на одну британскую корону.

PS. И, кстати, о еще одном поводе для гордости за Британию. На обратном пути Кокрен встретил в Москве интересного своего земляка, лейтенанта Холмена. Тот тоже собирался путешествовать по Сибири в одиночку, поэтому его интересовали все детали поездки Кокрена. Необычность замысла Холмена, однако, была в том, что он был слеп. Кстати, скорее всего, это его спутал с Кокреном М. Д. Бутурлин, чьи «Записки» цитировал в своей книге М. П. Алексеев (см. выше «некий эксцентричный и совершенно слепой англичанин Кокрен»). Потом, уже закончив читать дневник Кокрена, я выяснил в Википедии, что Холмен все-таки отправился в Сибирь, проехал изрядную ее часть, но в Иркутске был арестован по подозрению в шпионаже против Российско-Американской компании и выдворен из России. Книгу он тоже издал. Его многие считали странным. Кокрен не понял, зачем слепому ехать в путешествие, а Борис Акунин зло пошутил, назвав его «чудаком, который, будучи совершенно слепым, отправился в кругосветное путешествие и написал книгу о том, что он слышал, обонял и осязал в заморских странах». Зря он так. Холмен, между прочим, был известным ученым-натуралистом, членом Королевского общества и Линнеевского общества, на его труды о флоре Индийского океана ссылался Чарлз Дарвин.