/* Google analytics */

Friday, April 24, 2015

В круге первом. Александр Исаевич Солженицын

С первых страниц было понятно, что это политический детектив. Идет 1949 год (замечу в скобках, что это был год четырехсотлетия российской криптографической службы — в 1549 году был создан Посольский приказ с Цифирным отделением). Советский дипломат, зная о том, что наша разведка готовится украсть у американцев информацию о создании атомной бомбы, приходит в ужас — советская атомная бомба будет означать, что СССР сможет противостоять Европе и США на равных. Он звонит в посольство США и сообщает фамилию советского агента и где он получит информацию. Их разговор прерывается, осталась его запись, и министерство госбезопасности начинает поиск предателя. У них есть список людей, которые имели доступ к этой информации, но все они люди высокопоставленные, и посадить всех нельзя. Остается только вычислить человека по магнитофонной записи, хотя голос он изменил. Тогда дело передают инженерам и ученым, которые заняты созданием системы шифрования телефонных переговоров. Средства анализа голоса могли бы помочь идентифицировать звонившего, но вот проблема — ученые, которые могли бы это сделать, сами сидят в тюрьме... Кое-кто из них, несмотря на то, что их жизнь изуродована Советами, остается правоверным коммунистом и очень хотел бы помочь. Другие не прочь заработать таким образом досрочное освобождение. Но большинство совершенно не горит желанием помогать МГБ. И тут начинается прекрасный психологический триллер. Они сидят не совсем в тюрьме, а в шарашке. Это еще не ад ГУЛАГа, это всего лишь круг первый, самый безобидный. Здесь тяжело, но жить можно. Но если они откажутся выдать дипломата, звонившего в посольство, им грозит этапирование в сам ГУЛАГ, и кто знает, вернутся ли они оттуда. Надо принимать решение.

В романе замечательные персонажи, настолько колоритные, что невозможно поверить в то, что почти у каждого был живой прототип: у Нержина — сам Солженицын, у Рубина, Сологдина, профессора Челнова, Прянчикова, даже у Симочки, лейтенанта МГБ, пошедшей на должностное преступление, чтобы помочь заключенному Нержину-Солженицыну.

Действие происходит не только в шарашке, в которой сидят ученые, но и среди офицеров МГБ, московской интеллигенции и рабочих и в высших сферах власти. История развивается очень разнообразно, читать не скучно. Специфический язык Солженицына, любящего самые экзотические страницы словаря Даля, ничуть не мешает, текст замечательно легкий и в то же время красочный, разнообразный. Прямо посреди напряженного триллера может уместиться смешной эпизод с судом над князем Игорем Святославичем, пародирующим советский суд, или шикарная байка про визит жены президента Рузвельта в Бутырку. В роман упаковано столько событий, что трудно поверить, что все они умещаются всего в три дня. Очень захватывает совершенно монументальная идеологическая война между двумя закадычными друзьями, Нержиным и Рубиным, относительно социализма. Рубин и в тюрьме остался убежденным коммунистом, и противоречие между его убеждениями и положением очень трагично. Нержин же в компартии и Советском Союзе полностью разочарован. У него еще есть сомнения, но он постепенно от них избавляется, особенно в беседах с дворником Спиридоном, который у Солженицына играет роль этакого мифологического «народа», серого, но мудрого. Солженицын, казалось бы, демонстративно удерживается от вмешательства в спор между Нержиным и Рубиным, но, конечно, сам факт биографичности говорит о его склонности к Нержину.

Пожалуй, сама шарашка в Марфино (вот она, на фотографии) ничуть не менее интересна, чем личности, там работавшие. Дело в том, что история, рассказанная в «Круге первом», во многом документальна, хотя и увидена глазами лишь одного из участников событий, а потому неизбежно предвзята. Да, была такая организация, и даже сейчас она еще есть, только называется теперь Институтом автоматики. Солженицын, будучи математиком, действительно попал туда, потому что в ГУЛАГе образованием не разбрасывались — интеллигент это не только ценный кадр на лесоповале, но еще и почти полтора килограмма мозга, который можно заставить работать (правда, малообразованные гэбешники слабо разбирались в науке, и процесс отбора выглядел анекдотично: — Ты математик? — Да. — Колебательный контур рассчитать можешь? — Разумеется. — В Марфино, к радиотехникам). Там действительно занимались разработкой криптографической защиты телефонной связи, Сталин действительно давал такое поручение. Дело в том, что в СССР тогда не было возможности надежно обезопасить линии государственной связи, особенно дальние, связывавшие Кремль с посольствами в других странах. Работы над защитой речевого сигнала начались еще в двадцатые годы, когда разработали схему шифрования перестановкой мелких фрагментов, на которые делился звуковой сигнал. Эта схема предусматривала предварительную запись сигнала.

Для разговора в реальном времени разработали высокочастотную телефонию (те самые ВЧ, которые часто упоминаются в книжках о войне). Но ВЧ-телефония совершенно не использовала криптографию. Там принцип совершенно прост — обычная модуляция высокочастотной несущей речевым сигналам, поэтому разговор защищался только от самого примитивного подключения к линии. Выделить сигнал из линии можно было самым простым выпрямителем. Что уж говорить о телефонистах, обеспечивающих работу ВЧ, — почти каждый из них имел возможность подслушать разговоры руководства. Нужна была именно криптографичская защита, которой у СССР не было, поэтому правительство закупило немецкие телефонные скремблеры фирмы Siemens. Такая линия работала, в частности, между Москвой и Берлином, Сталин разговаривал по ней с Гитлером.

В середине тридцатых советские инженеры разработали первые устройства для шифрования ВЧ-связи. Ну, тоже защита была не бог весть какая, но от простого подслушивания защищала. А вот с 1938 года задачей шифрования голоса занялся не кто-нибудь, а сам Владимир Александрович Котельников, тот самый, чьим именем названа теорема Найквиста-Шеннона :) Во время войны его лаборатория разработала «Соболь-II», систему, по которой передавались совершенно секретные документы (в силу особенностей советских пишущих машинок ее часто ошибочно называют «Соболь-П» :)). Говорят, что именно «Соболь» во многом решил исход Курской битвы. «Соболь-II» так и не был взломан иностранными разведками, поэтому его сигналы они глушили, даже не пытаясь перехватывать.

Вообще, работа советских криптографов сильно недооценена. История взлома немецкой «Энигмы» известна чуть ли не любому школьнику, благо про нее и фильмы сняты, и книги написаны. А вот отзыв самого Гитлера о наших криптографах известен мало: «Эти проклятые русские шифровальные машины, мы никак не можем их расколоть!» Как говорил маршал Василевский, «Ни одно донесение о готовящихся военно-стратегических операциях нашей армии не стало достоянием фашистских разведок».

Короче говоря, история советской криптографии — потрясающая тема, и книга Солженицына могла бы стать советским «Криптономиконом». Тут вам и криптография, и история, и политика, и душевные метания, конечно. Просто блеск. Я читал, не мог оторваться и только жалел, глядя на то, как быстро утончается правая, недочитанная сторона книги. Мне уже казалось, что я нашел книгу, которая встанет на полку рядом с любимыми «Белыми одеждами». Но чем ближе к концу, тем сильнее бросалось в глаза, что книга превращается в сатирическое обличительство, что вместо реальных и потому страшноватых эмгебешников появляются полуанекдотические персонажи, вроде парторга Степанова, а вместо живых зэков — преувеличенно трагичные фигуры, вроде Герасимовича. Да и описывая Сталина, Солженицын несколько теряет объективность. Сталин у него — чуть ли не мелкий авантюрист, которому в жизни долго не везло, пока он по чистой случайности не прибился к большевикам и не полез в их партии на самый верх, уверенно, по головам. И вот теперь, в сорок девятом, он — вождь Советского Союза. Но все равно такой же мелкий прощелыга, глуповатый, надутый, уверенный в своих мнимых достоинствах, настолько ничтожный, что даже не смешной. Боюсь, что реальный Сталин был несколько страшнее. И даже в описании того, что он хорошо знал, Солженицын тоже поддается необъективности. Тот же Владимир Александрович Котельников находил в описании Марфинской шарашки множество неточностей. Увы, ненависть испортила Солженицына. Написано все равно талантливо и интересно, но рядом с Дудинцевым он стоять не будет.

Наш российский «Криптономикон» все еще ждет своего автора. А тем временем нам остается выискивать в Интернете (слава Пентагону, хотя бы Интернет у нас есть :)) статьи и книги:

Советская шифровальная служба: 1920-40-e — обзорная статья коллектива авторов на сайте Агентура.ru.

Советская шифровальная служба в годы Великой Отечественной войны — доклад Д. Ларина на конференции «Великая Победа 1945 года: взгляд из XXI века», опубликованный в «Известиях Уральского государственного университета» в 2011 году.

«Из истории криптографии в России», первая глава из учебника «Симметричная криптография. Краткий курс» Н. Н. Токаревой, вышедшего в Новосибирске в 2012 году.

Хорошая библиография есть в статье «Гигант радиоинженерной мысли», посвященной В. А. Котельникову.

Отличная книга К. Ф. Калачева «В круге третьем» о той самой Марфинской лаборатории и именно в те годы, когда там сидел Солженицын

Книга доброго человека Льва Зиновьевича Копелева, прототипа Рубина в «Круге первом», «Утоли мои печали» — третий взгляд на то же место и то же время.

PS: В тот же список — Лубянка-Экибастуз. Лагерные записки Дмитрия Панина, который был прототипом Сологдина.

Thursday, April 2, 2015

Книги о Великой французской революции I

Около года я потихоньку выбирал, что бы почитать о Великой французской революции. Тема интересная и сложная. С одной стороны, она известна всем. Многие слова и фразы, родившиеся в те годы, до сих пор у нас на слуху: термидор, якобинцы, санкюлоты, Марсельеза, коммуна, агитатор, алармист, гильотина, левые и правые, "революция пожирает своих детей", "свобода, равенство, братство", "пусть едят пирожные", "враг народа". Ключевые события революции тоже, в общем, известны практически всем, хотя бы из школьного курса истории: Генеральные штаты, зал для игры в мяч, взятие Бастилии, контрреволюционный мятеж в Вандее, казнь короля и королевы, казнь умеренных революционеров (жирондистов), якобинский террор, термидорианская реакция и, наконец, переворот Наполеона. Это все описано и изучено вдоль и поперек. А главное, французская революция стала шаблоном, с которым сверяют все остальные революции — как выяснилось за прошедшие двести с лишним лет, Вандея и термидор бывают почти во всех революциях. И тем не менее, невероятно, но факт — я так и не нашел хорошей книги по истории этой революции. На множестве сайтов приводят списки литературы, вроде вот этого:

  • Зибель Г. История Французской революции и ее времени. В 4 тт. Спб. 1863-1867
  • Тьер А. История французской революции. В 5 тт. СПб.-М. 1873-1875
  • Сорель А. Европа и Французская революция. В 8 тт. СПб. 1892-1908
  • Гейссер Л. История французской революции 1789-1799. СПб. 1896
  • Минье О. История французской революции. Спб. 1897
  • Блос В. Французская революция. Спб. 1906
  • Тэн И. Происхождение современной Франции. В 5 тт. 1907
  • Блан Л. История Французской революции 1789 г. В 12 тт. Спб. 1907
  • Кинэ Э. Революция и критика ее. В 2 тт. М. 1908
  • Ламартин А. Жирондисты. В 4 тт. СПб. 1911
  • Рамбо А. История французской революции. Пг. 1914
  • Кареев Н.И. Великая французская революция. В 4-х вып. Пг. 1918
  • Кунов Г. Борьба классов и партий в Великой Французской революции. М. 1919
  • Мадлен Л. Французская революция. В 2-х тт. Берлин, 1922
  • Богданович Т. Великая французская революция. Пг. 1925
  • Фрязинов С. Великая французская революция. М. 1927
  • Лотте С.А. Великая французская революция Л. 1933
  • Олар А. Политическая история Французской революции. М. 1938
  • Французская буржуазная революция 1789-1794. М.- Л. 1941
  • Собуль А. Первая республика 1792-1804. М. 1974
  • Жорес Ж. Социалистическая история Французской революции. В 6 т. М. 1976-1983
  • Кропоткин П.А. Великая Французская революция. 1789-1793. М. 1979
  • Манфред А.З. Великая французская революция. М. 1983
  • Карлейль Т. Французская революция. История. М. 1991
  • Матьез А. Французская революция. Ростов-на-Дону. 1995
  • Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции 1789-1814 гг. Спб. 1996

Хотелось найти подробный обзорный курс, более-менее объективный и написанный с точки зрения современной исторической науки, но в этом списке подавляющее большинство книг написаны еще до исторического материализма. А написанные при историческом материализме мне показались сильно предвзятыми. Известный историк Эрик Хобсбаум писал, что «Как это ни парадоксально, в послевоенный период известные историографы французской революции старого толка [...] мало интересовались теми историческими явлениями, которые считали несущественными, например политикой, в том числе революциями. Возможно, именно поэтому историей революции занимались в основном марксисты, считающие, что революции являются важными историческими событиями». Вот и получилось, что все книги либо древние, либо марксистские. Книги, появившиеся во второй половине двадцатого века и представляющие другие точки зрения, например, книги Альфреда Коббэна (Cobban, Alfred (1963). The Social Interpretation of the French Revolution), Линн Хант (Hunt, Lynn (1984). Politics, Culture, and Class in the French Revolution), Уильяма Дойла (Doyle, William (1989). The Oxford History of the French Revolution) и Саймона Шамы (Schama, Simon (1989). Citizens: A Chronicle of the French Revolution), у нас пока не издавались, к сожалению.

Начал я читать с самой новой книги из списка, «Очерки по истории Французской революции» Ревуненкова. Автор преподавал марксизм-ленинизм еще в тридцатые годы, но уже в шестидесятые начал спорить с общепринятыми концепциями. В частности, его мнение о якобинцах привело к так называемой «дискуссии о якобинской диктатуре» между ленинградскими и московскими историками. Но «Очерки», тем не менее, написаны в духе того, еще довоенного марксизма: феодальный абсолютизм, общественно-экономические формации, подъем буржуазии и так далее.

Я сначала думал, что если Ревуненков склонен к марксистским толкованиям, то он будет по возможности оправдывать революционный террор и превозносить якобинцев. Ан нет. Все-таки французская революция была буржуазной, а не пролетарской, поэтому выгораживать революционеров автор не видит смысла. Больше того, если присмотреться к данным, которые приводит Ревуненков, можно увидеть, что главной силой Парижской коммуны были не просто буржуа, а мелкие лавочники — пивники, торгаши, владельцы прачечных:

Вот социальный состав той части «победителей Бастилии», которые внесены в список Майяра: гвардейцы, солдаты — 77, коммерсанты — 4, служащие — 5, учитель-—1, подмастерья и рабочие—149, ремесленники и лавочники— 426. А вот те, кто командовал при взятии Бастилии: Станислав Майяр — судебный пристав, Юлен — владелец прачечной, Эли—офицер пехотного полка королевы, аббат Клод Фоше, Фурнье-Американец — сын буржуа, плантатора на Гаити, Сантер — пивовар и др.

В 2007 году Александр Чудинов выпустил книгу «Французская революция. История и мифы», в которой критикует общепринятые в советской исторической литературе штампы. Едва ли не больше других досталось и Ревуненкову — именно за классовый подход, феодально-абсолютистский режим и общественные формации. Точнее, за искусственный подбор фактов и подгонку данных под заранее заданную модель.

Затем я взялся за книгу «Французская революция» Альбера Матьеза. Он тоже склонен к марксизму. В его изложении социальная сторона революции выглядела так:

Революционное правительство превратилось в диктатуру партии, осуществляемую в пользу одного класса населения — класса потребителей, ремесленников, мелких собственников и бедняков, — и руководимую людьми буржуазного класса..., в особенности теми из них, которые разбогатели на производствах, связанных с войной.

Трехтомную историю революции Матьез написал в 1928-1930 годах. Хороший, незашоренный автор. У него можно найти такие необычные для марксиста мысли, как:

Революция могла прийти только сверху. Трудящийся народ, узкий горизонт которого не выходил за рамки своей профессии, был неспособен проявить инициативу и тем более направить ее.

Матьез может быть беспристрастным. Он умеет отдать должное аристократам, среди которых многие оказались, прямо скажем, настоящими героями:

Рассерженный Мирабо погрузился в новую интригу с графом Прованским, братом короля. На этот раз имелось в виду вывезти Людовика XVI из Парижа, прикрывая его бегство отрядом роялистских добровольцев, набрать которых было поручено маркизу Фавру. Но два из агентов Фавра донесли на него, рассказав Лафайету, что составлен проект убить его и Байльи. При аресте Фавра у него нашли письмо, компрометирующее старшего брата короля. Лафайет по-рыцарски вернул его автору и скрыл его существование. Граф Прованский явился в заседание коммуны, где произнес речь, редактированную Мирабо, в которой дезавуировал Фавра. Последний дал присудить себя к смертной казни, сохраняя молчание о своих высокопоставленных сообщниках.

С другой стороны, о якобинцах Матьез, как мне показалось, старается не говорить дурного. В рассказе о начале их конфликта с жирондистами он на одной странице пишет об "инсинуациях жирондистов":

27 августа... жирондистский журналист Жире-Дюпре, редактировавший газету Бриссо, пустил слух, что Коммуна готовится произвести обыск у всех граждан без различия. Коммуна вызвала Жире-Дюпре к себе и потребовала у него объяснений по поводу его злостной инсинуации. ...

И тут же через пару страниц сообщает, что именно такие обыски произошли на следующий день:

Вечером 28 августа... Дантон потребовал декрета, разрешающего производить обыски у всех граждан... Собрание вотировало без прений декрет, разрешающий обыски.

Иногда Матьез пытается смягчить акценты. Например, он пишет:

Конвент удалил 136 своих членов (41 были преданы революционному трибуналу, 19 бежавших объявлены вне закона, 76 подписавших протест против 2 июня объявлены под арестом)

А ведь тут, если вдуматься, на самом деле не Конвент их «удалил», а одна часть Конвента арестовала другую, совершенно равноправную.

В одном из обзоров литературы о Великой французской революции (Общие работы по Французской революции) о книге Матьеза написано так: «Классика. Одна из лучших работ 1-й половины XX в. Написана четким, понятным языком. Самодостаточная, поскольку ссылок на других авторов почти нет. Существеннейший недостаток - мифологические построения, наподобие утверждения о том, что вместе с Робеспьером во Франции погибло демократическое начало. Жаль еще, что книга лишь в одном томе, что явно не соотвествует уровню Матьеза, опубликовавшего кучу различных работ. Однако, ценна новыми фактами, которые он сумел обнаружить в ходе архивных работ».

И действительно, я вычитал множество интересных фактов. Например, вот как можно было опротестовать непонравившийся приговор в суде:

Оправдание вызвало бурю протестов. Толпа освистала судей и угрожала смертью подсудимому, которого удалось спасти только с большим трудом. Дантон своей властью отменил приговор, приказал пересмотреть дело, отрешил от должности национального комиссара и арестовал его. «Смею думать, что оскорбленный народ, негодующий на тех, кто совершил преступление против свободы, и проявивший волю, достойную вечной свободы, не будет более поставлен в необходимость учинить самосуд, но добьется справедливого приговора от своих представителей и судебных властей».

Так проходили выборы:

Бедные люди не любили терять время на утомительные операции, к которым были мало приготовлены. Роялисты, фельяны, аристократы и просто робкие люди воздерживались от подачи голосов — частью из осторожности, частью из добросовестности. К выборам допускали только после присяги в верности свободе и равенству... Часто выборные собрания сами производили чистку, изгоняли граждан, заподозренных в противогражданских чувствах.

А так — аресты:

Подозрительных арестовывали без всякой системы. «Подозрительными людьми считаются: 1) те, кто своим поведением или своими отношениями, или своими речами и писаниями выказал себя сторонником тирании или федерализма и врагом свободы; 2) те, кто не смогут доказать предписанным в декрете от 21 марта способом свои средства к существованию и выполнению гражданских обязанностей; ... 5) те из бывших дворян, включая мужей, жен, отцов, матерей, сыновей или дочерей, братьев или сестер и агентов эмигрантов, кто не выказал неизменной преданности революции» Этот текст был настолько эластичен, что представлял собой страшную угрозу не только для действительно подозрительных лиц, но и для всех, кто мешал правительству, даже для беспартийных или робких людей, так как распространялся на граждан, имевших неосторожность. не принимать участия в выборах.

Заметьте, как ставится знак равенства между тиранией и федерализмом. Еще одна монетка в копилку параллелей между французской революцией и всеми последующими, включая совсем недавние.

Повеселила цитата из выступления революционного политика, из которой видно, кто в те времена считался материально самостоятельным человеком:

«800 марсельцев идут походом на Париж и вскоре придут. Этот отряд состоит из людей, вполне самостоятельных в отношении материальных средств; каждый из них получил от своих родителей два пистолета, саблю, ружье и ассигнацию в тысячу ливров».

Матьез, к моему сожалению, слишком рано закончил свою книгу. Он довел рассказ только до термидорианского переворота 1794 года, а было бы очень неплохо узнать, как все закончилось. А вот у Ревуненкова есть несколько изданий, причем в последнем он довел рассказ аж до 1814 года. Но в сети есть только два тома его «Очерков» — за 1789-1792 годы и за 1792-1794. Так что Ревуненкова я закончил читать ровно на том же месте, что и Матьеза.

Ни одна из этих двух книг меня не устроила. Я кое-что из них узнал, но осталось ощущение неполноты и схематичности рассказа. Впрочем, и желание разобраться в тех событиях получше они мне не отбили. Я бы не прочь прочесть еще что-нибудь обзорное, но боюсь, что опять ошибусь. Наверное, лучше подождать, пока не выйдут книги «ревизионистов».

В следующей части — две книги, посвященные некоторым частностям французской революции, но из которых я узнал о революции больше, чем из этих двух.