Правда о русской революции. Константин Глобачев

Мемуары Константина Ивановича Глобачева, начальника Петроградского охранного отделения (той самой охранки, знакомой еще по детским книжкам о Ленине из школьной библиотеки) в 1915-1917 годах. Мне очень жаль, но правды о революции в этой книге вряд ли намного больше, чем в тех книжках о Ленине. То, что Глобачев отрицательно относится к революции, это не так плохо. Плохо, что эти эмоции не дают ему даже шанса попробовать посмотреть объективно:

Говорю «бунта», а не революции, потому что русский народ еще до революции не дозрел и потому что в общей своей массе он в перевороте не участвовал. В самом деле, что необходимо для самого существа революции? Нужна идея. Ведь если заглянуть в историю, то мы увидим, что революции совершались под влиянием какой либо идеи, захватившей всю толщу народа. Большей частью эти идеи были патриотическими-национальными. Была ли идея у руководителей русской революции? Была, если этим можно назвать личное честолюбие и своекорыстие главарей, вся цель которых заключалась лишь в захвате какой бы то ни было ценой власти в свои руки.

Между прочим, речь вовсе не о большевиках, если вдруг кто неправильно понял! Глобачев относится к числу тех самых настоящих ультрамонархистов, «для которых даже «октябристы» – злостные революционеры, мерзавцы, заговорщики, не говоря уж о «конституционалистах-демократах».

– Октябрьская революция была уже потом. Главное преступление – Февраль! Подлец Родзянко захотел стать президентом и погубил государя.

Я написал «приходилось разговаривать», но это ошибка. Разговора с этими мастодонтами не получается, они монологисты. Покачиваясь в своих креслах и глядя на порхающих в ветвях ботл-браш-три голубых калифорнийских сорок, они говорят об империи, о святом принципе помазанности и слышать в ответ ничего не хотят, ни возражений, ни подтверждений, – у них своя жизнь.»

Глобачев тоже ведет свой монолог, не обращая внимания ни на какие возражения, даже если они содержатся в его же собственных словах, когда он одновременно говорит о том, что народ был предан монархии, но тут же сообщает, что никто не пожелал встать на сторону царского правительства:

За пережитые последние три дня, побывав на улицах Петрограда, Царского Села, Павловска, в связи с поведением старого правительства в смысле несопротивления разрушительным силам, подтачивавшим наш государственный строй, что наблюдалось мною в течение последних двух лет, я убедился, что старый строй просто сдался на капитуляцию, не оказав ни малейшего сопротивления восставшим. Не было никаких элементов, которые могли бы встать на защиту старого строя. Не было ни одного достаточно авторитетного лица, которое могло бы личным примером, или силою убеждения, или проявлением достаточной энергии предотвратить катастрофу. Простой бунт Петроградского гарнизона свалил тысячелетнюю монархию. Участвовал ли в этом русский народ в широком смысле? Нет, он не участвовал. Зато весь руководящий класс интеллигенции, не исключая правительственных органов, вольно или невольно участвовал в заговоре. Народ был совершенно пассивен, и только самые Худшие и преступные его элементы, пользуясь моментом, дали волю своим жестоким и зверским инстинктам.

Зато эти воспоминания, как обычно, много говорят о личности мемуариста. А в данном случае и об организации, которой он руководил. Например, вот такой интересный отрывок, который говорит о степени уважения автора к закону. Понятно, что охранка, как потом и большевики, руководствовалась больше «классовым сознанием», чем Сводом законов Российской империи:

Инициатива ликвидации преступных организаций и отдельных лиц, конечно, была в его руках, но приведение в исполнение самой ликвидации требовало санкции по меньшей мере товарища министра внутренних дел или даже самого министра, и такая санкция легко давалась, когда дело касалось подполья, рабочих кружков или ничего не значащих лиц, но совсем иное было дело, если среди намеченных к аресту лиц значилось хоть одно занимавшее какое-либо служебное или общественное положение; тогда начинались всякие трения, проволочки, требовались вперед неопровержимые доказательства виновности, считались со связями, неприкосновенностью по званию члена Государственной думы и проч. и проч. Дело, несмотря на интересы государственной безопасности, откладывалось, или накладывалось категорическое «вето».