/* Google analytics */

Monday, January 31, 2011

Сердце Змеи, Ефремов, Иван. Сердце Змеи 200 лет спустя, Розов, Александр

По-моему, я не зря читал эти две книги вместе. Прочитанные подряд, они очень здорово выигрывают от сопоставления, от дискуссии. Обе книги насквозь идеологичны, каждая исходит из своего набора аксиом, из которых строит свою непротиворечивую этику. Нет, вру. Набор аксиом один и тот же, основанный на прагматичности и целесообразности. Ефремов из них выводит красивую и стройную систему коммунистического рационализма, а Розов — естественную, природную мораль капитализма. Причем вывод из обеих систем следует один и тот же: выгоднее жить в мире, чем в злобе. Только выгоду они считают по-разному. Для Ефремова выгода это познание и взаимная помощь на пути бескрайнего развития разума, а для Розова — более или менее материальная выгода. Которая, правда, напрямую следует из познания и развития. Честное слово, это отражение двух книг друг в друге делает их намного интереснее.

Смущает только одно. Если из одной идеи прагматичности удалось вывести две такие разные этики, то, видимо, ничто не мешает вывести из нее же еще несколько этик, в которых выгоднее было бы убить встретившихся пришельцев, поработить их, сдать в поликлинику для опытов, пустить на топливо или, наконец, съесть.

Monday, January 24, 2011

Морские тайны. Голубев, Глеб

Редкий образец советской приключенческой литературы, являющейся и советской, и приключенческой одновременно. Это редко совпадает, и среди прочих Голубев смотрится настоящим советским Алистером Маклином, я не шучу.

В эту книгу вошли две повести, «Письмо с того света» и «Секрет “Лолиты”». Сюжет первой построен вокруг расследования крушения рыболовного траулера адвокатом, которому приходится защищать капитана. На первом заседании суда капитан был оправдан, но потом неожиданно находится бутылка с запиской, написанной его молодым помощником, погибшим во время крушения. Помощник обвиняет капитана в неверных действиях. Адвокату приходится разбираться. Если «Письмо с того света» чем-то и уступает известным мастерам производственного романа, вроде Артура Хейли, то только размером, а по сюжету, пожалуй, и превосходит. Я бы, может быть, сравнил эту повесть с «Одержимым» Санина. Впрочем, Санин, конечно, все равно выигрывает за счет психологических портретов, этических проблем и прочей интеллигентщины.

Вторая повесть, «Секрет “Лолиты”», тоже с загадкой. Советское научно-исследовательское судно идет по Тихому океану и случайно натыкается на покинутую экипажем шхуну. Деньги, продукты и груз на месте, в столовой стоит недоеденный обед, на палубе стоят клетки с еще живыми курами, в одной из кают оставлен бритвенный помазок с засохшей пеной, а людей нет. Шхуну берут на буксир, а скучающие моряки и ученые начинают строить догадки и объявляют конкурс на самое интересное объяснение.

Обе повести читаются залпом, написано если не талантливо, то, во всяком случае, очень умело. Жаль, что Голубев мало писал о море. Фантастику мне почему-то не очень хочется читать, а вот исторические приключения нужно бы посмотреть. Они тоже могут оказаться вполне достойными.

Friday, January 21, 2011

«Волк среди волков». «Маленький человек, что же дальше?» «Каждый умирает в одиночку». Фаллада, Ханс

Три повести Ханса Фаллады, немецкого писателя, которого сейчас в Германии не очень-то чтут. И не сказать, чтобы он замарал себя сотрудничеством с нацистами, а просто не эмигрировал и не писал антифашистских книг. Или писал, но его просто недопоняли.

В двух книгах из трех действие происходит где-то в двадцатые и тридцатые годы, а в последней — в сороковые. «Каждый умирает в одиночку» — история берлинской семейной, которая, потеряв сына на фронте, начинает свое маленькое движение сопротивления фашизму. Все, что они могут, это писать открытки, которые, как они надеются, раскроют глаза хоть кому-то, хоть двум-трем людям. Это такая немножко мещанская борьба, бесполезная, безнадежная и оттого трогательная. Я был уверен, что именно эта книга окажется самой интересной из трех и поэтому отложил ее на десерт. Тем более, что в этом случае я читал их в хронологическом порядке.

Сначала я прочитал «Волк среди волков». Что-то в ней есть от Ремарка. Не только время и место действия, но и некоторые характеры. Если совсем честно, то Ремарк, конечно, лучше, но и сказать, что Фаллада средненький писатель, я не возьмусь. «Волк среди волков» это довольно подробная картина жизни в Германии в 1923-1924 годах. Там есть и социальная тема, и история взросления молодого человека, и юмор, и политика. Название, правда, смущает, но это потому что оно двусмысленно. Там нет ни индивидуализма, ни обличения мира капитала. Точнее было бы перевести «Вольф среди волков», потому что именно Вольфом (точнее, Вольфгангом) зовут главного героя. В общем, недурная книжка.

Вторая книга, «Маленький человек, что же дальше?», тоже напоминает Ремарка. История молодой пары, которая проходит через множество искушений и испытаний, мне очень понравилась. Между прочим, читая ее, я все время вспоминал старую-старую песню Сонни и Шер, “Little Man”:

Little man,
When you stand by my side
Then I know I don't have
To hide from anyone
And I pray that
We'll stay just that way
Till the day comes along
When we catch the sun

Эта песня, по-моему, отлично передает и настроение, и сюжет этой немножко сентиментальной истории — маленький человечек и его маленькая девушка, которые одни в мире, старающемся оторвать их друг от друга, а они сопротивляются:

Little girl you're runnin'
Come catch my hand I'm near you
Little girl you're singin'
Come closer to me I hear you

Ну, очень трогательно.

А третья повесть, «Каждый умирает в одиночку», меня разочаровала. Может быть, дело в том, что Фаллада писал ее в сорок седьмом году, совсем перед смертью, когда он уже сильно страдал от депрессий. Мне показалось, что историю противостояния человека и фашизма можно было бы сделать интереснее и заглянуть в нее поглубже. Поэтому «Каждый умирает в одиночку» получила у меня четыре балла, «Волк» — пять, а «Маленький человек» — шесть.

Tuesday, January 18, 2011

Записки "вредителя". Побег из ГУЛАГа. Чернавин, Владимир; Чернавина, Татьяна

Третья книга из серии мемуаров о революции, Гражданской войне и ГУЛАГе.

Известно не много историй о побеге из ГУЛАГа. Две самых известных, история Славомира Равича (ссылка на английском), экранизированная в США, и история Корнелиуса Роста оказались к тому же фальшивыми. Это не значит, что и побегов было немного, бежали часто, многие даже успешно. Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ» пишет, что «за один лишь март 1930 из мест заключения РСФСР бежало 1328 человек». В статье В. Хеделера «Сопротивление в ГУЛАГе. Бунт, восстание, побег» приводится табличка с количеством побегов по годам, с 1930 по 1960: 1934 год — 83490, 1935 год — 67493, 1936 год — 58313... Впрочем, таблица Хеделера далеко не полна. В ней в графе «не пойманы» до 1950 года стоит прочерк, в то время как за 1932 год должна стоять по крайней мере единица. Этой единицей был Владимир Вячеславович Чернавин.

Чернавин писал эту книгу не в старости, когда можно спокойно окинуть взглядом прожитое и задуматься над смыслом пройденного пути, а по горячим следам, только что спасшись из ГУЛАГа. Еще в заключении он дал себе слово, если побег удастся, рассказать всему миру о том, чему он был свидетелем. Название английского издания книги — “I Speak For The Silent”, «Я говорю за тех, кто молчит». Владимир Чернавин был убежден, что, узнав о том, что происходит в советских концлагерях, люди всего мира ужаснутся и, может быть, даже помогут спасти тех, кто там сидит. Не помогли. И все-таки совесть автора чиста. Он рассказал все. Задолго до Солженицына, не располагая ни временем, ни материалами, которые были у Александра Исаевича, он написал фундаментальное исследование советской системы.

Он начал рассказ со своей работы в государственном «Севгосрыбтресте», с описания того, что он и его коллеги сделали для страны. За пять лет, с 1924 по 1929 год, они провели исследовательские работы, внедрили новые способы лова рыбы и увеличили улов с 9 тысяч тонн в год до 40 тысяч тонн, в четыре с половиной раза. А потом им дали пятилетний план (который нужно было выполнить в четыре года) — довести улов до 1,500 тысяч тонн в год. В сорок раз. И никого не волновало, что не хватает траулеров, что не хватает портовых сооружений, мощности завода, пропускной способности железной дороги, да просто рабочих рук. План был невыполним, а значит, неизбежно начались бы поиски виновных. Об этом процессе Чернавин тоже рассказывает на множестве примеров. Кстати, есть там замечательная фраза, когда коммунист отметает попытки объяснить, почему выполнить план нельзя: «Товарищи, эти разговорчики являются ничем иным, как объективными причинами, что я прямо заявляю, невзирая на лица. А объективные причины, товарищи, — это, безусловно, худший из видов правого оппортунизма на практике».

Затем он переходит к экономической политике (или политической экономике) первых пятилеток. ГПУ было экономически самостоятельным учреждением, которое принимало участие, например, в тендерах на выполнение тех или иных работ. А поскольку оно располагало большим количеством невероятно дешевой рабочей силы, оно могло предложить низкие цены на любые виды работ. Если же кто-то отказывался от их услуг, он рисковал и сам попасть в лагерь, ведь, выбирая более дорогое предложение другого предприятия, он «разбазаривал» народные средства. Еще одним источником дохода ГПУ был прокат рабов. Ну, рабы понятно откуда, но вместо их продажи они сдавали их внаем. Беспроигрышное дело: зарплату платить не нужно, работать они могут по 16 часов в день, да еще будут стараться, чтобы их не отправили назад в лагерь.

Когда пятилетка действительно провалилась, виновники нашлись сразу — вредители. В «Севгосрыбтресте» ими стали беспартийные руководители и специалисты, в том числе и Чернавин. С этого момента он становится особенно педантичен. Он подробно описывает судьбу своих коллег, анализирует то, что публиковали в газетах под видом их признаний, свое пребывание в тюрьме, допросы, поведение и психологию следователя, пересказывает истории сокамерников, среди которых были в том числе и крупные ученые, сидевшие по «академическому» делу (то самое, академиков Платонова, Тарле, Лихачева и других).

Третья часть — концлагерь. С лагерем Чернавину, если можно так выразиться, повезло. Повезло в том смысле, что именно в тридцатом году сильно смягчился режим содержания заключенных. Чернавин предполагал, что это связано с тем, что информация о лагерях попала за границу, в частности, благодаря удачному побегу студента Малышева («Нежелательная для ГПУ огласка условий лагерной жизни уже проникла за границу в 1929 и 1930 годах. Особенно много неприятностей наделали данные под присягой показания студента-медика Малышева, бежавшего из Соловецкого лагеря». Если у кого-то из читающих есть информация о Малышеве, дайте знать, пожалуйста).

Прошло какое-то время, и Чернавин, как ценный специалист, был направлен в рыбопромышленно отделение лагеря (не забываем, лагерь должен приносить прибыль!) Это был шанс. Ему пришлось тщательно придумать себе работу, которая позволила бы одному довольно долгое время проводить в исследовательских поездках. Специально для этого он придумал рацпредложения, внедрять которые в рыболовецких совхозах его и отправили. Благодаря успехам в работе он был на хорошем счету у лагерного начальства, и ему позволили свидания с женой и сыном. Во время свидания они условились о месте и времени встречи. Чернавин постарался выбрать место по возможности ближе к финской границе.

Как ни странно, на этом моменте книга Чернавина заканчивается. Во-первых, главную свою задачу он решил, он уже рассказал миру о советских лагерях и их вынужденных обитателях. А во-вторых, с этого момента книгу продолжила его жена, Татьяна. Ее тоже арестовывали, но не столько за какие-то прегрешения, сколько для психологического давления на мужа. Через несколько месяцев ее выпустили, как раз когда дело Чернавина закрыли и его отправили на Соловки. И, наконец, она пишет о поездке на то самое свидание с мужем и о побеге. Тут психологический триллер заканчивается, и начинается просто экшн.

Они рассчитывали дойти до финской границы за три-четыре дня, но шли восемь дней. Они не знали, в Финляндии они уже, или еще в Советском Союзе. Когда они решили, что уже в Финляндии, обрадовались и на радостях наконец-то развели нормальный костер, они были еще в СССР. Если бы вдруг в этот момент к ним вышли советские пограничники, это была бы катастрофа. К счастью, они шли незамеченными еще несколько дней, действительно перешли границу и вышли к непроходимым болотам. Чернавин оставил жену и сына и ушел искать людей. Чудом уцелел и пришел назад с финскими пограничниками. Это было спасение для всей семьи.

Вот такая история. Прочитав ее, я несколько дней молчал, потому что все это нужно было обдумать. Книга не очень толстая, она далека от энциклопедичного «Архипелага ГУЛАГ» по объему информации, но, господи, до чего мерзкий холодок бежит по позвоночнику, когда читаешь сцены допросов... Какое ощущение разбитости и смертельной усталости охватывает после соловецких историй... И какое счастье, когда в конце концов вся семья в целости и сохранности выбирается из этого большого советского концлагеря.

Я много раз перечитывал «Волю к жизни» Джека Лондона. Когда мне было лет 12-13, я и не думал, что можно вести себя иначе. Конечно, нужно бороться до конца! А потом, когда я вырос, я часто задумывался, а что бы случилось со мной? Смогу ли выжить любой ценой, заставить себя жить? О том же самом я думал, когда дочитывал «Записки вредителя». Понятия не имею, что я выбрал бы — попробовал сбежать, спровоцировал бы их на убийство или попытался бы еще и прихватить кого-нибудь с собой? Если бы я к тому времени прочитал Чернавина, то, пожалуй, все-таки попробовал бы бежать. Выходит, что книга, при всей своей мрачности, вдохновляет на жизнь. А это, черт возьми, правильно.

PS: Как хорошо, что есть люди, которые этим занимаются: http://www.solovki.ca.

PPS: Биография Владимира Вячеславовича Чернавина.

Friday, January 14, 2011

Повороты судьбы и произвол. Воспоминания 1905-1927. Григоров, Григорий

Продолжаю серию, начатую статьей о книге Луговской.

Эта книга попала ко мне, в общем-то, случайно. Я попросил своих домашних подарить мне на какой-то праздник книги воспоминаний о конце девятнадцатого-начале двадцатого века в России. Они купили мне несколько книг, но я за них так и не взялся. А в этом году перед отпуском искал, что бы такого взять с собой почитать в отпуске, открыл том воспоминаний неизвестного мне человека и больше уже не отрывался, пока не дочитал.

Никак не могу вспомнить, кто сказал, что фантастика делится на две части: либо обычный человек в необычных обстоятельствах, либо необычный человек в обычных обстоятельствах. Воспоминания Григория Григорова не подходят под эту классификацию. Это история необычного человека в необычных обстоятельствах. Может быть, поэтому она производит впечатление вдвойне фантастическое.

Под необычными обстоятельствами я имею в виду самый необычный период российской истории, первую треть двадцатого века. А вот почему человек он необычный, нужно рассказать поподробнее. Григорий Исаевич Григоров родился в небольшом городишке на Украине в 1900 году, в семье бедного портного. В 11 лет он закончил еврейскую школу (на уровне пяти лет гимназии), а лет в 14-15 он познакомился с ребятами-гимназистами и занялся самообразованием. В шестнадцать лет он уже читал Гете и Цезаря в оригинале (да, сын портного в царской России). В это же время его начала интересовать политика. Отчасти благодаря происхождению, отчасти из-за влияния друзей его больше привлекали большевики. В семнадцатом году он вступил в партию, в восемнадцатом воевал в ЧОНе, а в девятнадцатом его забросили на территорию, бывшую под контролем белых. Там он работал в подполье, был арестован, но освобожден занявшими город махновцами. С тех пор он с уважением относился к анархистам. Вообще-то, о гражданской войне Григоров пишет очень скупо, подробно рассказывая только о своей подпольной работе в тылу. В двадцатом году он уже не хочет воевать, но мечтает об учебе и отправляется в Москву, где поступает сначала на рабфак МГУ, а потом на философское отделение Института Красной Профессуры. Изучением философии он не ограничивался. По его словам, он слушал лекции профессора Карузина по анатомии, Реформатского по химии, Лазарева по физике, Кизеветтера по истории (Кизеветтера потом выслали на том самом «философском пароходе», что приобретает символический смысл сейчас, когда на Дальнем Востоке плавает научно-исследовательское судно «Профессор Кизеветтер»), Богданова (да, того самого) по политкэкономии. Богданова он вообще хорошо знал, бывал у него дома, как и у Тимирязева.

К тому времени наш автор знал очень многих большевиков и хорошо разбирался во внутренней партийной жизни, поэтому неудивительно, что первые репрессии не прошли мимо его внимания. Он отмечает и централизацию ЦК партии, и запрет на дискусии в партии, и первые аресты, и процесс над эсерами, и появление слова «троцкисты». Тогда же первый донос пишут и на него. Сначала анонимный, а потом и партбюро начинает его критиковать за «оппортунизм» и что-то еще, такое же страшное. Жизнь Григорова приобретает бурный характер. Он встречается с Лениным (правда, мельком), Красиным, Чичериным, Крупской, учится у Аксельрод, спорит с Кагановичем. Вот эти споры и вышли ему боком, когда его вскорости в назидание отправили из Москвы в Иваново читать лекции по политграмоте и марксизму.

Эта мягкая, но все же ссылка пошла Григорию Исаевичу на пользу. Он, отлично зная, как жили рабочие и ремесленники до революции, теперь смог увидеть и то, что изменилось в их жизни. Изменилось, по его мнению, не в лучшую сторону. И вот тут у меня возникает вопрос. В первых частях воспоминаний он рассказывает о том, как еще до революции он несколько раз слышал от рабочих мнение о том, что взятие власти большевиками добром не кончится. Об этом говорили и старые рабочие, такие как Дмитрий Лихачев, когда-то участвовавший в демонстрациях по поводу Ленского расстрела («Движением пролетариата и крестьянства воспользуются либо русская буржуазия, либо политические авантюристы. Россия не доросла до демократии, и рабочему классу нечего думать о своей власти»), и совсем молодой токарь, умница Коля Бондаренко, и мудрый миллионер Соломон Шпицглюз. Но почему же Григорова, при всем его живом уме и наблюдательности, их слова не убедили? В конце концов, впрочем, он и сам пришел к тем же выводам, но это дорого ему обошлось. Он ловит на слове Бухарина, который начал переживать об утерянной свободе мнений только тогда, когда был уже на краю падения (как, собственно, и Троцкий, и многие другие), но ведь Григоров и сам оказывается в очень похожей ситуации...

В двадцать четвертом Григоров опять отправляется в ссылку, но теперь уже в Томск и Новосибирск. Через год, когда началась кампания против Зиновьева и Каменева, его переводят в Ленинград. Надо полагать, зная его нелюбовь к этим джентльменам, его планировали использовать против них. К двадцать седьмому году ситуация в очередной раз круто изменилась, Григоров опять стал чужим и был в очередной раз сослан, теперь в Свердловск. Там он был исключен из партии и уволен. Поводом послужило нелегальное собрание, на котором он обсуждал с рабочими так называемое «письмо 83-х», или «троцкистскую платформу». Надо сказать, что Григоров, с одной стороны, хорошо отзывается о Троцком, а с другой стороны, отказывается признавать существование троцкизма. Он считал, что все особенности того, что называется троцкизмом, уже есть в чистом марксизме. Не могу согласиться с его оценкой Троцкого и троцкизма. Но такое его необъективное, как мне кажется, мнение, пожалуй, еще интереснее объективного, потому я впервые читаю рассказ троцкиста (уж не знаю, брать ли это слово в кавычки) о себе и о своей жизни.

Вернувшись с Урала, исключенный из партии Григоров не может устроиться на работу. Наступает двадцать восьмой год. Григорий Исаевич подробно пересказывает свою встречу с Троцким в феврале 1928 и на этом заканчивается первый том его воспоминаний 1905-1927 годов. Чуть позже он будет арестован и сослан, теперь уже совсем по-настоящему, на два года в Сибирь.

Но это не только заметки о советской политике двадцатых годов. Это еще и довольно подробный рассказ о жизни в России начала двадцатого века. Я читал эти истории взахлеб, ведь он же своими глазами видел Маяковского, Станиславского, Качалова, Яншина, Шаляпина, был на ты с Есениным... В общем, эта книга — один из лучших рассказов об этом интереснейшем периоде истории, которые я читал. Кроме того, это очень честные воспоминания. Читая их, я легко мог представить себя на месте Григория Исаевича. Не скажу, что я во всем соглашался и одобрял его поступки, его выбор, но я, как мне кажется, смог понять, чем же он руководствовался, поступая так или иначе. Вот это было для меня очень важным.

Я очень жалел, когда первый том так неожиданно кончился. Я несколько раз пытался найти продолжение этих записок, но ни на Озоне, ни в книжных магазинах его нет. И вот, когда я уже совсем махнул рукой, мне попался на глаза блог родственников Григория Григорова. Оказывается, они живут в Израиле и уже там издали вторую и третью части. К счастью, у них оказались в запасе экземпляры обоих томов, и в ближайшие недели, очень надеюсь, примусь за них. Вторую и третью часть я жду с нетерпением еще и потому, что Григоров в предисловии к первому тому заинтриговал меня обещанными уникальными воспоминаниями: замыслом «нейтрализации» Сталина, в частности.