/* Google analytics */

Tuesday, July 29, 2014

Простая одержимость. Джон Дербишир

Закончим математический месячник на Прочитале книжкой, вышедшей в серии «Элементы», «Простая одержимость: Бернхард Риман и величайшая нерешенная проблема в математике». В названии уже есть небольшая игра слов. Я, может быть, перевел бы его чуть иначе, «Одержимость простотой». Дело в том, что главная проблема книги — простые числа. Точнее, знаменитая гипотеза Римана, которая неизменно включается во все списки самых важных математических проблем. Некоторые великие проблемы математики формулируются обманчиво просто. Например, та самая проблема Гольдбаха, о которой я писал пару недель назад, выглядит так: любое чётное число, большее 2, можно представить в виде суммы двух простых чисел. Ну, Великую теорему Ферма все и так знают: a n + b n = c n не имеет решения в целых числах при n>2. С гипотезой Римана все сложнее, ее нельзя даже понять, не погрузившись в полноценную теорию чисел. Звучит она так: Все нетривиальные нули дзета-функции имеют действительную часть, равную 1 2 .

Для того, чтобы разобраться во всех этих словах, приходится начать с азов, и Джон Дербишир делает именно это. Делает талантливо. Он последовательно проходит такие темы, как ряды, пределы, сходимость, простые числа, теорема о распределении простых чисел, функции, логарифмы, производные и интегралы, комплексные числа и действия над ними, функции комплексной переменной, асимптотическое поведение функций (то самое O большое, которое программисты так часто неверно понимают как способ измерения сложности алгоритма), теория групп и операторы, матрицы, теория хаоса, p-адические числа. В общем, он изумительно демонстрирует единство всей математики, начиная со школьной арифметики и заканчивая той математикой, которую не каждому инженеру демонстрируют в институте. А это ведь большая проблема — обычному выпускнику вуза кажется (ну, если считать меня обычным выпускником вуза), что математика состоит из множества никак не связанных областей. Те же ряды никак не связываются в его понимании с матрицами, а комплексные числа сильнее ассоциируются с электротехникой, чем с матанализом. У Дербишира вся математика — одно целое.

Конечно, все темы даны поверхностно, просто чтобы понять, о чем речь. А для удобства усвоения Дербишир придумал отличную структуру своей книги. Математика в основном сконцентрирована в нечетных главах, а в четных он рассказывает об истории математики. Это просто умопомрачительно интересно, читать о жизни знаменитых математиков, об их взаимоотношениях, которые происходят в разных плоскостях — личной, исторической и чисто математической. Хотя Риман не мог встречаться с Эйлером, в математической плоскости они близкие друзья. А еще в четных главах речь заходит об астрономии, наполеоновских войнах, Петре I, латыни, деле Дрейфуса, драных штанах Давида Гильберта, нацизме, квантовой физике.

Словом, из «Простой одержимости» я, пожалуй, впервые в жизни получил представление о математике как едином целом, как об образе мышления, как о невероятном переплетении мыслей людей, живших в разные века в разных странах. Это потрясающе. Большой плюс книги еще в том, что она написана доступно. Сделать самые сложные математические концепции понятными такому лопуху, как я — это надо суметь. А я понял почти все.

Пару глав из «Простой одержимости» можно прочитать на сайте Элементов.

Всадники ниоткуда. Александр и Сергей Абрамовы

Книги, прочитанные в детстве, воспринимаются совсем иначе. Даже графомания, запомнившаяся со школьных лет, способна навеять ностальгию. «Всадники ниоткуда» — не графомания, хотя отдельные признаки имеются — статичные характеры, некоторая предсказуемость. Удивительно, кстати, почему в фантастике вообще графомании куда больше, чем в любом другом жанре. А может, мне так только кажется, потому что я почти не читаю детективы, женские романы, мистику и литературу по бизнесу. Так вот, «Всадники» все-таки не графоманская вещь. Порукой тому оригинальный (да!) сюжет (цивилизация, настолько отличная от нашей, что единственный способ контакта с их стороны — моделирование неизвестным способом человеческой цивилизации), не меньше восьми изданий суммарным тиражом свыше полумиллиона экземпляров и тот факт, что я только что перечитал их раз, наверное, в десятый. А если сверхзадача главного героя состоит в демонстрации силы истмата и диалектического подхода даже применительно к творению инопланетной цивилизации, так она не очень лезет в глаза. И вообще, универсальный аргумент: «А мне нравится!».

Thursday, July 10, 2014

Удовольствие от X. Стивен Строгац

Опять про математику... В отличие от «Дядюшки Петроса», это не художественная, а научно-популярная книга. Опять-таки, в отличие от «Дядюшки», рекомендовать ее я никому не буду. Ничего плохого в ней нет. Просто у нее, как мне кажется, нет читательской аудитории. С одной стороны, она написана для людей, заинтересовавшихся математикой, а с другой стороны, для людей, знающих о ней очень мало. Ну, то есть, совсем мало. Там действительно есть много интересных вещей, например, я наконец-то понял, почему электротехники так любят комплексные числа. Но чтобы раскопать там эти крупицы интересного, нужно долго уныло брести через натужные попытки автора развеселить читателя. Развеселить не получается. В частности, из-за культурных различий. Я не смотрел в детстве «Улицу Сезам», смутно представляю себе, кто такой Джей Симпсон, под каким лозунгом избирался Обама и не знаю «известных» цитат из библии. В общем, то, что должно было облегчить понимание, мне его только затрудняло. Не наш человек этот Строгац, ох, не наш...

С: Кстати, о математиках

Раз уж зашел разговор о математиках, вот любопытнейшая история жизни человека, которого многие считают величайшим математиком современности, Александра Гротендика: Александр Гротендик. Поиски абсолюта. Ну, и статья о нем в Википедии тоже сообщает много интересного.

Wednesday, July 9, 2014

Дядя Петрос и проблема Гольдбаха. Апостолос Доксиадис

Рекомендую. Небольшая интеллектуальная книжечка, очень приятная в чтении. История замечательного математика, так и не ставшего известным, потому что поставил перед собой слишком большую задачу. Представьте себе, что вы работаете над проблемой, решение которой принесет вам славу второго Гаусса. А может, и первого. Вы уже серьезно продвинулись в работе, достигли важных промежуточных результатов. Если вы их опубликуете, то какой-нибудь прохвост, воспользовавшись ими, может украсть вашу заслуженную славу, решив проблему первым. А если не опубликуете, то тот же прохвост может получить те же результаты позже вас, но опубликовать первым, и о вашем существовании никто не узнает. Наука — жестокий мир :)

Я лишний раз убедился, что математика не столько наука, сколько игра в бисер — совершенно бесцельное, но невероятно тонкое, искусное манипулирование несколькими элементарными образами и правилами для построения фантастически сложных умозрительных конструкций. Как пишет Доксиадис:

...настоящая математика не имеет ничего общего ни с приложениями, ни с вычислениями, которым тебя учат в школе. Она изучает абстрактные интеллектуальные построения, которые – по крайней мере пока математик ими занят – не имеют никакого отношения к миру физическому, ощущаемому.

– Математики, – продолжал он, – находят в своей работе ту же радость, что шахматисты в шахматах. На самом деле психологический склад настоящего математика ближе всего к складу поэта или композитора; другими словами, человека, занятого созданием Красоты и поисками Гармонии и Совершенства. Он диаметрально противоположен человеку практическому – инженеру, политику, или… – дядя на миг задумался, подыскивая на шкале сравнения что-нибудь уж совсем невыносимое, – или бизнесмену.

Должен сказать, что собственно математики в книге нет, но несмотря на это, приобщиться к высотам игры в бисер она позволяет.

Еще одна интересная мысль, вынесенная мной из «Дядюшки Петроса», заключается в том, что:

в математике, как в искусстве – и в спорте, кстати, – если ты не лучший, то ты вообще никакой. Инженер, или юрист, или дантист, обладающий средними способностями, может прожить счастливую и наполненную профессиональную жизнь. Но математик среднего уровня – я говорю об ученых, конечно, а не о школьных учителях – это живая ходячая трагедия…

Я математику всегда любил, но любовь эта осталась без взаимности. Множество раз брал я в руки умные и интересные книжки по математике и засыпал, не добравшись до третьей главы. Единственный раз, когда я в математике смог продвинуться до серьезных тем, это когда в институте нам читал дискретную математику замечательный преподаватель Валерий Анатольевич Лукиных. Теперь я понял, что моя невосприимчивость была счастьем. А то вдруг бы пошел я в математики и оказался той самой ходячей трагедией. Кстати, ровно о том же самом писал не очень давно Шкробиус:

Все это плохо бы кончилось, если бы отец не подкинул мне другую книжку: "Математику и правдоподобные рассуждения" Пойа. Книга была занудная, я ее плохо помню. Однако, по капризу автора где-то в середине она дословно воспроизводила мемуар Эйлера о пентагональной теореме.

Дело было не в самой теореме, к тому времени я видел штуки похлеще. Дело было в самом мемуаре. Эйлер там доходчиво объяснял, как он к своей теореме пришел. Когда я закончил мемуар, я понял, что сколько бы я не пыжился, ничего подобного сделать не смогу. Добила меня другая книжка (уже не упомню какая), разбирающая гауссову квадратичную взаимность, 17-угольник, и теорему о сумме тригональных чисел. Как можно до такого догадаться? Вопрос о том, способен ли я сам на подобные озарения не стоял; ответ был слишком очевиден.

Кого и зачем я обманывал? Математиками должны быть такие, как эти двое, а мне там делать нечего. Пелена спала с моих глаз.

Впоследствии я не раз видел осознания того же факта, приходящие на 10-20-30 лет позже. Не дай Б-г такое пережить.

Разница между Шкробиусом и мной состояла в том, что мне не было необходимости что-то осознавать. Я просто заснул в очередной раз над учебником, и этот благодатный сон сохранил мне способность получать удовольствие от книжек вроде «Дяди Петроса и проблемы Гольдбаха», не стыдясь своей бездарности — нет-нет, что вы, я вовсе не тупой, я вполне мог бы, но вот не сложилось, видите ли...

Tuesday, July 8, 2014

Народная история США. Говард Зинн

Зимой в списке книг по истории США я упомянул «Народную историю США» Говарда Зинна. Впрочем, под названием «Народная история» она вышла в России только в 2006 году, а второе издание в 2014 году, видимо, в связи с изменением политической ситуации, назвали «Американская империя. С 1492 года до наших дней». К сожалению, в 2010 году Зинн умер и не может подать в суд на издательство «Алгоритм», из коммерческих соображений изменившее название. А ведь именно в слове «народная» и заключалась основная идея автора:

«Мой подход к истории Соединенных Штатов другой: мы не должны принимать память стран за свою собственную. Государства — это не сообщества людей и никогда таковыми не были. История любой страны, представленная как история семьи, скрывает сильнейшие конфликты интересов (иногда приводящие к взрывам, но чаще всего подавленные) завоевателей и покоренных, хозяев и рабов, капиталистов и рабочих, людей, доминирующих и ущемленных по расовому или половому признаку. В этом мире конфронтации, в мире жертв и палачей, задача каждого думающего человека, как говорил Альбер Камю, не становиться на сторону последних».

В этом смысле книга Зинна уникальна во всей мировой истории. Не было еще ни истории Англии, ни истории Франции, ни истории СССР, написанной с этой точки зрения. Разве что советские книги по истории дореволюционной России, но и они написаны победителями, а не побежденными.

Зинна иной раз критикуют за то, что, мол, у него «история сводится к летописи великой борьбы между угнетателями и угнетаемыми, причем угнетаемые всегда правы, ибо страдают, а угнетатели всегда воплощают собой мировое зло». Это неверно. Он не сводит историю к борьбе с угнетателями, а дополняет историю, потому что известная и привычная нам история эту борьбу просто игнорирует.

«Народная история» начинается с первых конфликтов между британскими колонистами и индейцами. По словам Зинна, конфликты начались вовсе не по причине расовой розни. Наоборот, сначала индейцы приняли белых вполне гостеприимно. Но перед богатой верхушкой колонистов стояла задача обеспечения послушности низших классов, особенно негров-рабов и англичан-сервентов (indentured servants, рабы по контракту, которые шли в неволю ради того, чтобы уехать из Англии в Америку). Для этого нужно было приучить их к вражде друг с другом:

В 1758 г. губернатор Южной Каролины Литлтон писал: «Наше правительство всегда проводило политику, направленную на выработку в них [в индейцах] отвращения к неграм».

Со временем, однако, индейская «угроза» была вытеснена за Аппалачи, и подчиненные классы смогли увидеть, где настоящая угроза их интересам:

Во время выборов делегатов конвента 1776 г., на котором должны были разработать конституцию Пенсильвании, комитет граждан убеждал избирателей выступить против «важных и чрезмерно богатых людей… они слишком подходят для того, чтобы стать разграничительными барьерами в обществе». Эта организация составила для конвента билль о правах, в котором содержалось следующее положение: «Сосредоточение огромных богатств в руках отдельных индивидуумов опасно для прав и разрушительно для общего счастья человечества; исходя из этого, каждое свободное государство имеет право препятствовать накоплению такого количества собственности».

Сохранить контроль помогла революция и война за независимость. В это же время был найден и уникальный рецепт, позволивший на долгое время обеспечить гражданский мир:

Тому, кто изучает влияние Революции на классовые отношения, интересно будет узнать о том, что случилось с землей, которую конфисковали у бежавших лоялистов. Она распределялась таким образом, чтобы удвоить возможности лидеров Революции — обогатиться самим и помочь сделать это своим друзьям, а также выделить немного земли мелким фермерам, с тем чтобы создать широкую базу поддержки нового правительства. На самом деле это стало отличительной чертой новой нации: американцы обнаружили, что обладают несметными богатствами, и смогли создать класс самых богатых людей в истории, однако в то же время им хватило средств на то, чтобы представители среднего класса служили буфером между богачами и нищими.

При этом фактически революция ничего не изменила:

Э. Морган так определяет классовый характер Революции: «Тот факт, что низшие слои общества были вовлечены в борьбу, не должен бросать тень на истину, которая заключается в том, что сама эта борьба велась главным образом за должности и власть между представителями высших классов общества: новички боролись против упрочившихся ранее». Рассматривая постреволюционную ситуацию, Ричард Моррис отмечает: «Повсюду обнаруживалось неравенство».

Найденное решение было закреплено юридически в конституции:

Конституция отражает сложность американской системы: она служит интересам богатой элиты, но также дает достаточно мелким собственникам, мастеровым со средними доходами и фермерам, для того чтобы обеспечить верхушке широкую поддержку. В основном умеренно состоятельные граждане оказывают такую поддержку и являются буфером между верхами и чернокожими, индейцами, беднейшими белыми американцами. Это позволяет элите сохранять порядок при минимальном применении силы, но с максимальным использованием законов — и вся система превратилась просто в конфетку под фанфары патриотизма и единства.

А вот откуда эта система выросла:

Когда за политическими статьями Конституции проступают экономические интересы, этот документ предстает уже не только как плод работы группы мудрецов, пытавшихся построить достойное, правовое общество, но и как следствие деятельности определенных кругов, старавшихся сохранить свои привилегии и передавших ровно столько прав и свобод и такому количеству людей, сколько было необходимо для обеспечения народной поддержки.

Положение низших слоев при этом не изменилось:

Путешествие в Америку длилось восемь, десять или двенадцать недель, и сервентов запихивали на суда с тем же фанатичным стремлением к наживе, что и в тех случаях, когда перевозили рабов. Если переход занимал больше времени, чем предполагалось (например, из-за того, что испортилась погода), на судах заканчивалась провизия. Шлюп «Сифлауэр», вышедший из Белфаста в 1741 г., находился в море 16 недель, и к моменту его прибытия в Бостон 46 из 106 пассажиров умерли от голода, причем шесть человек были съедены оставшимися в живых. Во время другого плавания 32 ребенка погибли от голода и болезней, а трупы их были выброшены в океан.

Побои и наказания кнутом были обычным делом. Служанок насиловали. Один из современников вспоминал: «Я видел, как надсмотрщик бил сервента палкой по голове, пока не потекла кровь, за промах, о котором и говорить не стоит…»

В судебных протоколах Мэриленда есть немало свидетельств самоубийств среди сервентов. В 1671 г. виргинский губернатор Беркли докладывал, что за прошедшие годы четверо из пяти законтрактованных слуг после прибытия умирали от болезней. Многие из них были детьми из бедных семей, которых сотнями хватали на улицах английских городов и отправляли в Виргинию на работы.

Сервенты не имели права без разрешения вступать в брак, могли быть отлучены от семьи, подвергнуты наказанию кнутом за различные нарушения. В пенсильванском законе XVII в. говорилось, что брак людей этой категории «без согласия хозяина… должен рассматриваться как прелюбодеяние или внебрачная связь, а дети должны считаться внебрачными».

Первые группы этих людей стали землевладельцами и играли определенную роль в политической жизни колонии, но ко второй половине столетия более половины кабальных слуг — даже после десяти лет жизни на свободе — оставались безземельными. Сервенты становились арендаторами и являлись источником дешевой рабочей силы для крупных плантаторов как во время действия договора, так и после его окончания.

Следующая группа — женщины:

В 1756 г. Элизабет Спригс писала отцу о своем порабощении:

То, как мы, несчастные англичане, страдаем здесь, вам в Англии и не представить, но пусть успокоит то, что я лишь одна из несчастных, работающая с утра до ночи, очень часто выполняя тяжелейшую работу, порой с единственной мыслью, что не одна я такая, часто связанная и избитая кнутом так, как вы бы не поступили с животным, питающаяся маисом с солью и завидующая даже многим неграм, с которыми обращались лучше; я же была почти нагая, без башмаков и чулок… единственный отдых, который нам доступен, — завернуться в одеяло и лечь на землю…

Затем Зинн рассказывает историю индейцев. Рассказывает подробно и жутко. Индейцам не оставляли ни одного шанса. Сначала им торжественно обещали, что если они чуть потеснятся, то им навечно сохранят право жить в этих местах. Потом от них требовали убраться совсем. Если они соглашались, их отправляли в безводные и неплодородные места, причем отправляли, не обеспечив ни продуктами, ни одеждой. Для переправы через реки предоставляли самые старые и ненадежные суда, которые зачастую тонули со всеми пассажирами. Если индейцы не соглашались уйти, от них требовали оставить свои варварские обычаи и влиться в «цивилизованное» общество — не имея капиталов, они могли это сделать только на правах нищих и рабов. Их заставляли продать землю племени за бесценок и потом подписывать договоры аренды. Если же индейцы сопротивлялись, их просто уничтожали. Безвыигрышная лотерея.

Говоря об американском рабовладении, Зинн утверждает, что его отмена вовсе не была целью Севера в американской Гражданской войне:

В 1861 г. американское правительство вступило в борьбу с рабовладельческими штатами не ради того, чтобы положить конец рабству, но с целью сохранения огромной территории страны, ее рынка и ресурсов.
Помнится, кстати, что совсем недавно читал об этом в ЖЖ у Джорджа Рука: Проблема рабов в войне 1812-1815 годов; Гражданская война США и рабство - ликбез по вопросу.

Это подтверждается резким поворотом в политике Соединенных Штатов после победы Севера:

То, что происходило с неграми в Армии Союза и в городах на Севере страны во время войны, позволяет получить некоторое представление о том, насколько частичным было их освобождение, даже после полной победы над конфедератами. На солдат, находившихся в увольнительной в северных городах, совершались нападения, как это случилось в феврале 1864 г. в Зейнсвилле (Огайо), где раздавались крики: «Убей ниггера!»...

Участие негров в выборах в период после 1869 г. привело к тому, что двое чернокожих (Хайрам Ревеле и Бланш Брюс, оба от штата Миссисипи) стали сенаторами Конгресса США, а 20 человек — членами палаты представителей, включая восьмерых от Южной Каролины, четверых от Северной Каролины, троих от Алабамы, а также еще по одному от каждого штата, ранее входившего в Конфедерацию. (Этот список стал быстро сокращаться после 1876 г., и последний чернокожий покинул Конгресс в 1901 г.)...

В 1868 г. легислатура Джорджии проголосовала за исключение из своего состава всех черных — 2 сенаторов и 25 представителей.

Следующие главы книги об американском империализме:

Вскоре после того, как этот номер вышел в свет, летом 1845 г., редактор «Демократик ревью» Джон О'Салливан употребил фразу, ставшую знаменитой:

«Наше явное предначертание — заполнить весь континент, предназначенный Провидением для свободного развития ежегодно умножающихся миллионов нашего населения».

Классические захватнические войны: Мексика, Филиппины, Куба... Чтобы представить себе, что там происходило, не обойтись парой цитат, и все же:

В ноябре 1901 г. корреспондент филадельфийской газеты «Леджер» сообщал из Манилы:

Идущая война не является бескровной буффонадой. Наши люди безжалостны, они уничтожают мужчин, женщин, детей, пленных и захваченных, активных повстанцев и подозреваемых в содействии, начиная с детей десятилетнего возраста. Преобладает идея, что филиппинец как таковой немногим лучше собаки… Наши солдаты накачивали людей соленой водой, чтобы заставить их говорить, брали в плен тех, кто поднимал руки и мирно сдавался, а через час после этого, не имея ни малейших доказательств того, что эти люди имеют отношение к insurrectos, ставили их на мосту и расстреливали по одному, сбрасывая в воду, чтобы трупы плыли по течению в назидание тем, кто обнаружит эти изрешеченные пулями тела.

А вот эти слова, сказанные знаменитой Эммой Голдман об испано-американской войне, хорошо бы вбить в голову всех патриотов, отправляющихся убивать мерзких сепаратистов и наоборот:

Как же наши сердца были переполнены возмущением свирепыми испанцами!. Но когда дым рассеялся, мертвецов похоронили, а военные расходы вернулись к народу в форме увеличения цен на товары и аренду, т. е., когда мы протрезвели после патриотической пирушки, неожиданно нас осенило, что причиной испано-американской войны была цена на сахар… что жизни, кровь и деньги американского народа использовались для защиты интересов американских капиталистов.

Переходим к очень интересному периоду истории США, борьбе рабочих. Хотя Джек Лондон в «Людях бездны» и говорит, что положение английских рабочих было ужасным в сравнении с терпимой ситуацией в США, американцам тоже жилось очень несладко:

В Филадельфии семьи рабочих жили в многоквартирных домах по 55 человек в каждом. Обычно семья занимала одну комнату. Мусор не убирался, туалеты и водопровод отсутствовали, воздух был спертым. Воду качали насосами из реки Скулкилл, но подавалась она только в дома богатых. В Нью-Йорке можно было наблюдать, нищих, лежавших на заваленных мусором улицах. В трущобах не было канализации, и зловонные воды стекали во дворы и на улицы, в подвалы, где жили беднейшие из бедных, принося с собой эпидемии: брюшного тифа в 1837 г. и сыпного тифа — в 1842 г. Во время эпидемии холеры 1832 г. богатые бежали из города, а бедняки оставались там и умирали.

А бороться за справедливость было не только трудно, но и смертельно опасно:

После митинга Рабочей партии в 1877: "На следующий день 5 тыс. вооруженных людей вступили в бой с полицией. Полицейские неоднократно открывали огонь. Когда все было кончено и произвели подсчет убитых, ими оказались, как обычно, рабочие и мальчишки — 18 человек с размозженными дубинками черепами и изрешеченными пулями телами."

Поэтому скоро в стране наступила «стабильность»:

В 1877 г. были посланы сигналы, которые определили развитие до конца столетия: черное население отбросят назад, с забастовками белых рабочих мириться не будут, промышленные и политические элиты Севера и Юга возьмут страну под контроль и организуют величайший рывок экономического развития в истории человечества. Сделают они это при помощи и за счет труда чернокожих, белых, китайцев, европейских иммигрантов, женщин, вознаграждая их за проделанную работу по-разному, в зависимости от расы, пола, этнического происхождения, принадлежности к тому или иному классу общества, таким способом, чтобы создать разные уровни угнетения, мастерски выстраивая иерархическую лестницу в целях стабилизации пирамиды благосостояния.

И снова, как в начале американской истории, национализм и расизм использовались по прямому назначению, для ослабления рабочего движения:

Компания «Шерман сервис, инк.», нанятая сталелитейными корпорациями для подавления стачки, инструктировала своих сотрудников в южной части Чикаго: «Мы хотим, чтобы вы расшевелили как можно больше взаимных негативных чувств у сербов и итальянцев. Распространите среди первых сведения о том, что итальянцы собираются вернуться на работу… Убедите их [сербов] вновь начать трудиться, сказав, что иначе итальянцы займут их рабочие места».

Очень интересные главы посвящены легендарной эпохе организации «Индустриальные рабочие мира» (ИРМ, IWW). Очено любопытное описание города, охваченного забастовкой (Сиэтл, 1919):

С началом стачки город перестал функционировать; исключение составляли лишь те сферы, деятельность которых организовали забастовщики в целях обеспечения насущных нужд. Пожарные согласились оставаться на посту. Работники прачечных обслуживали только больницы. Транспортные средства, которым было разрешено движение, имели таблички с надписью «С разрешения Стачечного комитета». В окрестностях было организовано 35 молокозаводов. Каждый день крупные кухни готовили 30 тыс. порций еды, которые потом развозились по всему городу и подавались, как в кафетерии, в различных зданиях. Забастовщики платили за питание по 25 центов, а остальные граждане — по 35 центов. Людям предоставлялась возможность брать неограниченные порции говяжьего рагу, спагетти, есть столько хлеба и пить столько кофе, сколько они хотели.

Для поддержания порядка организовали Охранная служба рабочих — ветеранов войны. На доске объявлений в одном из штабов Службы было написано: «Целью нашей организации является соблюдение правопорядка без использования силы. Ни один из добровольцев не будет наделен полномочиями полиции, и никому не будет разрешено носить какое-либо оружие. Действовать можно только методом убеждения». Во время стачки уровень преступности в городе снизился. Командир подразделения американской армии, отправленного в Сиэтл, говорил Стачечному комитету, что за 40 лет военной службы он никогда не видел города, в котором царили бы такие спокойствие и порядок.

Если к этому времени у вас складывается очень неприятное ощущение от истории США, то заметьте один очень важный факт, благодаря которому эта страна стала действительно великой. В американском обществе в любой этически сомнительной ситуации находилась достаточно большая группа людей, выступающих против. Еще во время первых поселений находились люди, предпочитавшие уход из цивилизации насилию по отношению к индейцам. Во время империалистических войн они протестовали против того, что они считали бесчестным для своей страны, как, например, мой давний любимец Генри Торо:

Едва начались военные действия, когда летом 1846 г. Генри Дэвид Торо, писатель, живший в городе Конкорде (Массачусетс), отказался платить установленный штатом подушный избирательный налог в знак протеста против войны с Мексикой. Торо посадили в тюрьму, где он провел всего одну ночь. Друзья писателя без его согласия выплатили налог, и Торо выпустили.

Его друг и коллега по перу Р. У. Эмерсон был согласен с Торо, но считал протест бесполезным. Когда Эмерсон посетил Торо в тюрьме и спросил его: «Что ты делаешь здесь?», то ответом последнего, по свидетельству очевидца, было: «А что ты делаешь там?».

Или вот такие вечные прототипы Джейка Салли из «Аватара», уходившие к истребляемым туземцам во времена филиппинской войны:

Некоторые дезертиры переходили на сторону восставших. Наиболее известна история Дэвида Фейгана из 24-го пехотного полка. По словам Гейтвуда, «он записался в армию инсургентов и в течение двух лет наводил ужас на американские войска».

О существовании и даже росте влияния таких людей еще сорок лет назад писал Сэмюэл Хантингтон, автор сомнительной теории столкновения цивилизаций:

Сутью демократического подъема в 60-х годах был всеобщий вызов существующим системам власти — как государственной, так и частной. В той или иной форме этот вызов отразился на семье, образовании, бизнесе, государственных и общественных организациях, политике, бюрократии, воинской службе. Люди уже не чувствовали, что должны подчиняться тем, кого раньше считали выше себя по возрасту, рангу, статусу, опыту, характеру или талантам.

И это, как он пишет, «привело к проблемам управляемости демократиями в 70-х годах…». Надо же, какая знакомая лексика...

О той же специфике американской политической культуры пишут и сейчас:

В начале 90-х годов в журнале «Нью рипаблик» автор написанной с одобрения «Нью-Йорк таймс» рецензии на книгу о влиянии опасно непатриотичных элементов среди американских интеллектуалов предостерег читателей, сообщив им о существовании «постоянной оппозиционной культуры» в США.

Это было верное наблюдение. Несмотря на политический консенсус демократов и республиканцев в Вашингтоне, установивший границы проведения в стране реформы, которая обеспечивала существование капитализма, поддержание национальной военной мощи, сохранение богатства и власти в руках немногих, миллионы, а возможно, десятки миллионов граждан США активно или молчаливо отказывались сотрудничать. Средства массовой информации в значительной мере замалчивали их деятельность. Именно они составляли «постоянную оппозиционную культуру».

Одним из людей этой оппозиционной культуры и был вот этот замечательный историк, Говард Зинн. Именно существование постоянной оппозиционной культуры мне кажется самым большим достижением США, которого нам катастрофически не хватает. Авось, когда-нибудь догоним. Догоним и напишем «Народную историю России», материала и у нас достаточно.

Несколько финальных цитат:

Один процент американцев владеет третью всех богатств США. Оставшаяся же их часть распределяется так, чтобы поссорить между собой 99 % населения: обратить мелких собственников против неимущих, чернокожих против белых, людей, рожденных в Америке, против приезжих, интеллектуалов и высококвалифицированных работников против людей без образования и профессиональных навыков. Эти группы выражали друг другу неприязнь и враждебность настолько самозабвенно, подчас применяя насилие, что не могли понять, что положение их одинаково, а именно: они делят между собой остатки пирога в очень богатой стране.

Учитывая эту реальность — отчаянную, ожесточенную борьбу за ресурсы, ограниченные контролем элиты, — я возьму на себя смелость объединить эти 99 %, назвав их «народом». Я пишу историю, в которой предпринимается попытка показать их отодвинутый на второй план, полузабытый общий интерес. Подчеркнуть единство 99 % граждан страны, заявить о глубоком противоречии их чаяний устремлениям 1 % американцев — значит сделать именно то, чему правительства США и поддерживающая их богатая элита, начиная с отцов-основателей и до наших дней, изо всех сил пытались помешать.

Капитализм никогда не оправдывал надежд низших слоев общества. Теперь он начинает ухудшать положение и средних классов.

Угроза безработицы, всегда присутствующая в домах бедняков, распространилась на служащих, на профессионалов. Образование, полученное в колледже, больше не является гарантией от безработицы, а у системы, которая не может предложить будущего выходящей из учебных заведений молодежи, возникают большие проблемы. Если такое случается только с детьми неимущих, с этим еще можно справиться: существуют тюрьмы. Если же подобное происходит с выходцами из среднего класса, процесс может выйти из-под контроля. Бедняки привыкли к нужде, у них всегда мало денег, но в последние годы более состоятельные люди также начали чувствовать давление высоких цен и налогов.